Я медленно протянул к ней руку, понимая бесцельность этого жеста, прекрасно зная, что это совершенство всегда останется вне моей досягаемости, но что в памяти я сохраню его навсегда и оно будет преследовать меня до границ вечности.
Она печально улыбнулась мне, выражая тем самым сочувствие моему несчастью и глубокое сожаление, что напомнила мне о нем. Потом накрыла голову капюшоном плаща, повернулась и ушла в храм, оставив меня почти в беспамятстве.
Я думал, что больше никогда не смогу уснуть, что отныне все мои ночи будут полны мыслями о женщине в капюшоне. Но вышло иначе.
В тот же вечер, когда я улегся на ложе на террасе дворца под звездным небом и закрыл глаза, я сразу уснул глубоким сном без видений. А в следующее мгновение меня тряс и будил Фат Тур.
Я сел и понял, что солнце уже над горизонтом и за Фат Туром выстроились мои слуги и рабы с одеждой и украшениями, которые подобали мне как посланцу фараона и носителю Печати ястреба.
– Вставай, господин, – говорил Фат Тур. – Царь Нимрод собрал военный совет и приглашает тебя присутствовать на нем.
Я заморгал на ярком утреннем солнце. Я ожидал усталости и угнетенности после вчерашнего видения. Однако меня удивило, как прекрасно я себя чувствую.
– Если царь ждет, почему, Фат Тур, ты позволяешь мне бездельничать здесь? К делу.
То, что я в такой миг смог пошутить, показывает, как беспечен и взбудоражен я был.
К тому времени как мы пришли к залу совета, большинство военачальников Шумера уже прибыли; все были в доспехах и с многочисленными наградами и знаками отличия. Не было только самого царя Нимрода. Пустой трон во главе стола предупреждал, что царь будет держаться отчужденно, пока я не изложу свое предложение о создании союза.
После положенных церемоний мы выслушали приветственные речи; Фат Тур стал моим переводчиком. Я по-прежнему не хотел, чтобы противоположная сторона знала, что я бегло владею ее языком. Затем я приступил к переговорам, для начала польстив шумерам, чтобы соблазнить царя Нимрода присоединиться к нам.
– О высокородные, я прекрасно сознаю, что ваш флот – один из самых грозных на всех морях; у вас самые могучие корабли, ваши военачальники самые искусные, а мореходы – самые доблестные. – Им понравилась моя похвала (впрочем, преувеличенная). У верховного повелителя Крита флот был гораздо больше и сильнее. Объем его морской торговли во много раз превышал торговый оборот шумеров. Я продолжал высказывать свое предложение. – Я хотел бы купить у вас шесть кораблей, чтобы использовать их в борьбе с гиксосским узурпатором и самозванцем Коррабом.
Командовал шумерским флотом Алорус. Это был рослый худой мужчина с полосками седины в тщательно расчесанной бороде, с очень темными кругами под глазами и кривыми порчеными зубами. На мою просьбу он ответил, приподняв брови и усмехнувшись, не насмешливо, но скорее удивленно.
– Благородный Таита, я знаю, что царь Нимрод приветствует твои воинственные намерения относительно нашего общего врага. Но я также знаю, что говорю от царского имени, когда напоминаю тебе, что один военный корабль стоит очень дорого, а уж такой большой флот…
Он замолчал и выразительно покачал головой.
– Достойное не бывает дешевым, – согласился я с ним. – Фараон понимает это не хуже твоего царя Нимрода. Положение у Египта незавидное. Во власти гиксосов северное течение Нила от Акенатена до самого Среднего моря. У нас нет военных мореходных кораблей, чтобы противостоять гиксосскому узурпатору Коррабу, только речные галеры, да и те заперты в Ниле. Но если мы сможем нанести неожиданный удар по его флоту в открытом море, какой хаос это вызовет!
Я достал из складок одежды папирусный свиток и положил на стол. Алорус бегло взглянул на него, но когда понял, что в свитке перечислены названия и свойства шести главных шумерских боевых галер, схватил свиток и принялся изучать его. Потом поднял голову от папируса и посмотрел на меня.
– Где ты взял эти сведения? – резко спросил он. – Они тайные.
Настала моя очередь пожать плечами и покачать головой, как будто я не понял вопроса. Конечно, этот список приготовили для нас шпионы Фат Тура.
– Вы согласились бы продать нам эти корабли? – негромко и рассудительно спросил я. – Если согласны, какую цену царь Нимрод нашел бы подходящей?
– Прошу снисхождения. – Алорус встал и поклонился мне. – Прежде чем ответить на твой вопрос, я, разумеется, должен посоветоваться с царем.
Он торопливо вышел из зала совета, и по водяным часам у стены прошло не менее часа, прежде чем он вернулся.
– Царь Нимрод пожелал передать тебе: постройка и спуск на воду этих кораблей обошлись не менее чем в сто пятьдесят серебряных денебов каждый. Если он согласится продать их тебе, что весьма маловероятно, о меньшей цене он не станет и слушать, – провозгласил Алорус.
Пока Фат Тур переводил, я сделал быстрый перерасчет. В серебряном лаке десять тысяч денебов. У меня в седлах было спрятано довольно металла, чтобы купить сорок военных кораблей, но я в ответ предложил Алорусу по семьдесят пять денебов за судно. Алорус снова вышел, чтобы поговорить с царем, а когда с ним вернулся Нимрод, я понял, что он согласен на мою цену.
Остаток утра и весь день мы с царем торговались, словно арабы, продающие лошадей. Наконец сошлись на пятистах денебах за все шесть кораблей, которые будут доставлены в шумерский порт Сидон на восточном берегу Среднего моря к концу месяца фаменота.
Радуясь тому, что он считал выгодной сделкой, царь Нимрод пригласил меня и царевен вечером отужинать, чтобы отпраздновать наше соглашение.
Когда мы выходили из зала совета, Фат Тур пошел рядом со мной и произнес так тихо, чтобы слышал только я:
– Я обещал отвести тебя в храм Иштар. Храм никогда не закрывается, поэтому можно отправиться в любое время, как только захочешь. До царского утра еще несколько часов.
Я был так же доволен покупкой боевых кораблей у Нимрода, как он – их продажей, потому что готовился заплатить вдвое больше. Посему я был в приподнятом настроении и сразу ответил на предложение Фат Тура:
– Если это так поучительно и интересно, как ты говоришь, идем в храм немедленно.
Мы вышли из дворца и зашагали по берегу реки к храму Иштар. Фат Тур напомнил мне историю храма.
– Как я уже говорил тебе, у царя Мардука было сто жен и наложниц, но он питал страсть к богине Иштар. Вначале он построил храм, чтобы заслужить ее благосклонность, а когда этого оказалось недостаточно, начал возводить большую башню на том берегу. – Мы оба повернулись и посмотрели на вершину незаконченной башни, видневшуюся над великолепными Висячими садами. – Я уже говорил, что царь Мардук умер, не утолив свою страсть к богине. Страсть Мардука была сосредоточена на одном предмете, а вот внимание его сына Нимрода рассеивается гораздо шире. Он говорит, что до своей смерти желает плотски познать всех женщин Шумера, молодых и старых, замужних и девственниц.
– Не слишком разумное желание для царя, – сохраняя серьезность, ответил я. – То же и с его охотничьими трофеями: кажется, царь Нимрод больше озабочен обилием добычи, а не ее качеством. Завидущие глаза, да?
– Хорошо известно, что царь Нимрод ненасытен. – Фат Тур покачал головой. – До сих пор он был непоколебим в своем стремлении.
– Но я не понимаю, какое отношение это имеет к храму его отца, – не унимался я.
– Через полгода после восшествия на трон царь Нимрод издал указ: все женщины на рассвете должны являться в храм, но до полудня только один мужчина имеет право туда входить и делать выбор. Несомненно, ты догадался, кто этот мужчина. – Он заговорщицки улыбнулся. – После полудня любой в Шумере может войти и выбрать одну из оставшихся женщин.
К тому времени как мы дошли до храма, полдень уже давно минул. У главных ворот храма стояла очередь мужчин, полсотни человек, а то и больше. Среди них были свободные от службы воины или мореходы; белые шапочки некоторых удостоверяли, что это стряпчие, а выпачканная кровью одежда говорила – вот врачи. Прочие составляли пеструю толпу стариков и молодых, представителей всех слоев общества, от благородных до простых рабочих.
– Жрецов и жриц богини можно узнать по зеленым одеяниям, – объяснил Фат Тур. – Вот один из них. – Он показал на мужчину, который вышел из ворот и торопливо направился к ним. – Его зовут Ониос. Я договорился, что он станет нашим проводником в храме и откроет тебе его тайны.
Ониос почтительно поздоровался и провел нас через калитку в стене возле главных ворот. При нашем приближении калитка открылась изнутри, и мы прошли в главный храмовый зал.
Он был так огромен, что сводчатый потолок терялся вверху в тенях и полумгле. Единственный луч солнца, проникавший с высоты, освещал золотую статую богини в центре зала.
– На крыше храма – огромное бронзовое зеркало, – предупредил мой вопрос Фат Тур. – Оно на колесах, и десять рабов с рассвета до заката поворачивают его вслед за солнцем. Зеркало отбрасывает луч на статую.
Он был так огромен, что сводчатый потолок терялся вверху в тенях и полумгле. Единственный луч солнца, проникавший с высоты, освещал золотую статую богини в центре зала.
– На крыше храма – огромное бронзовое зеркало, – предупредил мой вопрос Фат Тур. – Оно на колесах, и десять рабов с рассвета до заката поворачивают его вслед за солнцем. Зеркало отбрасывает луч на статую.
Впечатление было необыкновенное: свет, отраженный от статуи, долетал до стен зала и непрерывно перемещался.
– Ты обратил внимание на росписи, благородный Таита? – спросил Фат Тур. – Говорят, их писали двадцать лет двести художников.
– Они поразительны, – неохотно признал я. – Ни в одном из храмов, где я побывал, нет ничего подобного, даже в гробнице Мамоса.
Я сам расписывал гробницу Мамоса, поэтому сравнение было неискренним.
– Темы росписей исключительно интересны; уверен, ты согласишься с этим. – Фат Тур смотрел на росписи почти с выражением собственника. – Здесь изображены все неудержимые страсти богини. – Он одну за другой показывал их. – Война…
На стенах храма в боевом порядке маршировали вооруженные отряды. В облаках пыли неслись и сталкивались колесницы. Небо заполняли тучи стрел. Горели города, толпы беженцев спасались от наступающих войск. Плачущие женщины держали мертвых детей и молили завоевателей о милосердии. Большие боевые корабли бронзовыми носами-таранами пробивали борта других кораблей, поменьше, и сбрасывали оттуда моряков в море, уже покрытое обломками и трупами. Над полем битвы летела богиня, указывая дорогу победителям и осуждая побежденных.
– Война, любовь и плотские утехи… – Фат Тур медленно поворачивался, показывая на другие стены, потом запрокидывал голову, привлекая мое внимание к сводчатому потолку в пятидесяти локтях над нами. – Ни в одном другом храме нет таких изображений искусства эротики и любви.
Я проследил за взмахом его руки. Везде виднелись изображения сильных мужчин и чувственных женщин, слившихся в распутных объятиях, или бога с чудовищными гениталиями, погруженными в отверстие тела богини. Участники навечно застыли в своих чувственных изгибах посреди моря спермы и женских выделений.
А над всем этим на сверкающих белых крыльях парила Иштар; ее голову окружал огненный нимб. Башня призывала всех к еще большей страсти.
Мы с Фат Туром медленно обошли зал, дивясь воображению апокрифических двухсот художников, которые двадцать лет создавали эти монументальные росписи.
Через равные промежутки вдоль всех стен храма располагались ниши или углубления. Я насчитал четырнадцать таких примыкающих каморок, по семь с каждой стороны зала. Мы не могли заглянуть в эти помещения, так они были забиты людьми, мужчинами и женщинами, зачарованно смотревшими на то, что творилось внутри. Я знал: Фат Тур ждет, что я спрошу его об этом, но я решил воздержаться, чтобы сохранить достоинство. Наконец он поговорил с нашим проводником в зеленой одежде, и жрец отвел нас к ближайшему углублению, расталкивая людей длинным посохом и громко восклицая:
– Уступите дорогу почетным гостям царя Нимрода!
Глухо ропща, толпа перед нами мрачно расступилась и снова сомкнулась, когда мы дошли до переднего ряда. Оттуда нам ничто не мешало заглянуть внутрь.
Вдоль стен круглого внутреннего помещения лежали тюфяки, накрытые шерстяными ткаными одеялами ярких расцветок.
– Четырнадцать помещений, и в каждом по четырнадцать женщин на четырнадцати ложах. Четырнадцать – магическое число богини Иштар, которой посвящается все это, – радостно объяснил Фат Тур.
Я знал, что он поклонник богини Хатор и вряд ли уважает других божеств.
Я всмотрелся и пересчитал женщин, чтобы проверить его утверждение. Пять из них скрестив ноги сидели на своих тюфяках. У всех на голове были венки из красных роз. Это была их единственная одежда. Потупясь, они терпеливо ждали.
– Красная роза – цветок богини, – объяснил Фат Тур.
На остальных девяти матрасах женщины лежали, сняв венки, и грубо совокуплялись с мужчинами, тоже почти раздетыми. Мужчины с шумом выдыхали, погружаясь в них, а женщины выкрикивали хвалу богине, принимая своих посетителей и платя им полной мерой.
С растущим отвращением я смотрел, как один из мужчин вдруг изогнулся в приступе острого наслаждения и с долгим дрожащим криком рухнул на женщину под собой. Его партнерша немедленно встала, подобрала одежды, лежавшие в изголовье на тюфяке, и надела их через голову. Она остановилась только, чтобы бросить мелкую медную монету, которую, должно быть, дал ей мужчина, ему в лицо, и потом, заливаясь беззвучными слезами, прошла через толпу к двери и выбежала за ворота храма.
За моей спиной стоял моряк. Он локтем отодвинул меня в сторону и прошел в помещение. И подошел к одной из сидящих женщин.
– Призываю тебя отдать долг богине, – произнес он и бросил ей на колени монету. Она бесстрастно смотрела, как он поднимает юбку выше пояса и рукой возбуждает себя. У него был толстый живот, покрытый густыми черными волосами. Женщина поморщилась, снимая венок, легла на спину и развела колени.
Я взял Фат Тура за руку, вывел из толпы зрителей и решительно повел к выходу из храма.
Вид убогих людей, передразнивающих нечто столь прекрасное, принесло мне не удовольствие, а печаль.
Вторую половину следующего дня я провел с царем Нимродом после его возвращения из поклонения в храме Иштар. Во время наших бесед царя сопровождали старшие воины и главные советники.
Мы с вельможей Ремремом старались убедить их вести кампанию против гиксосов решительнее и доблестнее. Но, когда военная машина собьется с дороги и утратит инерцию, исключительно трудно бывает снова заставить ее колеса поворачиваться.
Я намекал на отсутствие у Нимрода средств. Уплаченное мною за флотилию из шести военных кораблей, ничто рядом с его потребностями. Несмотря на то, что Нимрод обескровил своих подданных налогами, он почти два года не мог платить своим войскам и флоту. Оружие, колесницы и другое снаряжение были в ужасном состоянии. Остаток войска был на пороге мятежа.
На фараона и на весь Египет надвигалась катастрофа. Если Шумер подведет, на востоке мы будем открыты врагу. Я должен убедить царя Нимрода помочь нам в тяжелом положении. И не ради него, а ради спасения нашего государства.
Я подсчитал, что царю Нимроду нужно как минимум тридцать лаков серебра, чтобы Шумер снова стал хоть сколько-нибудь значительной военной силой.
Кризис, который я должен был предотвратить, развивался в двух направлениях. Одним его центром был Нимрод, а вторым, хоть и не хочется это признавать, мой обожаемый фараон. Нимрод нищий, а Мемнон Мамос купается в океане серебра. Нимрод привык к бедности, а фараон стал новым разбогатевшим скрягой. Он сидит на сказочном сокровище почти в шестьсот лаков серебра. Все это принадлежит ему, но я хорошо знаю Мема. Я растил его с младенчества и научил всему, что он сейчас знает. Я учил его, что серебро трудно добыть, но удивительно легко растратить. Теперь мне придется противоречить себе. Нужно убедить его расстаться с тридцатью лаками, отдать их человеку, которого он не знает и которому не доверяет. Я сам не уверен, что доверяю Нимроду. Однако у нас нет выбора. Если мы хотим, чтобы наш Египет уцелел, мы должны верить царю Шумера.
После трудного дня, проведенного в обществе царя Нимрода и его советников, я рано ушел в свои покои. Поужинал в одиночестве спелой смоквой и небольшим кусочком твердого сыра с черствым хлебом – у меня не было аппетита. Конечно, я налил себе немного вина, но первый глоток показался мне уксусом. Я оттолкнул кубок и сосредоточился на письме Мему; послание должно было уместиться на листке пергамента, который сможет унести в Фивы почтовый голубь, и убедить фараона Мамоса совершить поступок, который он сочтет крайней глупостью.
Много часов спустя я отшвырнул шестой черновик письма и пришел в отчаяние. Не забывая, что привык работать со словами, я не мог найти тех, которые убедили бы фараона. Я знал, что потерпел неудачу, даже не начав. Я распрямил затекшие ноги и встал из-за стола. Прошел к двери, ведущей на террасу. Посмотрел на молодую луну и по тому, как высоко она висела в небе, понял, что полночь давно миновала.
Пока я смотрел, на луну набежало облачко не больше моей ладони, погрузив мир в темноту. Я думал, что исчезновение лунного света углубит мое отчаяние. Но, как ни странно, темнота оказала на мое расположение духа прямо противоположное воздействие. Я почувствовал, как меня охватывает глубокое спокойствие, вытесняя отчаяние, которое владело мной несколько мгновений назад.
Потом я услышал голос, зовущий меня по имени. Голос был тихий, но явственный, как пение дрозда на рассвете; он звучал так ясно, что я огляделся в поисках говорившего. Никого.
И неожиданно передо мной сразу возник выход из затруднительного положения. Я удивился, как мог еще колебаться.