– Хорошо, – согласился Крылов, – закругляюсь. Все мои рассуждения касались только одной стороны дела. То, что насыщение страны оружием уже идет и что бороться с этим нет ни сил, ни возможностей, – это, так сказать, «необходимость». Но есть и другая сторона, моральная. Та, что интересует именно скифов. То есть попросту: хорошо ли иметь при себе оружие? В таком случае необходимо рассмотреть три вопроса: как влияет всеобщая вооруженность на отношения человека с равными ему людьми, с вышестоящими властями, охраняющими порядок, а также с разрушителями этого порядка – то есть с врагами внутренними и внешними.
Начнем со второго. Если мы не предполагаем, что МВД и прочие полицейские силы придется задействовать против массы возмущенных граждан (а это, повторяю, всего лишь навязчивый кошмар нынешних властей, мучимых сознанием своей слабости и, last not least, нечистой совестью), то никакого коренного перелома во взаимоотношениях со власть имущими не произойдет. Разве что, может быть, несколько повысятся профессиональные требования к среднему мильтону, и то вряд ли.
Взаимоотношения граждан с преступниками тоже не сильно изменятся. Никакой самопальный рэмбо с тремя пистолями в разных местах не будет хорош против шайки-лейки, состоящей из преступников-профи. Конечно, те станут поосторожнее, но и только: массовой войны населения с преступностью ожидать не приходится. На самом деле главные изменения произойдут в отношениях граждан друг к другу. Если коротко: средний человек станет сильнее опасаться другого среднего человека. Хорошо ли это? Ответ зависит от убеждений отвечающего. Я говорю – да, хорошо. Ибо в данном конкретном случае страх есть начало уважения.
Денис-из-Леса подавал странные знаки. Крылов не сразу понял, что корчмовец просит говорить громче: ему на плечи уже наваливаются новички, тянутся, стараются не пропустить ни слова из откровений, которые войдут в историю… как вошли, скажем, знаменитые Апрельские тезисы.
– В современной России, – сказал Крылов громче, – люди не то чтобы злы (этого, видит Бог, за нами не водится), но крайне небрежны по отношению к другим людям. Ибо мы привыкли, что другой не может нам сделать ничего серьезного. Допустим, мы сделали ближнему своему говно (без серьезного нарушения УК). Так, походя нагадили человечку. Ну и что он нам сделает в ответ? Огрызнется, поорет или там стукнет в морду, если хватит силенок (что, по российским меркам, не такая уж и трагедия). Раньше он мог хотя бы написать жалобу в партком, но и то разве что если большой кляузник и долго помнит обиду… Да и где те парткомы?
Сам же тот факт, что у другого человека может оказаться «волына» за пазухой и он, не дай Бог, ее достанет, да еще и спустит курок… конечно, нет, не спустит, но все-таки, если очень достать, а вдруг?.. – так вот, это соображение действует весьма отрезвляюще. Голый пистолет в чьей бы то ни было руке обязывает обе стороны. После обращения к подобному аргументу разговорчики переходят в другую плоскость. Все становится серьезным, даже если никто этого не хотел.
Тор громыхнул:
– Это к лучшему!
– К лучшему, – согласился Крылов. – Ощущение того, что ближний может быть вооружен, не очень способствует любви к этому самому ближнему, зато добавит сдержанности, самоконтроля и прочего политесу. С чем у нас, увы, до сих пор некоторый дефицит.
Глава 6
Тор уже давно ерзал, хмыкал, а Откин, едва Крылов замолчал, торопливо вклинился, опасаясь, что Крылов всего лишь сделал паузу:
– Итак, записываем! Полная свобода в продаже населению огнестрельного оружия. Всем здоровым, не сумасшедшим. И не отбывавшим сроки. Любое оружие, вплоть до пулемета.
Klm сказал иронически:
– Да, это привлечет симпатии… Особенно насчет пулемета.
– А ты против? – удивился Откин.
– Да нет… Я как офицер и сын офицера… из старой офицерской семьи… целиком и полностью. Вот только кто определять будет, кому можно, а кому нельзя? Ведь нельзя же, чтобы хоть одна невинная слезинка… невинного…. э-э… ребенка…
Бабай-ага жмурился как кот на солнце, пиво тянул медленно, словно густой мед. Сказал дружелюбно:
– Зачем не верить? Надо с оружием дружить, а не спорить!.. И с песней, все вместе, обнявшись… А не умеешь петь – не пей!
Локи поддакнул:
– Спросили у грузина, что такое дружба народов. Отвечает: это когда все народы вместе, обнявшись, дружно, весело и с песней идут… рэзать армян!
Бабай-ага обиделся:
– Это когда же я призывал резать армян? Армяне тоже люди. Другое дело – резать фашистов, коммунистов, расистов, шовинистов, ваххабитов и всяких экстремистов!..
