– Через десять я не успею! Мне добираться… Давай через тридцать минут?
– Договорились, – ответил ее бесконечно милый голос. – Через тридцать минут я буду. Учти, я не опаздываю.
– Ты золото, – пробормотал он. – Ангел, а не женщина! Еще и не опаздываешь…
Глава 19
Из дома вылетел, как будто его выдрало вакуумным взрывом. На улице выскочил на середину дороги, остановил первого же частника, все сейчас шабашат, велел гнать в Центр, прямо в Центр. Не куда-нибудь, а к памятнику великому поэту. Если надо, то нарушая эти гребаные правила, он заплатит.
Хозяин машины посматривал на него испытующе, стараясь понять, имеет ли дело с провинциалом, что вырвался наконец-то в Москву, теперь у него командировочное настроение, ему сейчас бабы, рестораны, казино…
– Надолго в Москву? – поинтересовался он.
– Что? – очнулся Крылов. – В Москву?.. Нет, я москвич. Ты не обращай внимания, это я так… сделка века намечается.
– А-а-а, – протянул водитель разочарованно, Крылов понял, что выпал из сферы повышенного внимания подшабашника. С самого крутого бизнесмена не сдерешь так, как с самого мелкого командированного из глубинки. Те все еще по старинке сорят деньгами, а у бизнесменов вошло в моду демонстративно беречь копейку. – Тады да… Щас приедем, в это время пробок нет. Или почти нет…
И все же, на скорости подъезжая к памятнику, он видел стройную фигуру Яны. Она подошла к мороженщику, чем-то интересовалась, парень картинно выпячивал грудь и все старался заглянуть ей за глубокий вырез. Мимо прошла совершенно обнаженная девчушка, на груди и ягодицах татуировка, он не обратил на нее внимания, а Яну жадно раздевал взглядом.
Крылов заскрипел зубами, бросил:
– Останови!
– Здесь нельзя. Сейчас развернусь…
– Тут разворот только возле Центрального телеграфа!
– Да, но…
– Держи!
Крылов бросил ему деньги, водила послушно начал сдвигаться к бровке. Крылов открыл дверцу, когда машина притормозила, выскочил на ходу и бросился в сторону памятника.
Яна развернулась в его сторону с неспешностью королевской яхты. Глаза ее смеялись, пальцы деловито снимали обертку с эскимо на палочке. Провинциалы всегда жадно лопают московское мороженое, Крылов знал.
– Извини, – выдохнул он, – чуть опоздал…
– Да нет, – ответила она беспечно, – это я вышла раньше. Люблю Москву!
Ее полные, очень красные без всякой помады губы вытянулись в трубочку, шоколадный верх мороженого исчез, обнажился молочно-белый столбик. Она бесстыдно посасывала, слизывала с краев, глаза ее смеялись.
Он сказал с замешательством:
– Извини, но я просто… когда позвонил, я даже не понял… Что-то случилось? Ты так ответила… что я подумал…
Она спросила лениво:
– Что ты подумал?
– Что ты заболела, – выпалил он. – Горло у тебя хрипело…
Она удивилась:
– Как я могла говорить с членом во рту? Он как раз тыкался мне в гланды… Или в голосовые связки, не знаю. Собирался кончать, зачем мешать?..
Глаза ее были чистые, невинные. Теперь шоколадные стенки исчезли, белый столбик входил в ее рот целиком, Яна слизывала со всех сторон быстро тающие сливки, эскимо худело с каждым погружением в красный горячий рот, такой влажный и такой, такой… такой!
Сердце колотилось неистово. Крылов чувствовал, как пальцы сжимаются в кулаки, он, философ, чувствует в себе пробуждение зверя. Поспешно стиснул в груди дыхание, в барокамере легких опасно быстро растет давление. В обычной жизни он чувствовал некоторое облегчение, довольно подленькое, как признавался себе втихушку, если женщина кому-то да принадлежит. Ну там жена сослуживца или вообще чья-то чужая жена, чужая любовница, а он просто урывает себе от чужой законной собственности. Это и придавало ореол казановы-робингуда, и не надо было брать на себя какие-то, хоть малейшие обязанности. И его нисколько не задевало, что этой женщиной кто-то пользуется еще, помимо него. Наоборот, это он пользовался чужим, запретным. Это всегда возбуждало, пьянило голову, придавало романтичный оттенок. Но… с Яной этого привычного чувства почему-то не возникло.
Он с великим трудом выпустил сквозь стиснутые зубы струю воздуха, стараясь сделать это медленно, чтобы не взорваться. И чтобы не сжечь горячим дыханием этот мир, не испугать Яну струей огня.
– Поедем отсюда? – предложил он.
– Поедем, – согласилась она с готовностью.
– Куда?
