– Такая ноша не тянет, – ответил он небрежно.
Она усмехнулась хитро:
– Даже удивительно, что ты не стал брать ни вина, ни водки!
– Гм, – пробормотал он, – а… да не стоит, думаю.
Смолчал, что у него на кухне стоит пара бутылок шампанского, очень даже неплохого, а запас пива он пополняет, едва в ящике остается меньше пяти бутылок.
Они встали перед лифтом, красный огонек показывал, что занят, хотя через решетку были видны неподвижные шланги, тросы, провисшие, как качели, силовые кабели.
– Но вот, належавшись и наимевшись, – продолжал Крылов, – человечек чувствует в душе смутные позывы что-то строить высокое, чистое, совершенное, чтобы стать лучше, чем он есть сейчас… И – начинается все снова.
– Почему снова?
– Снова, – поправился Крылов, – да не на том же месте. Всякий раз фундамент достраивается, поднимаются стены… Если стены и ломают, то чертежи остаются. И опыт остается, до какого места строить можно, а откуда уже пошло черт-те что…. Черт, грузят что-то в лифт, что ли?
Яна слушала с интересом. Спросила:
– Значит, вы стараетесь оседлать это самое высокое? Что глубоко-глубоко внутри?
– Да, – пробормотал Крылов, – что-то в этом роде.
– Оседлать святые чувства, – сказала Яна с удовольствием, – и заставить их работать на свою животную программу! Да вы просто редкие сволочи!
Но говорила весело, глаза блестели. Крылов не врубился, шутит она или всерьез, но сейчас главное, что не простилась перед закрытой дверью лифта, не сослалась на срочную необходимость быть в другом месте.
– Самые великие дела, – ответил Крылов, – делаются как раз на эксплуатации великих чувств.
– Мерзавцы, – сказала она с чувством. – Редкостные мерзавцы! Да вы настоящие политики!
За решеткой вздрогнуло, хрюкнуло. В глубокой норе зашевелилось, задвигалось, пошли толстые кишки шлангов, кабелей, проводов, Крылов с облегчением перевел дух.
В тесной кабинке, все еще держа в одной руке оттягивающие пальцы пакеты с провизией, он чувствовал, как все замкнутое пространство заполняется ароматом здоровой созревшей самки. Едва не застонал, лифт ползет со скоростью поднимающихся гор, а в крови уже не зуд, а жар, пламя, расплавленный металл…
Двери распахнулись, он задержал дыхание. Жена Мони немного убрала, но вся лестничная площадка пропиталась запахом экскрементов, мочи и блевотины.
Крылов метнулся к двери и сунул ключ в скважину. Несмотря на предупреждение милиции, что нельзя доставать ключи еще в лифте, мало ли кого встретишь на площадке, он пренебрегал этой опасностью, ибо что опасность, если на площадке порезвились дети Мони: уже никакой грабитель сюда не поднимется!
Яна царственно переступила порог. В это время за спиной Крылова щелкнуло, он видел затылком, как начала открываться дверь соседа. Ноги сами поспешно внесли в прихожую, он потянул за собой ручку. В висках с облегчением стучала мысль: успел! Успел… Без разговоров за жизнь с Моней или его женой, на что почему-то так падки все дебилы…
Яна сразу зашла в туалет, потом, как знал по ритуалу Крылов, будет ванная, сам он торопливо переложил продукты из пакетов в холодильник, кое-что сразу поставил на огонь, на всякий случай задернул полупрозрачные шторы на окнах. В последнее время в доме напротив что-то поблескивает, какой-то маньяк все еще подсматривает за жильцами в бинокль, хотя этих голых баб полно даже на улице…
Окна дома напротив, да и других домов, что-то смутно напоминали, он сперва не мог врубиться, но, когда подсознательно двинул указательным пальцем правой руки, нажимая кнопку «мыши», понял и засмеялся. Много сидит за компьютером, много.
Пока Яна плескалась в ванной, на цыпочках сбегал в комнату деда. Тот спит на диванчике, с постели вставать труднее, дед даже на ночь старается теперь устраиваться на диване. Газеты рядом, пультик от ящика тоже, лекарства на столике, только руку протянуть…
Так же неслышно вернулся на кухню. В ванной все еще плескалось, донесся ее счастливый смех. Провинциалка все еще открывает новинки и причуды сантехники, навороты сверхсовременного дизайна.
На короткий миг увидел себя со стороны: взволнованного, с вытаращенными глазами, гормоны выплескиваются из ушей, красный, потный, чуть-чуть стало стыдно, но руки продолжали расставлять бокалы, а в черепе засела горько-мудрая мысль: жизнь все же сложнее, все не предусмотреть и Соломону, иначе бы, потеряв голову, не женился на козлоногой, не бахвалился бы пьяным перед Китоврасом, после чего в бомжи на долгие года…
Яна вышла с капельками воды на лице, волосы влажные. Крылов с облегчением увидел, что она только посвежела, хотя обычно на женщин после ванны смотреть, понятное дело, страшился. Но Яна… даже татуаж она сделала разве что из-за моды, ее губы и так безукоризненно очерчены, а глаза…
Крылов сглотнул слюну. Яна выглядела настолько прекрасной и одухотворенной, что горячая кровь из гениталий внезапно мощно устремилась в сердце, там защемило, захотелось упасть на колени и совершить что-нибудь идиотское: к примеру, читать стихи, петь, взывать и говорить только возвышенно и… еще возвышеннее.
– Ого, – сказала она, – какой ты быстрый!.. Уж думала, что ты будешь жрякать меня, а ты вон какой обжора!
Она подошла, взглянула ему в лицо. Крылов неотрывно смотрел в ее смеющиеся глаза. Ее пальцы тем временем ловко отыскали «молнию» на его джинсах. Он услышал знакомый звук, когда она потянула за язычок, все это время смотрела ему в глаза, дразнясь, и Крылов ощутил, что весь его разум, отточенный интеллект – все это лишь тонкая пленка на вскипевшем молоке глубинных инстинктов.
Если с другими женщинами он знал, что они женщины, которых он пользует и которые, в свою очередь, имеют его, что их, женщин, вообще-то много, как и для них свет полон крыловых, то сейчас словно бы включилось Сверхзнание, открылись бездны и тайны, а его взяла и повела рука более мощная, чем разум, которому всего-то не больше миллиона лет.
Эта могучая сила заявила мощно, что вот наконец-то перед ним тот сосуд, та почва, к которой он стремился всю жизнь, к которой полз, ради которой жил. Здесь его семя даст наилучший плод, здесь разрастется нечто небывалое, и сейчас он совершает абсолютно то, для чего его предназначила эволюция, для чего рукой Бога была создана первая клетка, что прошла по длинной цепи эволюции, отбрасывая всяких там динозавров, и вот сейчас он, Крылов, венец эволюции, свершает то, ради чего все это замысливалось Творцом: отыскал самое лучшее на свете лоно, куда внедряет свое семя… нет, даже не свое, он сам лишь инструмент в руке Бога…
Очнулся он только с последним вскриком-выдохом, настолько мощным, словно отлетала душа… не из умирающего от старости тела, а душа подвижника, силой духа швыряющая ее Творцу к звездам.
Да, он все еще на кухне, сидит, обессилев. Брюки полуспущены: он сам, поживя в неблагополучном районе, называл их штанами. Яна поднялась с колен, все такая же чистая и свеженькая, даже капли воды после купания не успели высохнуть на лбу, глаза смеющиеся.
– Ну вот, – сказала она деловито, – теперь ты можешь говорить… не таким хриплым голосом.
– Ох, Яна!.. Но почему…
– А гормоны на мозги не давят, – сообщила она. – Я в каком-то журнале читала.
– Да я не о том…
Инстинкты не то чтобы на какое-то время стихли, вот прямо сейчас потребуют повторной вязки, им нужны гарантии, организм беспокоится, бросает все резервы, но мозг, что все это время был в бессознательном, копил мощь, сейчас забарахтался, наскоро сформулировал мысль, что-де неэстетично вот так, он же хоть всего на шажок от обезьяны, но все же на шажок отодвинулся, надо было хоть штаны… тьфу, брюки снять, заодно и рубашку, жара, потный…
Яна с ленцой наблюдала, что в этом самце произошла смена хозяев, движения стали рассчитанными, а рык, рев, хрипы переросли в членораздельную речь, все еще со следами прежних хрипов и рыков:
– А о чем?
– Яна…
– Что?
– Да так… Хотел сказать, что мне никогда так… но подумал, что у всех запас слов ничтожно мал, как вот и у меня. И большое, и малое вкладываем в одни и те же слова! А еще хуже тем, кто пытается на бумаге. Я хоть могу кивками, тембром голоса, паузами… а у них только неполных три десятка условных значков…
Она сказала с той же ленцой:
– Это ты уже о себе. Не хватает слов, чтобы сформулировать свои тезисы о Великой Скифии?
– К черту Скифию, – ответил он и ухватил ее тело. – Сейчас я хочу тебя.
– Что в тебе за кипящий котел? – удивилась она. – Солнечная радиация, что ли?
Он пытался ее потащить в комнату, но она заупрямилась: там дед спит, он возразил, что у него двухкомнатная квартира, есть еще одна, Яна помотала головой: а вдруг старика разбудим, их жалеть надо, и тогда он положил ее прямо на обеденный стол, ухватил жадными пальцами сочные ягодицы…
Едва не потерял сознание, настолько все произошло мощно, настолько это было важно, что теперь вроде бы уже можно и не жить: основную функцию выполнил, а она, эта женщина, теперь может съесть его, как паучиха съедает паука за дальнейшей ненадобностью.
