Ее веки дрогнули, когда она подтвердила:
- Не была.
- Хотя, - неожиданно для самого себя торопливо произнес Волгин, - хотя в свое время я, кажется, делал все...
- Если ты об этом, - прервала Елена, - то не надо.
- Да нет, не об этом... это нечаянно сказалось, прости. Но ты несчастлива была прежде всего потому, что всю жизнь хотела того, чего не могла. Так?
- Так, - тихо ответила она. - Но к чему...
- Подожди... Я не зря, поверь. Ты принадлежала Дальней разведке, правда? Вспомни, сколько раз мы стартовали вместе!
- Не так-то уж много...
- Пять раз, совершенно точно.
- Шесть, - сказала она. - Считая старт с Земли - шесть.
- Пусть шесть. Помнишь, с какой радостью, подъемом, как это еще называется, - с каким восторгом ты это делала?
- Забыть нельзя. Если бы даже хотела...
- И как ты не смогла выдержать до конца ни одного поиска - тоже помнишь, конечно. Как отвратительно чувствовала себя, как не могла думать ни о чем другом, только о Земле, как мечтала о возвращении туда... И ведь ты не боялась, я растоптал бы каждого, кто заподозрил бы тебя в трусости, в слабодушии, но у нас таких не было: мы быстро научились отличать трусость от чего-то другого, и все мы знали, чего ты стоишь. Но с этим справиться ты не могла...
- Бывали дни, когда я просто переставала чувствовать себя человеком, - призналась Елена, опустив голову.
- Мы видели, что с тобой творится неладное. И посоветовали тебе взять длительный отпуск, пожить на Земле.
- Я часто думаю: не было ли это ошибкой? Этот самый первый отпуск.
- Сейчас легко судить себя. Но тогда даже со стороны было видно, каково тебе. Ты улетела на Землю, а мы двинулись дальше...
- Я еще не успела долететь до Земли, - сказала Елена, как поняла, что не надо было уходить. Меня тянуло назад не меньше, чем из Дальней тянуло на Землю. Я высидела на планете полгода - через силу, стиснув зубы, честное слово. А потом вернулась.
- Да. И повторилось то же самое. Прошло не помню сколько месяцев - и тебе пришлось лететь на Землю опять.
Елена промолчала.
- Для любого другого этого хватило бы: обратный путь в Дальнюю разведку оказался бы для него закрыт. Но никто из нас не хотел расставаться с тобой. Мы ведь все переживали то же самое, только, видимо, не так сильно...
- Или вы сами оказались сильнее...
Волгин и сам думал так, но не хотел говорить этого вслух.
- Может быть, не знаю... Вероятно, да. Но мы старались сделать так, чтобы ты привыкла, чтобы избавилась от этой страшной тоски по Земле, которую, быть может, можно назвать и страхом перед бесконечностью пространства, перед множеством миров...
- Наверное, можно сказать и так.
- Это все равно. И это повторялось не два, не три раза. И мы не противились. Но однажды ты не вернулась сама, а Дальняя разведка уходила все дальше. Теперь это кажется немного смешным, но тогда достигнутое представлялось громадным.
- И я завидовала вам. А не вернулась потому, что поняла бесполезно. Я не смогу преодолеть себя.
- И осталась на Земле.
- С тех пор я не вылетала даже на Луну. Земля не так уж мала, на ней достаточно места и занятий, - так казалось мне. Но столько лет прошло...
Елена внезапно умолкла, словно спазма перехватила ей горло. За нее закончил Волгин:
- Да, прошло много лет, и ты не нашла своего места, не нашла себе занятия. Не нашла и до сего дня. Так? Какие-то ветры, как сухой лист, гонят тебя по планете и нигде не разрешают остаться надолго...
- Хватит, Волгин, - сказала Елена. - Хватит. Мне не очень легко разговаривать об этом, и я не вижу смысла...
- Смысл есть, в том-то и дело, - сказал Волгин. - Ты ведь согласишься с тем, что мы не только сами должны учиться на своих ошибках, но и учить других; своих детей - прежде всего?
- Трудно было бы возразить. Но при чем тут...
- Слушай, Елена, - сказал Волгин, привстав и перегнувшись через стол, чтобы оказаться как можно ближе к ней. - Слушай, Ленка... Ты ведь не хочешь, чтобы этот, - тот, кто у тебя будет, - пережил то же, что ты, чтобы и он - или она, все равно, - всю жизнь не мог найти свое дело?
- Разве в этом главное? Я-то свое дело нашла, я только не смогла его делать, вот в чем причина...
- Ну пусть так. Ты ведь не станешь желать, чтобы и его постигла такая же судьба?
Она зябко повела плечами.
- Нет, не приведи... Об этом мне страшно и подумать.
- Но гарантировать, что так не получится, ты не можешь.
- Как будто ты можешь, - слабо усмехнулась она.
- Я могу, - сказал Волгин, распрямляясь. - Вот именно, что я - могу.
Елена молчала, недоверчиво глядя на него.
- Тут, понимаешь ли, открываются такие возможности, такие перспективы... Человек будет устремлен туда, в пространство, с самого начала. Он... Погоди, я лучше объясню тебе все по порядку...
Он отодвинул стул и стал расхаживать по комнате, объясняя и растолковывая, крича и размахивая для убедительности руками. Волгин знал, что ему удается передать другим свою убежденность - тогда, когда она у него есть; но он знал еще и то, что убежденность, если даже вначале ее не хватало, приходила к нему именно в процессе разговора, в процессе убеждения других: прежде всего он как бы убеждал сам себя, другие же были свидетелями этого процесса и, раньше или позже, проникались его мыслями сами. Однако сейчас ему не требовалось доказывать что-то себе, и тем убедительнее казались его аргументы. Елена слушала, глядя куда-то вверх, словно не хотела, чтобы слова связывались в сознании с образом Волгина, а существовали бы лишь сами по себе: тогда к оценке их не примешивалась симпатия или антипатия, любое из чувств, которые она могла питать к говорящему.
Наконец он кончил объяснять; наступила пауза, Волгин все еще расхаживал по комнате, но все медленнее, точно гася инерцию, приобретенную во время длинного монолога.
- Это ты... сам придумал? - наконец медленно спросила она.
- Моя идея. И разработкой руководил я сам, конечно. Но вообще много народу работало: целый институт.
- Ты молодец, - искренне сказала она. - Честное слово, ты молодец, и я тебе просто завидую.
- Да ну, что там, - сказал он.
- Нет, я от души тебя поздравляю. Действительно, тебе удалось сделать много. И еще потому завидую, что тебя Земля не выбила из правильного ритма.
Она помолчала.
- Откровенно говоря, тогда... тогда я не ожидала от тебя такого.
- Да нет, - дурашливо сказал Волгин, - мы всегда рады стараться. Значит, получилось, ты считаешь?
- Без сомнения.
- Ну и чудесно. Значит, завтра экспериментируем.
Он произнес это как бы между прочим, как говорят о вещи, которая сама собой разумеется и не заслуживает специальных разговоров. Елена приподняла брови, потом улыбнулась.
- Ты все такой же хитрец, Волгин.
- Разве? - удивился он, весело улыбаясь и как бы показывая этим, что серьезный разговор окончен, и все, что будет сказано впредь, следует воспринимать лишь как шутку. Зато Елена перестала улыбаться.
- Ты хитер, - сказала она убежденно. - Потому что на самом деле ты отлично понимаешь, что признать твой успех, одно, а согласиться на твое предложение - совсем другое.
- Пусть. Но ты ведь согласилась, - сказал он, также перестав улыбаться.
- Тогда напомни, в какой момент это произошло. Напомни, потому что я, откровенно говоря, этого не припоминаю.
- Ну здравствуйте, - сказал он обиженно. - Ты все время слушала и кивала...
- Мне жаль было тебя прерывать. Ты рассказывал очень интересно, как и всегда... Но что касается меня...
- Погоди, - торопливо прервал Волгин. - Погоди. Наверное, ты не до конца поняла. Я тебе гарантирую - я гарантирую, понимаешь? - что твоему ребенку, стоит ему лишь вырасти, легко удастся сделать то, что не удалось тебе. Он будет чувствовать себя как дома там, где ты так и не смогла удержаться. Он пройдет по Вселенной...
- Нет, - сказала Елена. - Все это я поняла.
- Тогда в чем же дело?
- С чего ты взял, что я хочу, чтобы он прошел, как ты говоришь, по Вселенной? Чтобы он где-то там чувствовал себя как дома?
- Но ведь ты сама всю жизнь...
- Я. Но для него я не хочу этого. И прежде всего потому, - но тебе не понять этого, Волгин, - прежде всего потому, что я не хочу с ним расставаться. Ни когда он будет маленьким, ни когда вырастет. Это будет самый близкий мне человек, и если он уйдет с той планеты, на которой вынуждена жить я, мне этого будет не вынести.
Волгин помолчал, ища возражений.
- Но ведь наши матери... - начал он.
- И нашим матерям было нелегко, они только старались не показать этого. Но от наших матерей это не зависело, хотя, вспомни, - ни одна из них не уговаривала нас избрать эту стезю, они наоборот, сопротивлялись, но пассивно, тихо, не желая сделать больно нам. Они предпочитали страдать сами. Я не могу ручаться: может быть, и он со временем изберет такой путь. Но я не сделаю ничего, совсем ничего, чтобы помочь ему в этом. Наоборот, скажу тебе откровенно: если я и тогда смогу как-то помешать этому - я помешаю. Ты понял?
- Понять нетрудно, - проворчал он. - Значит, ты предпочтешь, чтобы твой потомок сидел на Земле, как лягушка в болоте, вместо того, чтобы стать человеком Дальней разведки?
Елена покачала головой.
- У тебя никогда не было детей, Волгин...
- Кто же виноват? - обиженно спросил он. - Когда могли быть, этого не хотел кто-то другой.
- Я тогда еще надеялась на то, что смогу возвратиться. Но больше не надеюсь. Да я ведь тебя не обвиняю; я говорю просто: у тебя никогда не было детей, и ты не можешь понять, что значит - заранее обречь себя на разлуку с ними. Нет, не укладывается в голове. Молчи, что бы ты ни сказал, все будет напрасно.
- Ну пускай, я все равно скажу. Не было детей! Ну и что же, что не было? Для меня Витька - все равно, что сын. Чудесный парень, и перспективы у него - великолепные, и, по сути дела, я ему дал все, он у меня вырос. Так вот я тебе говорю совершенно честно: если бы мне надо было расстаться с ним, послать его в Дальнюю, а самому остаться здесь, - а ты ведь знаешь, что мне никуда уже не тронуться с Земли, для полетов я непригоден, - все равно, я отправил бы его, ни минуты не раздумывая, и только радовался, что ему выпала такая прекрасная судьба.
- Это слова. Что же ты его не отправишь?
Волгин усмехнулся.
- По одной простой причине: нет на свете человека, менее приспособленного к работе разведчика, чем Витька. Он, конечно, романтик, но по натуре своей - мыслитель, а не деятель. Может быть, и даже наверняка, сам он этого еще не понимает, но я-то ясно вижу. Для него космос исключается. Он проживет на Земле, его дело - наука, и когда я помру, он мне глаза закроет и продолжит дело даже лучше, может быть, чем я... Но я отправил бы его, ручаюсь. Веришь?
- Верю... в то, что ты так думаешь. Но, значит, я не могу хотеть, чтобы мне глаза закрыли?
- Ну... это ведь я сказал просто так, а ты всерьез: насчет смерти. Конечно, мы смертны... Но до того времени и твой успеет возвратиться на Землю в высоких академических чинах-званиях и останется при тебе навечно... особенно если встретит такую женщину, как ты сама, которая всю жизнь будет стараться быть от него на расстоянии...
- Опять ты говоришь лишнее... Нет, все равно, ты не убедил меня. Давай побеседуем лучше о чем-нибудь другом. Было ведь и в моей жизни - хорошее. Повспоминаем об этом.
Но Волгин не был расположен вспоминать: все летело кувырком, и завтра некого будет класть на стол, и не о чем будет говорить на обсуждении проекта "Рамак"... И снова потому, что эта женщина, как и всю жизнь, уперлась, закостенела в желании сделать все по-своему, невзирая ни на какие аргументы... Что же, этого надо было ожидать; как же ты сразу не сообразил, Волгин: именно на нее твой дар убеждения никогда не действовал, ты просто упустил это из виду. И все же, другого выхода нет: она должна согласиться...
- Вспомнить, конечно, есть что, - сказал он. - Но только не знаю, так ли это будет приятно. Ведь, если говорить беспристрастно, вся моя жизнь заключалась в том, что я гнался за тобой, а ты или ускользала, или подставляла ножку...
Елена подняла брови.
- Разве? Не припоминаю...
- Ты, наверное, и не замечала этого... Но вспомни: после того, как ты ушла, я тоже уехал... Бросил работу и уехал, и два года сидел у Ирвинга в лаборатории. Я без этого вполне мог обойтись, но хотелось быть подальше от тех мест, - ну, от наших мест. И только потом удалось создать этот вот институт... Разве не так?
- He знаю, я ведь не следила за тобой. И потом, ты врешь: вовсе не вся твоя жизнь заключалась в погоне за мной...
Волгин в глубине души и сам знал, что не вся; но сейчас ему было выгодно убедить себя в обратном.
- Мне видней. И вот сейчас... Труд десяти лет, - десяти! - повисает в воздухе, потому что ты... Значит, опять по твоей милости я окажусь у разбитого корыта.
Елена помолчала.
- Не верю, чтобы обстояло так трагично...
- Я ведь тебе рассказывал: если завтра я не проведу начальный этап эксперимента, то Корн... Да нужно ли повторять! Словом, мне тогда одно останется: бросить все и идти - разве что в садовники куда-нибудь.
- Разве плохо? - сказала она, но в голосе ее не было насмешки: кажется, она задумалась, и Волгину показалось, что еще не все потеряно.
- Плохо, конечно, - мрачно продолжал он, - что от самого близкого человека получаешь такое... Что ж, видно, такова моя судьба. А ведь могло быть иначе...
Он сам не смог бы, при всем желании, отделить здесь святую правду от натяжек и преувеличений; сейчас ему казалось, что каждое слово - истина. А то, что она оставалась для него самой близкой- это уж наверняка была правда, и Елена это почувствовала. Опустив веки, она молчала, и по участившемуся дыханию можно было понять, что какие-то мысли волнуют ее, только неизвестно было, что это за мысли. Потом она подняла глаза.
- Хочешь знать, почему тогда... почему я не осталась?
Волгин промолчал: вопрос был неожиданным.
- Потому, что и тогда ты был таким же: эгоистичным, самонадеянным, думал в первую очередь о себе. И мне кажется, да нет, я уверена даже, - что и сейчас тобой руководит то же самое. Ох, эта твоя благополучная самонадеянность...
- Но на каком основании...
- На простом: опять твои собственные страдания - настоящие или предполагаемые - выступают на первый план. И опять ты забываешь обо мне, Волгин. И не хочешь понять одного: что если бы ты действительно... относился ко мне так, как говоришь, то ты бы согласился все перенести, лишь бы спокойна была я. Но ты неспособен на это...
К чертям, подумал Волгин. Все к чертям. Но ведь она неправа! Не может быть, чтобы она была права... А что можно еще сделать? Не знаю. Хотя... Есть!
- Ладно, - сказал он. - Ты не веришь. Пусть, твое право. Но вот что я тебе скажу: во всем этом деле я-то и буду самой пострадавшей стороной, понятно? И вовсе я себя не жалею.
- Что-то я этого не заметила... - Елена прищурилась с подозрением.
- Ты же не дала мне договорить, - соврал Волгин. - Слушай: ведь от завтрашнего дня до того момента, когда он должен будет покинуть Землю, пройдет - ну, лет восемнадцать-двадцать, самое малое. Так?
- Наверное.
- Но ты ведь не думаешь, что в течение этих двадцати лет мы будем почивать на лаврах?
- Кто знает? Но, предположим, не будете.
- Значит, будем работать. А над чем? Скажу тебе по секрету, так и быть: ведь с детей мы только начинаем! В дальнейшем будем работать над все более взрослыми... ведь в принципе воздействие остается тем же, разница лишь в деталях, но уж коли в главном мы разобрались, то и в остальном разберемся. И вот, пока он будет расти, мы справимся и с этой задачей. А ты понимаешь, что это для тебя значит?
- Ну?
- Да то, что мы и на тебя воздействуем таким же образом, - и ко времени старта - да нет, куда раньше! - ты будешь готова отправиться туда же, куда и он, осуществить то самое, что всю жизнь тебе не удавалось. Понятно? Представь себе, что не он один летит, а вы оба, и ты свободна от той тоски, которая столько раз заставляла тебя возвращаться с полдороги... Ну, как?
Если бы понадобилось, Волгин был бы готов поклясться, что тема эта уже включена в план института, и не чувствовал бы себя виновным во лжи, потому что уже завтра эта тема и вправду окажется в плане. Но клятвы не потребовалось. Волгин увидел, как в глазах Елены загорелся огонек, и облегченно перевел дыхание.
- Ну, Ленка, договорились?
- Мне надо подумать, - сказала она медленно. - Тут есть, о чем подумать. Но я отвечу тебе завтра, рано утром.
Но теперь он был уже уверен в согласии.
- Ладно, думай. А я пойду пока, займусь своими делами. Но ты не думай особенно долго, лучше ложись поскорее спать. А наутро проснешься - и все станет ясным.
- Ладно. Иди, иди.
Он улыбнулся и помахал рукой.
- До завтра, - сказал он вполголоса, как бы расставаясь после любовного свидания и назначая новое.
- До свидания, - сказала она, глядя на него вдруг опустевшими глазами.
Волгин осторожно затворил за собою дверь и внезапно почувствовал, что страшно устал и что у него дрожат руки.
12.
На свой этаж он поднялся на лифте и медленно пошел по коридору, приближаясь к лаборатории.
Это была не приятная физическая усталость - он даже забыл, когда испытывал ее в последний раз, - а тяжелая нервная усталость, когда не хочется ни работать, ни отдыхать, когда требуется какая-то разрядка, но трудно представить, в чем она могла бы заключаться. Даже не усталость, а оцепенение, как после минувшей опасности. Да и то - опасность действительно была. Большая опасность. Если бы в последний момент спасительная мысль не пришла ему в голову, Лена не согласилась бы, и тогда...
Но мысль и в самом деле была неплоха. Даже не то, что неполоха, а просто необходима. Неизбежна. Она уже созрела где-то в подсознании и в любом случае всплыла бы на поверхность. Или упала бы, как созревшее яблоко. А сегодня оно еще не упало бы само, это румяное яблочко, но дерево потрясли (основательно потрясла его Лена!) - и плод не выдержал, свалился.