Она рассмеялась, губы от частого соприкосновения с холодным столбиком эскимо, а затем с горячим воздухом раскраснелись еще больше, набухли, как созревшие бутоны роз.
– Я плохо знаю город, – призналась она. – Потихоньку осваиваю, но все-таки…
Он задержал дыхание – другой бы давно уже предложил насчет коитуса, а здесь язык как прилип к гортани, и даже то, что проделывает с нею Алексей, не позволяет снять с нее ореол святости с великим трудом выдавил:
– Тогда ты еще не видела… что такое Интернет? Во всей его мощи? Хочешь, покажу?
Ее глаза засияли, она воскликнула по-детски:
– Конечно!.. Я столько о нем слышала!
– У Алексея нет?
– Нет, – ответила она просто. – У него все очень… бедновато. Но зато он живет в самом Центре.
– А я, – ответил он, – в самом престижном районе!.. Центр весь загазован, экологически мерзок, зато мой район университетский… А комп у меня со всеми наворотами, модем скоростной, а связь… О, ты все увидишь!
Счастливый, он выскочил на проезжую часть. Машины проскакивали мимо, здесь останавливаться строжайше запрещено, но один отчаюга все же решился, почти на ходу открыл дверь.
Крылов быстро запихнул Яну, ввалился следом.
– Уф!.. Гони на Мичуринский проспект.
Он жил небогато, можно сказать даже – бедновато, хотя зарабатывал неплохо. Просто деньги всегда уплывали меж пальцев. Не раз он оказывался прижат из-за безденежья к стене, занять в наше время почти немыслимо, и с той поры заставил себя отложить приличную сумму «на всякий случай». Сейчас был именно тот случай, и, выскакивая из дома, он захватил с собой почти половину, чтоб уж точно было с запасом.
По его указке водитель свернул к магазину, на котором горела надпись «Любимые продукты», припарковал, Крылов расплатился, щедро отстегнув чаевые, вылез и церемонно подал руку Яне.
Яна, правда, не поняла жеста, выпорхнула с легкостью, он на миг увидел в разрезе сарафана белые полушария, засмеялась:
– Ты живешь в магазине?
– Я в соседнем доме, – ответил Крылов небрежно. – Но в моем холодильнике, боюсь, пусто. Давай заправимся по дороге…
– Давай, – легко согласилась Яна.
Крылов открыл перед Яной двери, холл освещен, как в праздничном фойе театра, подтянутые дружелюбные охранники, молоденькие девочки за кассами, все в приятной зеленой униформе.
Крылов взял металлическую корзинку, Яна поинтересовалась тихо:
– А здесь… не переучет?
Он знал, что подобная пустота магазина всегда пугает провинциалов. Провинциал привык к самым дешевым магазинам, а где дешево, там и людно, толчея, спертый запах, воздух тяжел от взаимной ненависти…
Он ответил вполголоса:
– Что ты, Яна. Здесь хорошо.
Он вел ее вдоль полок небрежно, словно завсегдатай, хотя был здесь всего раз, когда помогал Вовкулаку, богатому соседу, наполнить багажник его автомобиля перед выездом на дачу.
Яна встревоженно скосила глаза на уборщицу. Опрятно одетая женщина, стараясь сделать это незаметно, быстро прошлась по их следу тряпкой и тут же исчезла. Пол блещет чистотой, а на полках, подсвеченные лампочками, сверкают как драгоценные камни экзотичные фрукты, овощи… Да что там экзотичные, яблоки и груши выглядят такими толстыми, сочными и свежими, словно тоже растут неведомо под каким солнцем и на какой планете!
А в мясном отделе Яна и вовсе остановилась, тихо обомлев. Такой роскоши еще не встречала, а Крылов видел в ее глазах недоумение: все свежее, свежайшее, долго храниться не может… но где же покупатели?
Пока хорошенькая девушка взвешивала ему салаты, в магазине появился еще один… нет, двое, за осанистым мужчиной шла серенькая, как куропатка, жена. Мужчина по– хозяйски захватил, не глядя, корзинку на колесах, погнал ее перед собой, как таран. Жена семенила позади, как и надлежит добропорядочной мусульманской женщине.
Эта пара двинулась сразу в мясной отдел, Яна убедилась с тихой ревностью, что на женщине серьги с крупными бриллиантами, каждый стоит десятка «Мерседесов», но сама женщина в старых растоптанных туфлях, да и мужчина одет с той великолепной небрежностью, какую могут позволить себе очень богатые люди.
Крылов поспешил увести Яну дальше по узкому проходу кондитерского ряда, там с обеих сторон коробки конфет, всякие, разные: от простых леденцов – и у богатых могут быть причуды – до роскошнейших металлических ящичков, внутри которых самые лучшие в Европе, лучшие в мире, лучшие из лучших…
На выходе четыре кассы, ни у одной нет очереди. Милые девушки, совершенно не накрашенные… наверное, здесь нельзя, зато с умелым татуажем, чистенькие, свеженькие, тоже вымытые свежие яблочки, ждут их чинно и воспитанно.
Все четверо Крылову и Яне заулыбались, как своим старым любимым начальникам, под началом которых им жилось хорошо и вольно. Яна даже растерялась, к какой же двинуться, но Крылов явно знал про жуткую участь буриданова осла, широким жестом воздел корзинку и грохнул ею на столик:
– Прошу!
Девушка улыбнулась еще шире, продуктов этот парень набрал на месячную зарплату инженера, хорошо, настоящие люди с достатком никогда не выставляют его напоказ, ее пальчики быстро и ловко отстучали по наклонной клаве агрегата, тот и здесь показал свою выучку: не выплюнул с грохотом чек, а выдал его вежливо и бесшумно.
Крылов чек не взял, что значит – перед бухгалтерией шапку не ломает, а продукты переложил в пластмассовый пакет. Охранник сделал движение: мол, давайте донесу до машины, но Крылов отмел широким жестом:
– Я живу в соседнем доме!
На лицах охранников, как и девочек за кассами, появилось одинаковое выражение почтения. К их магазину примыкает элитный дом, построенный по индивидуальному проекту. Весь участок огорожен, охрана на входе, известно про подземные гаражи, а зимние сады видны издали. Еще доходят какие-то смутные слухи про выделенки, оптоволокно и прочие непонятные вещи. А когда видели, как из ворот выезжает потрепанный «жигуль», то знатоки шепотом говорили, что у этого чудака под капотом упрятан мотор от «Феррари» ручной сборки.
По пути остановился у аптечного киоска. Купил презервативы. Симпатичная продавщица, обнаженная до пояса, с мелкими, как пипетки, сиськами, улыбнулась мило, спросила дразняще:
– Вам завеpнуть или натянуть?
Яна громко фыркнула. На улице ветерок шелестел травой у обочины, тоже сочной, зеленой, выращенной на витаминах и анаболиках. Яна не поняла многозначительных слов Крылова про соседний дом и, когда он провел ее мимо оградки с охранниками к замызганному зданию старенькой хрущобы, ничуть не удивилась и не огорчилась. Треть москвичей живут в хрущобах, каждый обустраивается как может, и все надеются, что вот-вот их снесут и взамен вселят в роскошные хоромы.
За выметенным и выдраенным до блеска участком престижного дома начинался участок дома простого, а значит – неблагополучного. Сразу словно солнце зашло за тучу, здесь темно, грязно, на выщербленном тротуаре блестят сочные плевки, в ямках и выбоинах грязные обертки от мороженого, смятые сигаретные пачки, темные окурки, обгорелые спички, застрявшие со времен их изобретения, сломанная оградка перед домом, обглоданные неведомой силой кусты, и без того жалкие, засыхающие, облупившиеся…
Его дом назойливо показывал всем, что он составлен из грязно-серых плит. Составлен кое-как, плиты кое-как состыкованы, щели подчеркнуто небрежно замазаны темным цементом. Крылов всякий раз представлял, как однажды гигантские руки небрежно составили эти кубики, зачерпнули в гигантский мастерок темного раствора, мазнули по стыкам, почти не глядя, в то время как сам суперкаменщик лениво болтал с соседом, мало обращая внимания на опостылевшую работу.
Стыки даже тех плит, что состыкованы терпимо, замазаны с той же оскорбительной небрежностью, что позволительно только в отношении крайней бедноты, всяких там безропотных учителишек, инженеришек, врачишек. Вся стена дома расчерчена этими грязными прямыми полосами на квадратики, будто те гиганты собирались поиграть в крестики-нолики, но сами же побрезговали, а расчерченная стена так и осталась.
Крылов заботливо поддерживал Яну под локоть: на повороте ямы в асфальте такие, что автомобили даже не рискуют проезжать, просто проломили оградку и прут по газону, теперь там такая наезженная колея, словно прошли танки.
Его подъезд третий, с какой стороны дома ни зайди, всегда мимо раздолбанных лавочек, где якобы старушки перемывают кости проходящим мимо… Как же! Это было при гребаной Советской власти. А теперь, когда освободились от ее засилья, на лавочках и под лавочками спят пьяные бомжи, на детской площадке среди разбитых в щепки качелей группа подростков гогочет и допивает последнюю бутылку портвейна, лапают и ставят в позу пьющей оленихи пьяную девку, но это еще ничего, вон рядом трахаются двое мальчишек, а третий тычет в вену шприцем, нимало не смущаясь, что из окон могут смотреть не только жильцы дома, но и родители…
Из второго подъезда вывалились четверо подростков. Сердце Крылова стиснулось. Ему в следующий, нельзя не пройти мимо, вот если бы чуть быстрее собирал продукты в пакет, не театральничал перед Яной, то успели бы миновать и даже вошли в его подъезд…
– Во! – сказал один довольно. – Гляди, это тот хмырь, что с нами знаться не желает!
Крылов дернулся было, чтобы ускорить шаг и успеть пройти мимо, но ощутил, что чувство гуманитария подводит, те на прямую дорожку, ведущую вдоль всего дома, успевают раньше.
Он не знал этих соседей, да и не хотел знать, вчера это еще примерные или полупримерные школьники с ранцами за спиной, а сегодня вдруг так вытянувшиеся во взрослых дядей: ум тот же, зато с радостным удивлением обнаружили, что могут дать сдачи даже отцу, пытающемуся ремнем заставить учить уроки…
Они все четверо высыпали на дорогу, перегородили, дабы очкарик не ушел. Сердце бухало в груди так сильно, что кровь мощными толчками ударялась в барабанные перепонки. Крылову показалось, что он глохнет на какие-то доли секунды.
Он переложил оба тяжелых пакета с продуктами в одну руку, пальцы подхватили увесистый булыжник. Он крепко сжал, пошел к тому, что выглядит старшим. Кровь вздувала мышцы, он внезапно ощутил, насколько он крепок телом, а эти все четверо – бледные хиляки, которых можно и надо бить, топтать, размазывать по асфальту.
Вожак забеспокоился:
– Ты че, припадочный?
– Нам жизнь недорога, – процедил Крылов с чувством, на этот раз страх даже не успел появиться, он знал, что бросится сам, первым, будет рвать, бить, кусать, ломать кости, наносить вред… пока в нем самом останется хоть капля жизни. – А мразь мы бьем везде, где встречаем!
Один из подростков сказал пугливо:
– Воедя… да ну их! Это из этих… как их…
– Скифы мы, – сказал Крылов свирепо. – А ты, мразь, сейчас рухнешь в пыль, а я напьюсь твоей крови…
Он замахнулся, вожак пугливо отступил, на то и вожак, чтобы сразу оценивать противника и принимать единственно верное решение. Под ноги попалась пустая банка из-под пепси, вожак грохнулся на спину, нелепо перекатился на бок и, вскочив, помчался вдоль бесконечного, как кризис, дома. Пристыженные соратники, кто бегом, а кто еще пытается сохранять лицо, отступили шагом.
Крылов отшвырнул камень, на ладонь прилипли частички асфальтовой смолы, Яна без пугливости ухватила его за локоть:
– Ты был великолепен!
– Был? – удивился Крылов. – Я великолепен всегда.
– Уже не сомневаюсь, – заявила она. – В настоящем мужчине всегда отыскивается нечто пещерное… Как ты схватил камень! Это надо было видеть. Правда. Жаль, ты не видел своего лица…
– Скифы мы, – повторил он. Странное чувство силы не оставляло его, словно, назвавшись скифом, тут же получил через биополе, как бы сказали чокнуто-рерихнутые, от древних скифов ярость и бездумную жажду кровавой схватки. – Скифы мы… с жадными очами…
Глава 20
Ступеньки подъезда развалились, два года уже никто даже не пытается жаловаться в ЖЭК, старики вовсе дожидаются, когда их кто-то сведет на безопасный асфальт, дверь испещрена похабными надписями.
Крылов вошел в подъезд первым – в постсоветское время правила этикета другие, подозрительно огляделся, давая глазам привыкнуть к полутьме. Яна вошла, толкнув его теплым боком. Голос ее прощебетал безмятежно:
– Ты полагаешь… что это у вас серьезно?
– Что?
– Ну, эта… скифскость.
Он повел ее по ступенькам вверх – лифт останавливается между первым и вторым, заговорил, сам удивляясь тому, что его не трясет, как после такой стычки трясло бы еще полдня, а то и завтра боялся бы выйти из подъезда:
– Яна, в мире постоянно борются две силы. Только две! Не те детские, о которых всякий думает в первую очередь: Зло и Добро, Тьма и Свет, Закон и Хаос… Первая сила – хочу просто жить, а вторая – нет, надо строить некое совершенное общество. Один цикл постоянно сменяет другой: устав строить, человечек плюет на недостроенный фундамент, ложится на песок, подставляя брюхо солнышку, и говорит: как много я терял, пока строил! Солнышко, птички, бабочки, а я не замечал…
– Он прав, – заметила Яна. – Тебе не тяжело? Давай помогу.
У нее было чистое лицо и честные глаза провинциалки, что с готовностью придет любому на помощь. Даже мужчине, ибо там, у себя в Кунгуре, она, возможно, таскала тяжести и даже неизбалованно махала киркой на дороге.