Лошади в панике вставали на дыбы и кусали людей, пытавшихся вывести их вперед. Те, что были ранены в крестец, лягались, разбивая колесницы и выбрасывая воинов из них на землю.
Как только возничие утратили возможность управлять охваченными паникой лошадьми, те попытались убежать, но места для этого не было. Они просто налетали на колесницу, преграждавшую им дорогу. Это быстро распространилось – колесницы переворачивались, колеса отлетали, раненые лошади и возничие падали. Вскоре переполох охватил передние ряды колесниц, они посыпались с крутого спуска в воду. Лошади, колесницы и люди скользили по спуску и падали на колесницы и людей, уже стоявших по пояс в воде; все это надежно перекрыло брод. Невозможно было уйти ни в каком направлении.
У каждого из лучников Зараса было по пятьдесят стрел, и на столь малом расстоянии они редко промахивались. Я увидел, как какой-то человек спрыгнул с подножки своей колесницы: чудом он остался на ногах и не был раздавлен или разрезан приделанными к колесам ножами. Он побежал, пытаясь выбраться из хаоса, но пробежал всего несколько шагов и остановился: три стрелы одновременно вонзились в его голую спину. Их острые, как бритва, кремневые наконечники высунулись из волосатой груди. Изящно, как танцовщик, он проделал пируэт, упал и исчез из виду в водовороте смерти.
На моем берегу реки колесничие-гиксосы, уже успевшие переправиться через брод, вскакивали с мест, где лежали на траве или сидели у костров, и в беспомощном ужасе наблюдали за гибелью своих товарищей на дальнем берегу.
Я оторвался от этого зрелища, спустился по стволу с дерева и бросился к своей колеснице. Мои воины наклонились, схватили меня за руки и помогли подняться. Взяв вожжи, я отдал приказ:
– Вперед! Шагом! Быстрым ходом! В атаку!
Мой крик разнесся по всей линии.
Цепь колесниц во весь опор вылетела из леса. Мы с Гуи были в середине и мчались колесо к колесу. По обеим сторонам от нас отряды выстроились, образовав «наконечник стрелы».
Отступая перед нами, большинство рассеянных по открытой местности гиксосов побежали обратно к реке. Они столпились там, с немым ужасом глядя на то, что происходит с их товарищами внизу под ними и на лесной дороге, которую все еще осыпали тучи стрел Зараса.
Ни в одной из стоявших на берегу гиксосских колесниц не было экипажей. Не было запряженных лошадей, чтобы тащить их. Стреноженные кони разбрелись по всему заросшему травой участку. Большинство возниц побежали от реки к своим лошадям и тщетно пытались их поймать. Лошади, испуганные неожиданным шумом и смятением, шарахались и убегали. Даже стреноженные бежали быстрее людей.
Я запрокинул голову и расхохотался, чтобы смирить страх и выразить радость. И сквозь грохот колес и стук копыт по жесткой земле услышал ответный хохот Гуи. Мы единым строем обрушились на них, двигаясь колесо к колесу, так что ни один гиксос не мог проскользнуть между нашими колесницами. Но они по-прежнему словно не замечали нападения. Большинство даже не смотрело в нашу сторону. Только те, что гонялись за лошадьми, теперь остановились и в ошеломлении и ужасе смотрели на нас. Они знали, что убежать от наших колесниц невозможно. Наши луки были натянуты, стрелы на тетивах.
Когда оставалось меньше семидесяти шагов, я приказал стрелять. Даже с движущейся колесницы мои люди поражают цель с пятидесяти шагов. Большинству беглецов не удалось добежать до своих колесниц.
Я видел, что лишь один из них сумел добраться туда, где оставил колесницу. Он выхватил лук из короба для оружия и достал из колчана несколько стрел. Потом повернулся к нам лицом. Это был рослый волосатый человек-зверь, сильный, обезумевший от гнева, как дикий кабан, загнанный собаками. Он поднял лук и выпустил стрелу раньше, чем до него долетели наши стрелы. И подстрелил возничего колесницы в трех повозках от меня. Это был один из сыновей вельможи Кратаса. Отличный парень, храбрый, как отец, и в пятьдесят раз красивее. Один из моих любимцев. Стрела мгновенно его убила.
Прежде чем гиксос сумел наложить вторую стрелу, я выстрелил в него трижды. Каждый второй лучник в цепи стрелял в него, и он ощетинился стрелами, как дикобраз иглами. Но остался на ногах и выстрелил в меня. Стрела ударила в мой шлем и с гудением отлетела, но сотрясение едва не сбросило меня с колесницы.
Я никогда не говорил, что гиксосы трусы. Чтобы убить этого, потребовалось семнадцать стрел. Пять из них были моими. Я сосчитал позже.
После этого началась бойня. Я не против небольшой бойни, когда представляется возможность, особенно в подобных обстоятельствах. Однако захват рабов гораздо выгоднее, поэтому я первый обратился к гиксосам на их языке:
– Сдавайтесь, или умрете!
И вдоль всей цепи наших нападающих колесниц подхватили мой крик:
– Сдавайтесь, или умрете!
Большинство гиксосов упали на колени и подняли пустые руки, показывая, что сдаются; лишь немногие продолжали бежать, пока их не окружили мои колесницы. Они остановились, тяжело дыша от усталости и ужаса. Посмотрели на натянутые луки, на стрелы, нацеленные на них со всех сторон, и их ужас сменился покорностью; один за другим они опускались на землю с криками:
– Милосердия во имя богов! Пощади нас, великий вельможа Таита! Мы не причиним вам вреда!
Добрый бог Гор подтвердит, что я не ищу славы. Однако честность велит мне признать, что похвала со стороны объятых ужасом врагов была мне лестна и приятна.
– Свяжите этих маленьких героев, – приказал я Гуи. – Прочешите поле и приведите их лошадей. Никому не позволяйте уйти.
Я почти на месте развернул своих лошадей, и колесница помчалась к краю ущелья над бродом через реку. Там я натянул вожжи и посмотрел на трупы, усеивающие брод и дорогу за ним.
Здесь битва тоже окончилась. Люди Зараса брали пленных и собирали добычу. Я с первого взгляда понял, что там потери такие же, как у нас, по эту сторону реки: несколько легких ранений. Я был доволен, что Зарас не пострадал и теперь руководит взятием пленных и сбором гиксосских лошадей. Животные не менее ценны, чем люди.
Зарас вдруг поднял голову и увидел меня на краю берега над ним. Он отсалютовал мне, сложил руки у рта и крикнул через ущелье:
– Больше силы твоему мечу, вельможа Таита! Поистине еще один день доброй охоты. Скоро я даже смогу купить себе жену.
Глупая шутка. Я уже сделал Зараса богатым человеком, отдав ему долю той добычи, что мы взяли в крепости Тамиат. И шутка о жене не слишком тонкая. Тем не менее я улыбнулся и помахал ему рукой, прежде чем отвернуться.
Я послал всадника на мыс, за которым пряталась флотилия, с приказом поднять синий флаг вызова.
К этому времени моя радость быстро улетучивалась – впереди ждала худшая часть дня. Мне предстояло иметь дело с гиксосскими лошадьми, многие из которых ранены. Я всегда любил этих животных. Я первым в Европе приручил одного из этих замечательных животных, и это делало мой долг перед ними еще более тягостным.
Сев верхом без седел на десять непострадавших лошадей, мы с моими конюхами собрали тех коней, что еще держались на ногах. Я быстро отделил тех животных, что были невредимы или легко ранены, и отправил их вместе с конюхами по прибрежной дороге на север, в Сидон. Это были выученные лошади, приученные везти колесницы, и потому особенно ценные.
Тех лошадей, что получили серьезные или смертельные раны, пришлось немедленно прикончить. Вначале я каждой предлагал лепешку из проса, а когда лошадь наклоняла голову и начинала есть, один из моих людей взмахивал тяжелой окованной бронзой дубинкой, ударял меж ушей и разбивал бедняге череп. Милосердно быстрая смерть.
Покончив с этой страшной работой, я занялся пленными. Последовательность действий была мне совершенно ясна. Я люблю лошадей и столь же сильно и глубоко ненавижу их хозяев. Я быстро прошел вдоль стоявших на коленях людей, бегло осматривая каждого. Если они не были ранены или ранены легко, я отсылал их на берег ждать галеры.
Однако многие пленные получили слишком тяжелые раны, чтобы приносить в дальнейшем пользу даже в качестве рабов. Человек, у которого в грудь глубоко вонзилось острие стрелы, не может работать веслами. Я приказал уложить всех этих жалких людей в тени, дать воды, чтобы они прожили еще немного и оставить их судьбы и их грязных богов, которые, несомненно, ждали поблизости.
Я знал, что должен бы избавить их от страданий, как поступил с ранеными лошадьми, хотя бы ударом дубины по голове. Но ведь это были гиксосы – я ничем не был им обязан.
Наконец у меня появилась возможность подумать о себе и о своих царственных подопечных. Я снова сел в колесницу, подкатил к переходу через реку и остановился на высоком берегу. Поводья я оставил в руках возничего и подошел к краю ущелья. Сейчас на этом участке поля битвы не было ни души. Хотя я знал, где искать тело вражеского военачальника, я не сразу увидел его среди разбитых колесниц, разбросанных предметов и трупов на противоположном берегу. Потом гораздо дальше по склону, чем ожидал, почти на самом краю реки, я заметил отчетливое синее пятно.
Я начал спускаться по крутому склону, удерживая равновесие на шатких камнях под ногами. Добравшись до дна, я спрыгнул в воду и пошел вброд на противоположный берег.
Труп начальника гиксосов застрял меж двух камней. Он скатился по склону почти к краю воды. Только пола плаща показала мне, где он лежит.
Я наклонился, взялся за его лодыжку и вытащил гиксоса из расщелины, в которой застряло тело. Плащ обильно пропитался кровью, но мой слуга отлично стирает. Я свернул плащ и отложил в сторону. Потом поискал шлем мертвеца. Пришлось подняться назад по склону туда, где он впервые упал на камни. Здесь я и нашел его: шлем лежал под перевернутой колесницей. Грабители, побывавшие здесь до меня, пропустили и шлем, и труп.
Я сел, держа шлем на коленях, и восхитился его гравировкой. Это были прекрасно сделанные изображения египетских богов: Хатор и Озириса на лицевых пластинах и Гора на лбу. Гиксос, должно быть, снял его с убитого полководца на другом поле битвы. Это было бесценное сокровище. Рядом с ним мой собственный шлем казался потрепанным и заурядным. К тому же стрела гиксоса оставила на нем большую вмятину.
Я без сожалений выбросил его и почтительно заменил шедевром, украшенным золотом и серебром. Изнутри он был выстлан кожей и сел на мою голову так, будто был сделан по моей мерке. В тот миг я бы многое отдал за зеркало.
Я снова спустился вниз, туда, где оставил полководца-гиксоса. Его украшали три ожерелья; как и шлем, все они были прекрасны. Но в одном я увидел вырезанное на горном хрустале изображение Сета. Я бросил его в реку. На двух других были прекрасные изображения слонов и верблюдов. Царевнам они должны были понравиться, хотя в своей юной жизни они еще не видели слонов.
Я вернулся туда, где оставил колесницу. Мой возничий почтительно и благоговейно осмотрел шлем. Я поехал обратно на берег, и люди, занятые работой, оборачивались и смотрели на меня. Должно быть, я отменно выглядел.
Моя флотилия вышла из-за мыса и вошла в залив. Кормой вперед галеры подошли к берегу и бросили якоря.
Отобранные мной пленники поднялись на борт, легли на нижней палубе, и их приковали к гребным скамьям. Им выпало оставаться там, внизу, с босыми ногами в трюмной воде, пока темный посланец Сета не освободит их из заточения.
За час до заката мы подняли всех своих людей и все колесницы на борт и были готовы отплыть в Сидон. Торан стоял рядом со мной на юте. Он посмотрел на берег и кивком указал на гиксосов, которых я оставил лежать на берегу.
– Я вижу, ты пощадил жизнь раненых врагов. Никогда раньше не слышал о таком милосердии победоносного полководца.
– Прости, что разочаровал тебя. Но я оставил их, чтобы ими занялись другие. Вон они идут.
Вернулись жители деревни, которых я перед боем отправил прятаться от приближающихся гиксосских колесниц. Мужчины по-прежнему были вооружены деревянными лопатами и мотыгами, которыми раньше пытались угрожать нам.
Теперь они совершенно не обращали на нас внимания. Мы увидели, как мужчина, который казался предводителем этого сброда, остановился над раненым гиксосом и поднял лопату. Потом обеими руками опустил ее, словно рубил дрова. Даже издали мы слышали, как раскололся череп жертвы – звук походил на тот, с каким разбивается арбуз. Мужчина неумолимо направился к следующему, оставив гиксоса содрогаться в агонии.
Второй раненый видел, что происходит, и пытался отползти на локтях. Стрела, перебившая ему хребет, еще торчала из спины. Отказавшие ноги волоклись по земле. При этом он кричал, как роженица. Стоя над ним, крестьянин рассмеялся и лопатой заставил его сесть, чтобы нанести последний удар.
Неряшливые женщины и их грязные дети шли за мужчинами и набрасывались на еще теплые трупы гиксосов, срывая с них все клочки окровавленной одежды и все безделушки. По воде отчетливо доносился их взбудораженный смех.
– Вельможа, мне ясно, что, несмотря на твой вид, с тобой шутки плохи, – с новым уважением сказал Торан.
Когда на следующий день за час до полудня я направил «Ярость» в гавань Сидона, обе мои девочки ждали на причале. Они махали руками и возбужденно приплясывали. У них издавна шло соперничество – кто первой встретит меня после одного из моих частых отсутствий. Техути обычно была более скромна и сдержанна, но в этот раз она удивила и меня, и сестру. После напряженных занятий с Зарасом она теперь отлично владела мечом.
И сейчас продемонстрировала кое-что из своих новых умений. Сбросив сандалии, она босиком пробежала по каменным плитам причала и перепрыгнула зазор, отделявший мой корабль от берега. Шириной не менее десяти локтей. Если бы она упала, ее раздавило бы между бортом и причалом, прежде чем я смог бы ее спасти.
За те короткие мгновения, что она была в воздухе, я умер десятком смертей. Но вот ее ноги благополучно коснулись палубы, и мой ужас сразу сменился облегчением и гневом. Я кинулся к ней с намерением наказать ее за столь неподобающее поведение.
– Ты так красив в новом плаще и шлеме, милый Таита! Где ты их взял? Ты в них кажешься царем! А ты привез нам подарок?
Все это она выпалила на одном дыхании. Гнев мой рассеялся, и я прижал ее к груди.
– Конечно, я привез тебе подарок. Но скажи сначала, как ты себя вела, пока я отсутствовал?
– Ты не оставил мне выбора, забрав с собой мое искушение.
Она озорно улыбалась, глядя на галеру, входившую в гавань следом за моей. Там у рулевого весла стоял Зарас, и даже отсюда видно было, как между ними промелькнула молния.
Нам потребовалось еще четыре дня, чтобы завершить приготовления к плаванию на Крит. Торан пригласил нас оставаться на борту его корабля. Эта величественная трирема была по меньшей мере вдвое больше любой построенной шумерами галеры.
– Тебе и твоим подопечным будет гораздо удобней на борту «Священного быка», чем на вашем маленьком суденышке.
«Священным быком» назывался его корабль. Напыщенное название, решил я. Мне также не понравилось пренебрежительное замечание о моей флотилии, которая только что одержала первую значительную победу над гиксосами. Я медлил.
– Если ты поплывешь со мной, у нас будет больше времени и возможностей более подробно обсудить, что может ждать тебя в Кноссе. Порядки при дворе Верховного Миноса очень сложны, но их нужно строго соблюдать. – Я все еще мешкал, и он убедительно продолжил: – Мой повар слывет одним из лучших в эллинском мире, и должен упомянуть, что у меня на борту двадцать больших амфор лучшего вина с Киклад. Я понимаю, это недостаточный соблазн для тебя, чтобы провести две недели в моем обществе, но я преклоняюсь перед твоим умом и знаниями. Прошу оказать мне честь и принять мое гостеприимство.
Перед столь убедительным доводом все мои возражения исчезли.
– Ты очень великодушен, посол, – сказал я, но подумал, мое ли общество ему так нравится или общество Локсис – критской служанки моих царевен.
Техути и Беката упорно оспаривали мою договоренность с Тораном. Они явились в мою каюту на «Ярости» и представили длинный перечень своих возражений, причем каждое следующее было слабее и неубедительнее предыдущего.
Я строго смотрел на них и слушал не перебивая поток их возражений, пока он не иссяк и они не посмотрели на меня с таким отчаянием, что я сжалился.
– Итак, я должен поверить, что вы обе не доверяете послу Торану и считаете, будто он хочет заманить вас на борт своего корабля и убить во сне?
Они в замешательстве переступали с ноги на ногу.
– А затем вас осенило, что «Священный бык» очень большой корабль и поэтому не может плавать и вместе с нами пойдет ко дну?
Их молчание длилось, но вдруг слезы переполнили глаза Бекаты и покатились по щекам. Я пришел в ужас. Если бы я понимал глубину их отчаяния, то не стал бы так жестоко смеяться над ними. Я вскочил со стула и подошел к ней. Царевна оттолкнула меня и отвернулась.
– Я никогда больше его не увижу, – всхлипнула она.
Я притворился, что не понял.
– Кого ты никогда не увидишь? Посла Торана?
Она словно не услышала и разразилась потоком слов.
– Ты обещал Техути, что мы будем вместе, пока не доберемся до Крита. Только тогда нас запрут в серале Верховного Миноса. Ты обещал, что, если мы будем делать все незаметно, то сможем видеться, пока не приплывем на Крит. А теперь мы никогда больше не увидим их. Моя жизнь кончена!
– Мне нужно разъяснение, дорогая Беката, – прервал я ее. – О ком мы сейчас говорим?
Беката вновь повернулась ко мне лицом; оно было маской ярости.
– Ты прекрасно знаешь, о ком. Мы говорим о моем Гуи.
– И о моем Зарасе, – негромко, но так же отчетливо, как сестра, добавила Техути.
Я действительно намеревался мягко и осторожно разорвать прежние опасные связи задолго до того, как мы прибудем на Крит и царевны займут свое место при дворе Миноса. А теперь мой замысел наскочил на риф их непреклонности и тонул подо мной.