– А сексменьшинства? – спросил Локи. – Серийных маньяков, пропагандистов труположества, наркобаронов…
Бабай-ага удивился:
– При чем тут серийные убийцы или трупотрахи? Они что, замахиваются на демократическое общество? Во всем граждане как граждане, кому мешают их серийные убийства? Народу в любой стране много. А вот всяких истов под корень надо потому, что Есть Вещи, Которые Терпеть Нельзя!..
Откин повертел головой, встряхнулся, попытался понять такую странную систему ценностей, не смог, очумел и с грохотом свалился под стол. Собравшиеся вокруг кафе, что жадно ловили каждое слово Крылова и его «старших скифов», бурно зааплодировали.
Крылов потянулся за новой порцией пива, но Раб Божий сказал настойчиво:
– Ты не налегай, не налегай. Мы должны все время снабжать соратников новыми идеями… Нет, идеей уже снабдили, но должны подпитывать все время новыми моментами… Я думаю, надо сделать акцент еще и на восточном походе скифов.
– Почему?
– Я добрался наконец до истории скифов, скажу тебе: в самом деле удивительные мы! Как теперь известно, скифы оставили Палестину после двадцати восьми лет оккупации. Но немалая часть скифов, почти половина, немало постарев за это время, обзавелась семьями и осталась жить в Палестине. Кстати, вся Галилея была полностью заселена скифами, что дало потом повод сказать пренебрежительно о появлении нашего Иисуса Христа: что, мол, можно хорошего ждать из Галилеи? А за Иисусом прицепилось прозвище «галилеянин».
Крылов кивнул, это для Раба Божьего новость, а Тор спросил недоверчиво:
– Ты, парень, того… По-твоему, Иисус Христос… был скифом?
Раб Божий пожал плечами и презрительно улыбнулся, а Крылов снизошел до богатыря, объяснил:
– Естественно. Он, уязвленный его подчеркиваемой неполноценностью среди чистокровных евреев, начал твердить, что все люди равны, что нет в мире «ни эллина, ни иудея»! Это оправдание как раз стало краеугольным камнем его учения и принесло ему успех. Но мы отвлеклись! Раб Божий хочет сказать… извини, что я перебил, хочет сказать, что оккупация всей Малой Азии имела настолько громадное значение, что цари Израиля тогда подготовили договор со скифами о признании статус-кво, то есть что оставшиеся скифы отныне являются гражданами тех мест, где поселились, а Скифское царство отказывается от претензий на земли, где поселились скифы. Договор был на стадии подписания, но у скифов произошли один за другим три переворота, цари менялись, даже столицу царства перенесли из одного города в другой… если не ошибаюсь, с юга дальше на север, так что договор остался неподписанным. Как говорят теперь, нератифицированным.
Тор с изумлением покачал головой:
– Ни фига себе!.. То-то при Советской власти такое замалчивали. Советского человека лепили, а надо было – скифа. Считалось, что скифы – это Восток, а у нас совки воевали и в то же время преклонялись перед Западом.
Крылов поморщился:
– Да при чем тут Советская власть? Преклонение перед Западом началось едва ли не с призвания Рюрика, когда бояре заявили: «Земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет. Приходите и володейте нами». Потом Петр Первый как унижал все русское и возвеличивал немецкое? А пришедшее на смену увлечение французским, когда весь высший свет говорил только на французском, а по-русски только со слугами?.. Теперь то же самое видим с английским. Так что это наша национальная традиция – ложиться под… даже не победителей, а всякую западную рвань. Начнем учить историю… и преподавать заново. Конечно, не русскую, ту вообще в мусорное ведро. А то стыдно сказать, историю Отечества знаем больше по оперным ариям! Я сам был такой, вспомнить стыдно… Помню, в детстве слушал, как некое мельчайшее ничтожество по имени князь Игорь похвалялось, что «дайте, дайте мне свободу, я Русь от недругов спасу!». Ни много ни мало, а всю Русь эта мелкая гнида спасет! Правда, Русь еще не была шестой частью суши, но и он совсем не Кутузов.
Откин засмеялся, начал рассказывать про оперу «Иван Сусанин», из числа собравшихся новеньких скифов несколько осмелевших напомнили про «Снегурочку», посыпались другие примеры, один другого хлеще.
Возвращался со встречи поздно. Возле дома не горит уличный фонарь, а когда обогнул строение и вошел во двор, пришлось двигаться почти вслепую. В доме уже легли, работа на заводах начинается рано утром, окна темные, а лампочки над подъездами вывернуты или разбиты…
Возвращался со встречи поздно. Возле дома не горит уличный фонарь, а когда обогнул строение и вошел во двор, пришлось двигаться почти вслепую. В доме уже легли, работа на заводах начинается рано утром, окна темные, а лампочки над подъездами вывернуты или разбиты…
От мусорных баков, их не убирают уже с месяц, катит волна смрада, словно отпрыски Мони порезвились и там.
После ярко освещенного салона троллейбуса глаза к темноте привыкали медленно. Под ногами противно похрустывало, а когда приблизился к своему подъезду, споткнулся о нечто темное, твердое. Возможно, дети Мони что-то выбросили из окна. Они это любят, хотя жильцы дома и заколачивают им периодически окна.
Дверь скрипнула, из подъезда выходили люди. Крылов остановился: там не один, а сталкиваться в темноте не хочется, пусть проходят…
Но они не проходили. Они вышли и остановились, перегородив дорогу. Крылов рассмотрел четверых. В слабом свете со стороны тусклого неба они казались големами, какими их изображают в компьютерных играх. Почти квадратные, головы прямо на плечах, непропорционально узкие лбы и массивные челюсти.
Когда Крылов все же сделал осторожный шажок, один из этих шкафов оглянулся, что-то сказал остальным, те начали заходить с боков.
– Так это ты, – сказал первый шкаф с оскорбительным равнодушием, – тот самый Крылов?
Крылов чувствовал, как весь сжимается, а сердце вовсе уменьшилось до размеров ореха. Эти четверо выглядят обычнейшими «быками», каких нанимают в телохранители, в охрану, когда нет права на огнестрельное, зато есть право иметь пудовые кулаки.
И еще он видел по развитым плечам, что эти ребята умеют и любят кулаками пользоваться.
– Я не знаю, – ответил он осевшим голосом, – кто вам нужен…
– Да ты и нужен, – сказал второй. – Дай закурить, очкарик!
Это было нелепо, как если бы в это время ночи спросили, как пройти в библиотеку, но Крылов ответил по заученному ритуалу:
– Не курю…
Двое неспешно зашли с боков и чуть со спины, отрезая путь к отступлению. Второй, который просил закурить, сказал по одной из ветвей сценария:
– Ах, не куришь?.. Здоровье бережешь?.. Нас, курящих, за людей не считаешь?.. Ну так мы и тебе щас здоровье попортим…
Крылов не успел раскрыть рот, как на спину обрушился удар. Мастерский удар, потому что крик вырвался из горла сдавленным сипом. Очки сразу же слетели, все стало расплывчатым. Он повернулся, успел увидеть смазанные, словно вырубленные из камня лица, а скулу обожгло острой болью.
– За что? – вскрикнул он беспомощно.
Двое ухватили его за руки. Он пытался повиснуть, упасть, но у них оказались не руки, а подъемные краны, удержали, а третий без размаха, но очень сильно ударил в лицо, хмыкнул и начал деловито и умело наносить сильные удары в живот, голову, в грудь, бил по ребрам, снова сильно и безжалостно бил в лицо.
Сперва во рту был соленый привкус от разбитых губ, потом Крылов ощутил, как теплая струйка потекла изо рта по подбородку. Он все пытался повиснуть, дергался из стороны в сторону, мотал головой, из-за чего удары иной раз получались смазанные.
Ему все сильнее выворачивали руки в суставах, связки трещали. Он выгибался уже и от боли в предплечьях, как вдруг тот, что держал слева, выругался, его пальцы перестали впиваться в плечо.
– Черт, он забрызгал меня кровью!
Крылов обвис на одну сторону, кулак рассек воздух над его головой и остановился. Если бы у него была прическа, как у Откина, то лишился бы скальпа.
Он ударился о землю, и тогда все четверо начали пинать его ногами. Нет, не просто пинать, а бить умело, холодно, профессионально. Он перевернулся на спину, укрывая почки, поджал как мог колени к груди и согнул руки, принял внутриутробное положение эмбриона…
– Опытный, – определил один.
– Значит, били уже!
– Тогда добавим еще…
Над ним раздавалось тяжелое хаканье. Он в полубеспамятстве пытался ерзать спиной по асфальту, хоть как-то смягчая удары, потом с особенно сильным ударом обрушилось небо, наступила тьма…
Небо качалось, подрагивало, звезды расслаивались, тьма обрушивалась, как падающее дерево. Иногда вместо звезд начинали бешено вращаться галактики, похожие на огненные шутихи, вспыхивали фейерверки…
Когда снова очнулся, в голове грохотал камнепад. Сознание снова отключилось, перед глазами стало совсем темно, но грохот не обрывался, значит – он не в полной отключке.
По всему телу стегнула боль. Он шелохнулся, боль пронзила живот. Закашлялся, изо рта вылетел сгусток, повис на подбородке. Соленая слюна вытекала густая. Он с трудом поднял руку, тяжелую и с распухшими пальцами, с трудом вытер лицо, охнул.
Оперся обеими руками, попытался оторвать тяжелое тело от земли. Боль стегнула так, что вскрикнул. Руки подломились, ударился разбитым лицом о землю. Онемевшая кожа не ощутила боли.
Он чувствовал, что за время попыток встать сознание терял по крайней мере трижды. Мир пуст, он некоторое время еще надеялся, кто кто-то выйдет, хотя бы собачники, но, видать, отгуляли и собачники, здесь рабочий район, либо ложатся рано… либо вовсе не ложатся.
С нечеловеческими усилиями дополз до скамейки, ухватился обеими руками. Боль в ребрах стала острой, словно в бока тыкают ножами. В висках заломило, с такой силой стиснул челюсти. Начал поднимать непослушное, тяжелое, как асфальтовый каток, тело, в глазах снова стало темно, а изо рта побежала кровь.
Потом в сознании был провал, а когда пришел в себя, он уже стоял возле двери подъезда. Как он одолел эти четыре шага от лавки – не помнил. Разбитые, переломанные, расплющенные пальцы не гнулись, он достал магнитный ключ с десятой попытки.
Пискнуло, он едва не заплакал от усилий оттянуть на себя дверь. Шел, держась за стену, там оставались кровавые отпечатки ладоней. Лифт заурчал, опустился, а когда двери распахнулись, от его ладоней снова остались такие же яркие следы: кровь все еще сочилась из порезов и ссадин.
На лестничной площадке, где обычно эти дебильчики затевают игры, на этот раз тихо, хоть и нагажено втрое больше обычного. Он потащился прямо через блевотину, подошвы от пола не отрывались, сумел отомкнуть дверь, ввалился, услышал, как сзади защелкнулся замок, и дальше ничего не помнил.
Из забытья вырвал пронзительный телефонный звонок. В голове грохот стал тише, зато все тело мучительно стонало, в теле что-то вздувалось, ломалось, рвалось. Он попытался нащупать трубку. Пальцы бессильно поскребли гладкое. Один глаз ничего не видел, вторым рассмотрел сквозь узкую щель, что лежит щекой на полу.
Телефон продолжал звонить совсем близко. Боль дергала по руке, ему казалось, что она попала под гусеницу трактора. Вслепую поднял руку, что-то зацепил, загрохотало. Трубка ударилась о пол. Он услышал едва слышный голос:
– Алло!.. Алло!.. Костя, это ты?.. Алло, ни фига не слышно!
Он судорожно искал трубку, нащупал с третьей попытки, кое-как сумел поднести к уху. Взвыл от боли, ухо разорвано, распухло как грелка.
– Алло?
– Здравствуйте, – послышался после паузы озадаченный голос Черного Принца. – Могу я поговорить с Крыловым?
– Это я, – прохрипел Крылов. – На меня напали…
Трубка выскользнула из рук. Черное забытье нахлынуло, как гнилая вода. Он плыл, тонул, задыхался, пытался вынырнуть, затхлая вода лилась в горло, в легкие, раздувала его всего.
Надолго он очнулся уже от резкого запаха. Вокруг мелькали люди в белом, пахло больницей. Его кололи, на лице была кислородная маска. Когда он попробовал двинуть головой, маску тут же сняли. В поле зрения появилось равнодушное лицо немолодого мужчины, а с другой стороны послышался взволнованный голос:
– Доктор, что с ним?
– Жить будет, – ответил человек в белом.
– …но недолго?
Врач кивнул в сторону Крылова:
– Кончайте острить. Он уже слышит.
– Да он меня всегда наоборот понимает, – снова голос, Крылов наконец узнал Откина. – Он здоровый, доктор! Хоть и в очках, но почти как человек…
Крылов скосил глаза, но ничего не увидел из-за расплывающихся пушистых гор, похожих на женские груди. Вообще он смотрел как в узкую танковую щель. Не сразу сообразил, что взор закрывают вздувшиеся от побоев щеки.
– Здорово… меня? – прохрипел он.
Послышались радостные голоса. Появилась медсестра, в ее руках широкое зеркало. Крылову почудилось, что поднесла ему с некоторым злорадством, словно показывала красивой сопернице.
И все же он ужаснулся. Лицо стало безобразной вздутой маской, разукрашенной во все цвета радуги. Губы черные, вздутые на половину лица, разбитые, рассеченные скулы, багровые кровоподтеки на щеках, висках, желтые пятна на подбородке, и везде наклейки, свеженаложенные швы…
Сзади, куда он не мог повернуть голову, послышался успокаивающий голос Тора:
– Это еще что! Ты бы посмотрел на себя под одеялом!
– Здорово… – просипел Крылов.
Голос оборвался. Тор сказал бодренько: