«Хоть отказывайся… – чтобы как-то войти в колею, попытался найти подходящее оправдание: – Фантастика – не мой жанр», – осознавая, что дело не в жанре – достаточно вспомнить замечательные книги, чтимые интеллигенцией: Брэдбери, братья Стругацкие.
Действие происходит в космическом пространстве, точнее, на инопланетном корабле. По отдельным замечаниям, разбросанным по тексту, можно догадаться, что он приближается к Земле. Днем астронавты занимаются текущими делами, но по вечерам собираются в общем отсеке, где – по воле автора, увлеченного дарвиниста, – обсуждают теорию эволюции в разных ее аспектах: естественный отбор, наследственность, выживание наиболее приспособленных, противоречия между поколениями, борьба полов и все прочее. Для него, далекого от этой проблематики, все это объединялось словом генетика.
Пугала не столько терминология – на это существуют словари. Трудности перевода начинались там, где герои вступали в споры: Что первичнее: благополучие вида или спасение индивидуума? От каких факторов зависит вероятность выживания той или иной популяции? Какой отбор важнее: индивидуальный или групповой? Он боялся содержательных ошибок: в его дилетантской интерпретации реплики персонажей – попадись они на глаза профессиональному биологу – могли звучать бредом.
Едва приступив к работе, он отправился к главному редактору, чтобы поделиться своими сомнениями и выговорить себе пару дополнительных недель: подобрать специальную литературу, спокойно посидеть в библиотеке, короче говоря, войти в курс.
– Поймите, у меня школьные знания. Дальше Менделя с его горохом и мушек-дрозофил я не продвинулся.
Главный свел белесоватые брови и постучал ладонью по горлу красноречивым жестом, намекающим на то, что уважаемый переводчик, обращаясь к руководству с просьбой об отсрочке, режет его без ножа.
– Вы же понимаете: серия есть серия… Ох!.. Ох!.. А-апчхи!! – чихнул оглушительно и помотал головой. – Извините. Кондиционер проклятый… А без него вообще смерть! – заключил мрачно. – О чем, бишь, мы? Ах, да… – сморщился, прислушиваясь к себе, видимо, чувствовал приближение нового чиха.
– Ну хотя бы неделю… – он предложил неуверенно.
Рука главного редактора пошарила в столе. Не обнаружив ничего похожего на платок, редактор нажал на кнопку. В дверях появилась секретарша.
– Наташа, у нас есть салфетки?
– Не знаю, Виктор Петрович. Сейчас проверю.
Оглядев стол, заваленный рукописями, редактор вернулся к теме разговора:
– И что это даст?
– Как – что? – он старался говорить настойчиво. – Тем самым мы избежим ошибок, не введем в заблуждение читателей.
Секретарша явилась снова:
– Салфеток нету. Только это, – протянула рулон туалетной бумаги. – Хотите, схожу в магазин.
– Не надо. Идите работайте, – главный редактор отмотал и с удовольствием высморкался. – Я так и не понял: что это даст?
Он попытался объяснить:
– Нельзя идти поперек смысла. В конце концов, мы живем в двадцать первом веке. У любого мало-мальски образованного читателя возникнут претензии. Мы обязаны хоть как-то соответствовать…
Собеседник, мучимый насморком, слушал невнимательно.
– При чем тут образованные? Серия изначально рассчитана на… – видимо, затруднившись с точным определением, редактор понизил голос. – О, господи! А-апчхи!
– Будьте здоровы, – он откликнулся вежливо и обежал глазами стены. На задней, под портретами правящего тандема – они, в свою очередь, располагались под иконой Богородицы, – висели фирменные календари. Их выпускали ежегодно в представительских целях. Правую стену – еще недавно, кажется, года три назад, она пустовала – украшали старые плакаты с логотипом прежнего издательства, на фундаменте которого выросло нынешнее. После ремонта кабинет главного редактора оформили в ностальгическом ключе. – Вы должны понять и меня. Переводчик не имеет права нести отсебятину. Его задача – довести до читателя именно то, что автор имел в виду. Иначе… – он придал голосу оттенок серьезности, – может возникнуть скандал. Международный.
– Лишь бы не внутренний, – его собеседник оттопырил большой палец, но ткнул не в икону и даже не в портреты, а куда-то в угол, где висел выцветший плакат. Напрягая глаза, он разобрал цифры: 1975. – С заграницей мы как-нибудь справимся. Нехай клевещут. Нам, как говорится, не привыкать.