Едва не потерял сознание, настолько все произошло мощно, настолько это было важно, что теперь вроде бы уже можно и не жить: основную функцию выполнил, а она, эта женщина, теперь может съесть его, как паучиха съедает паука за дальнейшей ненадобностью.
На плите в джезве кипела вода. С великим трудом он сделал крепчайший кофе, отпил почти кипяток, откинулся на стуле. Яна преспокойно общипывала виноградную гроздь, очистила и съела с огромным удовольствием банан. Видно, что для нее это все если не в диковинку, то вот такого отборнейшего винограда никогда не пробовала, даже бананы самые что ни на есть выдержанные…
Он с облегчением видел, что ей по фигу любые апартаменты, а она за это время в Москве могла повидать всякие пентхаузы, но кухня есть кухня, русская интеллигенция вся кухонная насквозь, пропахшая кухней, все великие произведения за последние полста лет творились на кухне и доныне пахнут кухней.
Отпил еще кофе, в мозгу прояснилось. Стало несколько стыдно за свою обезьянность, не так планировал, хотел же покрасивше, а не так, как все, сделал голос чище, сказал:
– Так вот, возвращаясь к нашим скифам… Не такие уж мы и оторванные от земли идеалистики, как тебе кажется… может быть. Мы ставим вполне реальные и достижимые цели. К примеру, скиф не должен покупать иностранные товары! Достижимо это? Достижимо. Конечно, если в продаже имеются отечественные! Пусть даже ниже качеством, но свои. Ибо если покупать свои, то они смогут стать лучшими в мире, а если покупать импортные, то отечественная промышленность умрет вовсе.
– Ну и что? – спросила она.
Он растерялся на миг, затем вспомнил, что должен все накрепко привязывать к личным интересам, суетливо порылся в предвыборных лозунгах всех партий и движений, мозг мгновенно вычленил одну фразу, а голосовые связки тут же начали оформлять в слова:
– Яна, это же так… просто!.. Мы сразу привлечем внимание крупнейшей аграрной партии в Думе. Они от своих щедрот отстегнут нам что-то на прокорм и поощрение, мы же на них работаем почти впрямую… а там и промышленная партия захочет поддержать…
Она усомнилась:
– Думаешь, вас заметят?
– Если Алексей, – воскликнул он, – сумел привлечь в свою партию эстрадных поп-звезд, то почему… Ладно, дело не в Алексее. Откин – пробивной парень, он сумеет прорваться к помощникам депутатов, заинтересовать их, а потом добьется и приема у председателя промышленной партии! Я имею в виду производителей отечественных товаров. А главное – чтобы выслушали. Денег нам надо мало, а пользу можем им принести большую…
Она проговорила задумчиво:
– Если сумеете заинтересовать, то… Верно, самые большие деньги у аграрников да промышленников. Вчера показывали по телевизору, что какой-то ловкач из их партий тайком перевел в Швейцарию сто миллионов долларов, так в руководстве партии только отмахнулись: мол, семечки, стоит ли обращать внимание?
Он подбодрился, Яна слушает внимательно, сказал с жаром, которого на самом деле не чувствовал:
– И, конечно же, мы покончим с нелепым всепрощением! Нельзя, чтобы устно проповедовали одну мораль, а соблюдали другую. Это разрушает любое общество. Надо вывести из подполья так называемую злопамятность.
– Да вы что…
– А то! Что за фокусы, когда человек творил преступления, а потом покаялся, и все списывается? Он сразу уравнивается с теми, кого обманывал, за чей счет жил и пировал?.. Да еще ему повышенное внимание и забота, как «исправившемуся»? Не-е-ет, каждый отвечает за свои поступки. И все они, как добрые, так и недобрые, остаются в его списке навсегда. Навеки!
Она возразила без уверенности:
– Но ведь можно что-то натворить по молодости… Еще не зная последствий…
Крылов удивился:
– Да мы что, в пустыне живем? Родители нам с пеленок объясняют, что можно делать, а что нельзя! Но даже если нет родителей, то говорят воспитатели в детском саду, учителя в школе, соседи, прохожие, газеты, радио, телевидение… Шалишь, все знают, что такое хорошо, что такое плохо! И если кто-то делает непотребное, то знает, что делает именно непотребное! Но если будет знать, что спросят не по христианскому смирению, не подставят еще и другую щеку, а в ответ влупят так, что мозги останутся на стене, то таких героев поубавится, поубавится…
Она призадумалась, сказала практично:
– Да, это найдет отклик. По крайней мере, вначале.
Он спросил уязвленно:
– Почему только вначале?
– На самом деле люди не такие кровожадные, – объяснила она. – Это сейчас вопят, требуют смертной казни даже карманным воришкам. Но когда сядут за стол присяжных, злости поубавится. У меня был один знакомый… судья, он со смехом рассказывал, что судья выносит всегда более строгий приговор, чем предлагают присяжные.
Он заметил крохотную заминку в ее речи, но стерпел, сказал только:
– У тебя великолепная память!
Напрягся, только сейчас понял, что это прозвучало двусмысленно, как в том старом анекдоте про выходящую замуж девственницу, но Яна среагировала только на комплимент, мило улыбнулась, а он с облегчением вспомнил, что те сотни и тысячи мужчин, пользовавшихся ее телом, значат для нее не больше, чем толкотня в переполненном троллейбусе. И помнит она их не больше, чем тех, кто ехал с нею сегодня в метро и украдкой щупал ее задницу.
Часть II
Глава 1
Шампанское как раз остыло в самую меру, он умело откупорил, не бабахнув пробкой, разлил по высоким бокалам. В душе пело, Яна большими глазами смотрит и на шампанское: настоящее французское, выдержанное, старое, робко пробует маслины и оливки, пришлось объяснить между ними разницу, взвизгнула от счастья, попробовав старинный сыр из Щвейцарии…
– Да, – сказала она убежденно, – это жизнь. Вообще у вас в Москве все кипит, бурлит! За то время, что я в Москве, на моих глазах Алексей создал и возглавил движение «За равные возможности», а ты… ну, ты что-то придумал с этими… как их, скифами.
Он спросил ревниво:
– Считаешь, глупость?
Она мило улыбнулась краешком губ.
– Разве это важно? Зато я видела в киосках фигурки скифов. Вчера на Тверской целая группа подростков лезла на памятник Пушкину и читала оттуда Блока. Про скифов, ессно.
– Милиция их разогнала?
– Еще бы!.. Вообще у вас интересно. Особенно женщинам.
Он поинтересовался, сбитый с толку неожиданными поворотами ее мысли:
– Почему?
– Да разве у нас в Кунгуре есть косметологи?.. А вот у вас… Видно же, как то одна певица, то другая, третья – все исчезают на неделю-другую, а затем появляются как новенькие копеечки!.. Сбросив пару десятков килограммов жира, заменив зубы, подняв скулы, сделав нижнюю челюсть по последнему писку… А еще натянут вместо старой и дряблой – безукоризненно чистую гладкую кожу без единой морщинки, молодую и свежую, посадив по заказу родинку в нужном месте, нужного размера и цвета…
Она горестно вздохнула. Он рассмеялся:
– Тебе-то что?
Она ушла чисто по-современному, провожать-де не надо, и Крылов с чувством гаденького облегчения закрыл дверь, вымыл посуду, привычно сел за комп и ушел в бескрайний Интернет.
На сайт приходили все новые сообщения о скифах. В городе в самом деле образовывались кружки по скифам, общества скифов, студии по изучению культурного наследия скифов… истинных славян. Все требовали материалов, хотя корчмовцы сами черпали сведения из популярных энциклопедий. Со всех сторон, теперь уже из других городов тоже, спрашивали, как скиф должен вести себя в том или ином случае. Сейчас, в современном мире!
Около часа знакомился с материалами, а когда вырубил модем, пусть отдохнет, пока он выпьет еще чашечку кофе, тут же раздался резкий требовательный звонок.
– Заведи второй телефон! – потребовал злой голос. Крылов узнал Черного Принца. – До тебя не дозвониться!
– Да все мечтаю о мобильнике…
– Лады, когда-нибудь разбогатеем. Ты сможешь приехать?
Крылов прислушался, на кухне послышалось шарканье. Это дед проснулся, ищет, что бы такое освоить вредное для желудка.
– Могу, – ответил он. – Что-то важное?
– А ты как думаешь?
Черный Принц сам открыл дверь, обрадовался:
– Ого, как быстро! Машину купил, что ли? У меня уже Откин, Klm, Гаврилов… целая шайка! Даже Владимир-2 и Ласьков пришли, а это совсем уж редкие птицы! Давай, Костя, впрягайся. Дело очень серьезное. Очень!.. Кунигунда! Кунигундочка, ты где? Сделай и для Кости чашечку кофе! И бутерброд.
Послышалось шлепанье по линолеуму, словно из комнаты в их сторону двигался крупный утенок, только что вышедший из воды. В проходе появилась молодая полная девушка, обнаженная, со снежно-белой кожей. Волосы ее были в беспорядке как на голове, так и на лобке, словно остервенело чесалась.
Она протяжно зевнула, почесалась под мышками, Крылов увидел подрастающие темные волосики, проворчала: