– Виктория!
Или ей показалось, или за дверью раздался какой-то шорох. Словно пальцами поскребли по дереву.
Катя внезапно ощутила, как по ее спине пробежали мурашки. Она наклонилась и… лишь секунду колебалась, испытывая странный, вроде бы совершенно беспочвенный приступ сильного страха, а потом начала отодвигать коробки в сторону.
Они были тяжелые, эти коробки: в некоторых бутылки с кока-колой, в некоторых пакеты с соками. Катя не могла их поднять. Она пинала их ногами и тянула за картонные отвороты.
Снова этот звук… шорох…
Словно ногтями проскребли…
Внезапно она ощутила, что картон под ее рукой влажен. Она глянула вниз, что, сок пролился?
Низ картонки пропитался чем-то алым, будто и правда разлитым томатным соком.
Только вот Катя шестым чувством поняла – это не сок.
– Виктория!
Она лихорадочно возилась с этими чертовыми коробками, подпиравшими дверь, – она больше не сомневалась: возле двери возвели преграду, чтобы кто-то не смог выбраться оттуда, из этой тьмы…
– Виктория, вы там?!
Или ей показалось, или она услышала этот звук: хрип… захлебывающееся бульканье, словно в чьем-то мертвом горле клокотал последний вопль.
Катя отпихнула ногой коробку и приоткрыла дверь.
Она увидела руку – женскую руку, измазанную кровью.
На секунду Катя ощутила дурноту, в глазах потемнело. Неужели тут, как и в том страшном гараже, отрубленные, отпиленные руки и…
Снова слабый хрип.
На полу – в луже крови тело.
Катя, не помня себя, рванула дверь и открыла ее.
Виктория Одинцова лежала ничком на полу.
Катя лишь секунду глядела туда – в темноту: подсобка не имела второй двери, она напоминала узкий шкаф, полки по стенам уставлены коробками и пакетами с кофе.
Тут никого… только она…
Рядом с ней никто не спрятался, не подстерегает меня…
Эти мысли – Катя не хотела их, их подсказывал страх. Она бросилась к Виктории, встала на колени.
Мертва? Она мертва?
Катя осторожно перевернула ее: джинсовый комбинезон спереди весь промок от крови, на груди – тоже кровь, но за одеждой, за всей этой одеждой не видно ран. Она пощупала ее руку – нет, нет этой пугающей ледяной холодности, рука теплая.
Она жива!
Катя нашла пульс – тоненький, как ниточка, редкий. Но пульс бился.
– Вика, слышите меня? Все будет хорошо, я сейчас вызову «Скорую»! Слышите, только не уходите, не отключайтесь, все будет хорошо!
Катя выхватила мобильный и…
Она набрала номер экстренной помощи в одно касание. Потом вспомнила, что она не знает название улицы, где расположено кафе. Она добралась сюда на своей машине, на крошке «Мерседес-Смарт», и сделала это по памяти, потому что это не так сложно – после поворота с федерального шоссе все время прямо, прямо, а потом направо. И вот эта улица с бывшими фабричными цехами, переделанными в офисы.
Катя выскочила из кафе. Ринулась к прохожему. Тот остолбенел. И Катя поняла – он заметил на ее куртке кровь.
– Как улица называется? – заорала не своим голосом. – Надо «Скорую» вызвать! Там женщину ранили!
Прохожий пробормотал:
– Второй фабричный проезд.
И, оглядываясь, спотыкаясь, буквально дал деру: на его лице сморщенном было написано – только не впутывайте меня ни во что!
Оператор «Скорой» на том конце не отключался: Катя назвала адрес, сказала – это маленькое кафе-павильон.
Она вернулась в подсобку. Виктория Одинцова лежала так, как она ее оставила. Катя увидела на стене еще один джинсовый комбинезон, схватила его, скомкала и начала осторожно подсовывать Виктории под голову. Она боялась, что кровь из раны хлынет в горло.
В этот момент веки Виктории слабо дрогнули, она открыла глаза. В них метался дикий ужас.
– Вика, успокойтесь, держитесь. «Скорая» едет, врачи вам помогут, только держитесь. Кто на вас напал? Вы видели, кто вас ранил?
В горле Виктории снова заклокотал хрип. Губы ее скривились, она словно силилась что-то сказать.
Катя наклонилась к самым ее губам.
– Железо…
Голос Виктории еле слышен.
– Железо, – прошептала она снова, глаза ее смотрели на Катю, вылезая из орбит. – Он… он из железа…
Сирена «Скорой».
Она буквально оглушила. Глаза Виктории остекленели.
Врачи в синей форме появились в проеме двери. И следующие пять минут Катя лишь отвечала на их вопросы. Они быстро, не прибегая к помощи носилок (в подсобке с ними было не развернуться), на руках вытащили Викторию Одинцову из кафе и положили в машину на каталку.
Катя тоже решила ехать.
Больница оказалась совсем недалеко – на соседней улице, поэтому «Скорая» и приехала так быстро. Там Викторию Одинцову тут же повезли в реанимацию.
Катя осталась у стеклянных дверей, ее не пустили. Она обессиленно опустилась на банкетку. Ноги отказывались ее держать.
Она еще не верила в происходящее. Все случилось так внезапно. Она позвонила полковнику Гущину на мобильный. Его телефон не отвечал. Тогда она решила позвонить дежурному по уголовному розыску в Главк – пусть срочно сам разыщет Гущина и передаст…
– Вы родственница?
Катя подняла голову. Перед ней стояла молоденькая врач «Скорой» в синей робе.
– Вы ее родственница?
– Я из полиции.
– Она умерла.
– Умерла?! – Катя ощутила, словно ее ударили под дых.
– Большая потеря крови, хотя из трех ран ни одна фактически смертельной быть не должна. Вам бы раньше ей помощь оказать. – Врач пристально смотрела на Катю, словно оценивая – а не убийца ли сидит перед ней на банкетке. – Нам нужны ее данные – имя, фамилия, адрес. Мы уже связались с местным ОВД.
Катя поняла – через полчаса тут станет жарко. Она назвала имя и фамилию – Виктория Одинцова. И сразу же позвонила дежурному по розыску в Главк, сообщила о случившемся и попросила, чтобы полковник Гущин немедленно приехал в Рождественск.
Глава 27 Отвращение
Учитель химии Белкин – тот самый, кого допрашивали в школе полковник Гущин и Катя, – в этот день после уроков зашел в супермаркет «Пятерка», расположенный рядом со зданием городской больницы Рождественска.
В городе происходили какие-то странные вещи: во дворе больницы можно было заметить сразу несколько полицейских машин, а соседнюю улицу – Второй фабричный проезд – вообще перекрыли и для машин, и для автобусов. Там дежурили патрули ДПС и никого не пускали – просили выбрать для прохода и проезда другие маршруты.
Учитель химии Белкин отличался смекалкой и любопытством – он вспомнил: точно такая же суета происходила в Рождественске, когда пропала Аглая Чистякова, а потом ее бездыханный труп обнаружили совсем рядом со школой за трансформаторной будкой.
Тогда тоже нагнали уйму полиции.
И эти слухи о совершенно диких вещах, связанных с трупом бедной девочки, что ползли по городу, как чума.
А потом это сенсационное задержание Натальи Грачковской в учительской школы, где он проверял тетради с лабораторной работой по химии всего час назад…
Неужели в городе снова кого-то убили?
Но узнать новости – не у кого. Учитель Белкин взял в супермаркете «Пятерка» тележку и с тоской оглядел полки. Раньше он позволял себе питаться лучше, ходил в другие магазины. Но кризис заставил экономить даже на продуктах, не говоря уж о каких-то иных тратах.
Он брал товары с полок, вертел скептически, многие клал обратно. Толкал тележку дальше и вдруг…
Он наткнулся на это словно на ржавый гвоздь.
Чей-то взгляд – пылкий, настойчивый, зовущий, прожигающий насквозь.
Возле стеллажей с бутылками пива стояла бывший завуч и его прежняя пассия Наталья Грачковская.
Она смотрела на него. А он… он ощутил, что ноги его стали ватными. Он быстро пошел к кассам, толкая полупустую тележку, не оглядываясь, хотя и знал – она смотрит ему в спину, нет, она следует за ним, как ядовитая змея следует за кроликом или мышью.
Он пристроился в самый конец длинной очереди в кассу. Больше всего на свете он хотел спрятаться, скрыться от нее – тут, среди людей.
И на какой-то миг ему показалось, что это удалось. Он оплатил покупки, сложил их в пластиковую сумку и покинул супермаркет.
Он уже подходил к своему дому. Осталось пересечь парковую аллею – да, пройти по тому самому парку, что примыкал к школе и клином выходил вот сюда, к жилому микрорайону многоэтажек.
Как вдруг он услышал шаги за своей спиной и… резко, излишне резко обернулся.
Наталья Грачковская шла за ним по пятам. У нее в руках – тоже пластиковая сумка «Пятерки», там звякают пивные бутылки. Раньше в школе она никогда не пила, да и когда они коротали ночи у нее дома, редко-редко открывали бутылку шампанского для куража и раскованности в постели.
Она и так была раскованна в постели – с ним, молодым учителем, годившимся ей пусть не в сыновья, но в младшие братья.
Она и так была раскованна в постели – с ним, молодым учителем, годившимся ей пусть не в сыновья, но в младшие братья.
– Здравствуй, – сказала Наталья Грачковская, – что, не узнаешь или узнавать не хочешь?
Учитель Белкин чувствовал подступающую к горлу тошноту. Это ощущение отвращения, брезгливости – он испытал его давно, пять лет назад, когда Грачковскую, с которой он делил постель и часто там, в постели, доводил до оргазма и полного блаженства, арестовали по обвинению в убийстве девочки Аглаи. Те жуткие слухи, что ползли и по городу, и по школе о том, как именно был изуродован труп школьницы…
Тошнота и отвращение вернулись и сейчас, подкатывая к горлу клубком. Его бывшая любовница и начальница – завуч за эти годы постарела, обрюзгла, опустилась. В этом он не соврал толстому лысому полицейскому, допрашивавшему его. Но не это было главное – не внешность Натальи Грачковской, столь подурневшей после ареста, тюрьмы, из которой ее весьма скоро отпустили, так ничего и не доказав, и всех этих лет, минувших с тех пор.
Главное было то, что… учителю Белкину было противно говорить с ней сейчас, после всего, и стоять рядом.
– Оставь… оставьте меня в покое! – заявил он, чувствуя, что его голос срывается на крик.
– Да я ж только поздоровалась с тобой, – ее голос шелестел как трава.
– Я не желаю иметь с вами никакого дела!
– Да я ж только поздоровалась, ты что? Я ж не в постель тебя приглашаю. – Грачковская ясным, светлым взором буквально жгла насквозь своего бывшего любовника.
– Уйди от меня! Отстань! Извращенка, убийца! – взвизгнул, не помня себя, Белкин.
Он не знал, что на него нашло, возможно, эта новая суета в городе, эта уйма полиции, эта перекрытая улица по соседству – все это слишком живо напоминало тот ужас, случившийся в городе пять лет назад по ее вине. Да, по ее – в этом Белкин был убежден.
– Чего ты орешь как ненормальный?
– Это ты ненормальная, маньячка! И всегда ею была, я это знал! Пошла вон от меня! Если еще хоть раз полезешь ко мне или заговоришь, я… за себя не ручаюсь, поняла?
Наталья Грачковская глядела на него в упор. Чтобы учитель, преподаватель химии, – молодой, интеллигентный, визжал вот так, весь трясясь от злобы и… да, от отвращения…
Кто бы мог подумать, что некогда близкие люди, делившие одну постель, жаркие поцелуи и любовную лихорадку ночи, станут в конце концов разговаривать вот так?
– А ты что, боишься меня, что ли, дружок? – Наталья Грачковская улыбнулась и поставила сумку с пивом на асфальт.
Потом она быстро шагнула к учителю Белкину, и тот…
Издав нечленораздельный вопль ужаса и отвращения, он пустился наутек бегом, прижимая к груди тощую сумку с жалкими покупками.
Он не бегал так никогда в жизни – ни до, ни после.
Он не мог толком объяснить, что его так безумно напугало в этот апрельский прозрачный теплый вечер – там, на аллее парка.
Он и не желал никаких рациональных объяснений.
Дружок – так Наталья Грачковская никогда прежде не называла его в постели. Так она обычно обращалась в классе к ученикам обоего пола. И когда она произносила это слово, по ее напудренному бесстрастному лицу невозможно было понять, что последует в дальнейшем – похвала или взрыв ярости.
Куда полиция смотрит? Она же психопатка, убийца – никаких сомнений. Почему ее отпустили тогда, а не упрятали за решетку?
Учитель Белкин подумал об этом, захлопывая дрожащими руками тяжелую дверь своего подъезда. Впервые в жизни он не жалел о плате, собираемой с жильцов за домофон, потому что в двери, как всегда, аккуратно сработал надежный магнитный замок.
Глава 28 Спеши медленно
Все события этого дня и позднего вечера Катя впоследствии оценивала совершенно иначе. Но в тот момент ей казалось, что полковник Гущин – и в Рождественске, и затем, когда опергруппа вернулась, в Главке на Никитском, ведет себя нерешительно, непоследовательно и странно.
Обычно в таких ситуациях он лучился энергией, а тут как-то странно затих, лишь задавал вопросы всем – и Кате, и эксперту Сивакову, забравшему труп Виктории Одинцовой на вскрытие, и своим подчиненным, и сотрудникам Рождественского ОВД.
Увы, случилось то, чего полковник Гущин хотел всячески избежать, – а именно подключения бывших сослуживцев Игоря Вавилова из Рождественского ОВД к расследованию. Но убийство Одинцовой произошло на территории Рождественска, и с этим ничего нельзя было поделать.
Катя все подробно рассказала – сначала им, дежурной группе ОВД, потому что они приехали в больницу по вызову «Скорой» и сразу же отправились осматривать кафе во Втором фабричном проезде. Затем, гораздо позже, она изложила свою историю Гущину, когда тот прибыл. Потом, уже по телефону, эксперту Сивакову, чтобы тот был в курсе. А в Главке вечером, когда они с Гущиным вернулись, она рассказала все Артему Ладейникову и сыщикам, продолжавшим «шуршать страницами многотомных дел».
Вообще-то, честно сказать, Катя ждала от Гущина и уголовного розыска Главка не вопросов, а действий, причем незамедлительных, связанных с…
Ну конечно! Вывод-то напрашивался сам собой – связанный с немедленным задержанием Павла Мазурова.
И сначала полковник Гущин послал опергруппу на его задержание, однако потом…
Да что там говорить – сыщики только во двор успели спуститься к служебным машинам, как Гущин позвонил старшему группы и неожиданно дал отбой. Никуда не едем.
Годим.
Чего годим?
Гущин точно ее мысли гневные подслушал и рассказал свою историю о посещении салона красоты на Садовом кольце и то, что поведала ему там Мимоза – Марина Приходько.
– Я хочу сначала знать, что скажет эксперт, – подытожил Гущин. – Прежде чем задерживать Павла Мазурова, я хочу знать результаты судебно-медицинской экспертизы, хотя бы первичные.
– Но время смерти Одинцовой нам известно, она же в больнице умерла при мне! – возразила Катя.
– Вот именно, поэтому время смерти для нас вообще роли никакой не играет. Я хочу, чтобы Сиваков хотя бы примерно предположил, как долго она была жива, как долго лежала там, в той подсобке.
Эксперт Сиваков с выводами не спешил. Он всегда работал скрупулезно. Осмотр в кафе во Втором фабричном давно закончился, давно закончились и поквартальный обход соседних улиц с поиском свидетелей, и выяснения в мэрии – работали ли на улице на зданиях камеры. Закончилась и оперативка, проведенная Гущиным для уголовного розыска Рождественска.
Они после всех этих оперативно-поисковых мытарств вернулись в Главк. А Сиваков все не звонил.
– Федор Матвеевич, я вас не понимаю, почему вы медлите? – Катя уже в кабинете Гущина в присутствии оперативников и Артема Ладейникова решилась на открытый бунт. – Ведь тут все ясно. Это Павел Мазуров ее убил. Кто еще, как не он? Как раз по этому убийству мы можем смело отсечь и Наталью Грачковскую, и Алексея Грибова-младшего. Они тут точно ни при чем. Это совершенно разные уголовные дела. Грачковская вообще Одинцову не знала. Грибов-младший мог слышать о деле об изнасиловании от отца-прокурора, но зачем ему убивать свидетельницу по чужому делу? Это Мазуров, это же очевидно!
– Его отпечатков пальцев нет ни в доме Вавилова, ни там, в кафе. Хотя в кафе полно всяких отпечатков – место людное, все захватано – витрина, стойка, дверь, косяки и дверь в подсобку. Отпечатки Павла Мазурова у нас в банке данных со времени его прошлого ареста. По компьютеру сравнить просто – и вывод один, отпечатков его нет.
– Да черт с ними, с этими отпечатками, – вспылила Катя. – На пиле и на молотке пневматическом в гараже Вавилова тоже ничего. Это лишь значит, что убийца очень осторожен и не хочет наследить. Почему вы не прикажете доставить Мазурова сюда и допросить его? Почему вы колеблетесь? Это же он ее убил, это всем нам тут ясно, потому что она свидетельствовала против него на суде, и он отомстил ей так же, как отомстил Вавилову. Что вы сидите, годите? Вы не видели, как она там умирала, вся в крови!
– Не кричи на меня, – сказал полковник Гущин.
– Вы не видели, как она умирала! – Катя чувствовала, что весь этот внутренний комок, который сжался, окаменел у нее внутри, когда она услышала слова врача о смерти Одинцовой, теперь расправляет внутри ее иглы как чудовищный еж, ощетинивается. – Вы там не были, а я была, и я… я не смогла ее спасти, даже до реанимации не довезла. Я ничем ей не смогла помочь, а вы убийцу задержать не хотите!
Кто-то сзади положил ей руку на плечо. Катя резко оглянулась – Артем Ладейников протягивает ей стакан воды.
– Выпейте водички, – сказал он тихо, – и поймите – тут и правда криком не поможешь.
Для своих молодых лет он говорил сейчас слишком рассудительно, как старый дед. А вот Гущин, годившийся ему в отцы, упорно молчал.