– Но ведь… Есть же права автора, – он покосился на телефон, будто ожидая, что автор или его агент, узнав о существе спора, каким-то чудом объявятся – позвонят.
Судя по тому, что главный редактор сморщился, мысль о защите прав иностранного автора не показалась ему конструктивной:
– Кто он нам, этот ваш автор? Может, он вообще умер.
– Но я-то?.. Дело и во мне, – он хотел объяснить, что переводчик является полномочным представителем автора в той культуре, на языке которой он делает свою работу.
Но главный редактор его не слушал:
– Этот ваш… как его… – он щелкнул пальцами, вспоминая имя. – Не Стейнбек. Не Йэн Макьюэн… И даже, господи прости, не Бэнкс. Мне казалось, уж вы-то, с вашей квалификацией, как никто понимаете. Мы выпускаем чтиво. Вто-ро-сорт-ное… – выговорил четко. – Так что поверьте мне: не надо мудрить.
Слово, произнесенное по слогам, впилось жалом в сердце:
– Я работаю добросовестно. Свою работу я подписываю собственным именем, так что если я, как переводчик, полагаю…
– Не хотите – не подписывайте, – редактор нехорошо усмехнулся. – Желающих тьма. На ваше место. Стоит только свистнуть.
Он растерялся, неловко встал и направился к двери, обостренно чувствуя за спиной шуршание туалетной бумаги. Потом шуршание оборвалось.
На другой день редактор, конечно, позвонил. Смущенно сопел в трубку, ссылался на головную боль: вы же видели, в каком я был состоянии. Когда человек просит прощения, несправедливо не простить.
– Я хотел… – все-таки он решил воспользоваться моментом. – Есть одна книга, я думал предложить издательству…
– Предло́жите, конечно, предло́жите. Но позже, когда закончите эту работу. Тогда и поговорим, – редактор попрощался и положил трубку.
Этот разговор он начинал не в первый раз. Раньше редактор внимательно выслушивал его предложения, просил подождать: «Поймите, редакция переживает трудные времена. Еще несколько убойных книг, и у нас появится возможность выбора. В смысле, у вас. Выберете сами. Обещаю: издам. Даю слово. Надеюсь, вы мне верите?»
Конечно, он верил. А что оставалось? Тем более начальство можно понять: первые четыре книги серии вышли в свет через равные промежутки: раз в квартал. Если затянуть с пятой, внимание читателей может переключиться на другие серии, с которыми работают конкуренты. Такие истории случались и раньше. В этих обстоятельствах главный редактор всегда обращался к нему, говорил: на вас вся надежда, счет идет на дни, кроме вас в такие сроки никто не уложится, и разные другие слова, которые даже профессионалу его уровня редко приходится слышать. Отказать не хватало духу. Однако разговор, в котором редактор упомянул про второсортное чтиво, что-то изменил.
Пишущая машинка блеснула клавишами.
Отвечая на ее улыбку, он погладил каретку: «Ладно, мир…»
Команда космического корабля собиралась к ужину. Эти ежевечерние трапезы он назвал летучками. Импонировала игра слов: в помещение, отведенное для этой цели, участники действительно влетали. Главное блюдо – его подавали в красивом расписном сосуде, чем-то похожем на канистру, во всяком случае, верхняя крышечка откручивалась, – было приготовлено из овощей.
Пожав плечами: овощи на космическом корабле? Интересно, как их там выращивают? – двинулся дальше. Обвив подлокотники зеленоватыми щупальцами, астронавты расселись и приступили к трапезе. Больше не отвлекаясь на посторонние мысли, он закончил вторую главу.
Под стропилами собирался душный воздух. Он поднял глаза, представляя себе невидимое солнце. Раскаленные лучи били по крыше прямой наводкой.
Встал, распахнул оконные створки. Высокие корабельные сосны стояли в двух шагах. Солнечный свет заливал вершины, оставляя в тени подлесок. Только теперь заметил: березы начали желтеть. «Конец июля… Рановато. Обычно желтеют в августе».
Сел, подперев ладонью щеку: «Второсортное… второсортное, – проклятое слово впечаталось в память. Как след в мокрый песок. – Можно ли оставаться хорошим переводчиком, если переводишь всякую ерунду?..»
Ты стал прекрасным переводчиком.
«Во всяком случае, если сравнивать с молодыми…» Время от времени наведывался в книжные магазины. Не покупал – пролистывал. Чтобы отловить очевидные глупости, хватало пары минут. Конечно, встретимся, – без убеждения повторил Джон. Или вот: Задумчивые глаза Ифигении грезили среди травы. Так и видишь глазные яблоки, самочинно выпавшие из подобающих им впадин, чтобы покататься в траве. Вот, тоже симпатично: негнущийся маятник. Любопытно взглянуть на маятник, который гнется, будто помахивает хвостом. Рядом с этим какое-нибудь Исчез по направлению к лесу смотрелось образчиком стиля.
«А все потому, что ни вкуса, ни школы», – он выпрямился в кресле и покачал головой.
Обычно лингвистическая терапия действовала. Сегодня – нет.
Работа есть работа. Ты хорошо зарабатываешь.
В голосе матери мелькнул классовый упрек. С их точки зрения, не работа, а баловство: вроде секретарской – знай стучи по клавишам. Сами они работали инженерами-технологами. На разных предприятиях. Казалось: на одном. Домой всегда возвращались вместе. В прихожей – громкие голоса. Дверь в его комнату распахивалась: Как дела в школе? Что-то дрожало в воздухе, скрипело как пружинки старых часов.
«Да, зарабатываю. Потому что работаю добросовестно».
А как иначе! Конечно, добросовестно! – родители не преминули встрять.
Он кивнул, но не ответил. Знал, что за этим последует: Мы тоже работали добросовестно! И где результат?
Вопрос родился в начале девяностых, когда закрывались предприятия. Родители потеряли работу. Месяца через два, проев летние запасы и остатки скудных сбережений, которые к тому же мгновенно обесценились, устроились вахтерами в какое-то общежитие: сутки через сутки. Своего рода семейный подряд. В отличие от него, никаких надежд не питали. Для них крах системы означал их личный крах. По мнению родителей, за всеми событиями стояла злонамеренная воля. В семейных спорах то и дел звучало: твои демократы все развалили – Гайдар и Чубайс.
Горячился: во-первых, почему – мои? Во-вторых: если два человека в состоянии развалить целую страну… Они что – боги?!
Отец, как-то сразу постаревший (мать держалась, женщины вообще сильнее), не мог понять, почему их закрыли. Худо-бедно раньше-то их заводы работали, выпускали продукцию. Мать возражала: раньше – нормально, а не худо-бедно. Прогрессивки, путевки, премии, детские елки, встречи с интересными людьми. Все для блага человека. Выпускали многотиражку. Писатели чуть не каждый месяц приезжали.
Господи, да какие писатели?! Потому и закрыли, что ваша продукция никому не нужна. Как это не нужна? Да так – кому нужна неконкурентоспособная продукция? Этого они не понимали: мы-то здесь при чем? Продукция – забота начальства. Мы работали добросовестно!
Мало-помалу пришел к выводу: разубеждать бессмысленно. Рациональные доводы не действуют: с точки зрения родителей СССР – воплощение вселенского Добра.
Весной уволились, уехали на дачу. До осени работали на участке, добиваясь урожаев, которым позавидовал бы сам Мичурин. Выпускали продукцию, за которую отвечали сами. Сотни банок. На этих запасах семья продержалась до следующей весны.
Он взглянул на часы: половина четвертого. Вот что значит выпасть из нормального ритма.
Сойдя вниз, разогрел вчерашние макароны, вскрыл банку мясных консервов. Съел тихо и отрешенно. Тщательно перемыл посуду. Присохшие ошметки утреннего омлета пришлось скоблить. Вытер мокрые руки. Вешая на гвоздь полотенце, почувствовал головную боль. К тому же слегка познабливало. «Что-то такое… В воздухе. Давление, что ли, скачет?.. Наверняка к дождю… Ох, пора бы», – покачал головой озабоченно, будто выступая от лица местных садоводов, страдавших от плохого напора. Вспомнил безумную старуху, которая отправляла его к водопроводчику: хотела пойти к начальству, но все-таки не пошла. Скорей всего, испугалась: как бы чего не вышло… Как ни хорохорься в старости, но по этому принципу прожита жизнь.
Выйдя из времянки, обернулся к лесу. «Но в чем-то она права. Нынешние совсем обнаглели. В советское время – хоть какой-то страх божий. Во всяком случае, на районном уровне. А теперь? Никто ни за что не отвечает? Божки местного значения. Хотя, если разобраться, языческие боги не бездельничали», – задумался, силясь вспомнить имена тех, кто отвечал за всходы семян, огуречную завязь, сиреневатые цветочки картофеля. Как ни старался, не вспомнил.
Прежде чем войти в дом, остановился на крыльце. «Тут-то ничего, но там, в Центральной России, и вправду что-то чудовищное».
В прогнозах погоды нынешнюю жару называли аномальной.
В комнате – в родительское время она именовалась залой – стояли два телевизора, работавшие от одной антенны. Оба старые, еще советские, на лампах. Один, он уже не помнил который, перебрался из городской квартиры, когда родители купили новый, корейский – по тем временам чудо техники. Второй – Сгодится, конечно сгодится – отец приволок с помойки. Тогда многие выбрасывали, покупали импортные.
На дачу их доставили одной машиной, вместе с креслом и комодом – сосед выставил на лестничную площадку. На всякий случай мать позвонила в дверь. Сосед обрадовался: конечно берите!
Он включил тот, что справа, и уселся в продавленное кресло. Экран вспыхнул и побежал черно-белыми волнами: чтобы сосредоточиться, телевизору требовалось время.
Сладив со своими внутренними проблемами, телевизор сосредоточился на руководителе государства, сидящем во главе стола. Обращаясь к подчиненным, одетым в строгие костюмы, он хмурил брови, но как-то совсем не страшно, понарошку, видимо, и сам осознавал, что за летучкой, которую он возглавляет по своей нынешней царской должности, последует настоящее совещание, уже готовое к эфиру.
На этот раз оно проходило в сельскохозяйственных декорациях. Камера демонстрировала умение, с которым новый герой российского эпоса, сидевший в кабине трактора, дергал рычаги. Ни дать ни взять Геракл, совершающий очередной подвиг: «Интересно, который по счету? Третий?.. Или уже четвертый?..»
В данном случае древний миф снова работал: Геракл и Ификл, братья-близнецы. Древние греки полагали, что у близнецов, рожденных одной матерью, могут быть разные отцы. Первого родил КГБ – всесильная организация, олимпийцы советской системы. Второго – бессильное университетское сообщество: разве подберешь единомышленников, готовых встать рядом? Главный герой повел плечами, будто и вправду ощутив тесноту колыбели, в которой они лежали вдвоем.
«Пашут, пашут… – он смотрел на умелого тракториста, которому оказалась подвластны все образцы современной техники: автомобили, ракеты, подводные лодки, батискафы. – А сколько таких умельцев до него… Первым делом – отделяют свет от тьмы. Они, естественно, дети света. А остальные, мы…»
Поднялся, кряхтя и держась за спину, и включил второй телевизор, стоящий слева. В отличие от первого, этот ничего не показывал: его экран оставался черным. Зато работал звук. Вдвоем они справлялись с задачей, в нормальной городской жизни возложенной на один – исправный. Рано или поздно придется выбросить, но пока возиться не хотелось: работают, и – пусть.
Сельскохозяйственный сюжет закончился. Его сменили лесные пожары. Голос корреспондента, доносившийся слева, рассказывал о стихийном бедствии, захватившем едва ли не полстраны. Он ожидал появления Главного Спасателя, но не дождался. Deus ex machina почему-то запаздывал. Вместо него показали крестный ход. Верующие, возглавляемые священником, шли краем леса, молясь о спасении от разбушевавшейся стихии. Вдруг вспомнил: мать, рассказывая о своем деревенском детстве, упомянула большой пожар. Чтобы остановить огонь, женщины, живущие в соседних домах, затапливали печи. В те времена он внимательно относился к ее рассказам. Переспросил: зачем? Мать ответила: «Огонь на огонь не пойдет», – но как-то неуверенно, будто повторила чужие слова. Следя глазами за стайкой старух, огибающих угловые строения, он ожидал увидеть струйки, вьющиеся над трубами, но правый экран переключился на людей, одетых в форму МЧС. Они двигались по дымному лесу, держа в руках толстые шланги, из которых били струи воды. Огромные языки пламени, только что стлавшиеся по земле огненными змеями, отступали, сворачиваясь у их ног. Голос корреспондента заговорил с новой, воодушевляющей, интонацией:
– С вертолетов уже сброшено более пятисот тонн воды. Спасатели знают свою работу и, как видите, отлично справляются, – воодушевление сменилось озабоченностью. – Огонь, который вырвался на поверхность, можно потушить. Главная беда – торф. Торфяной пожар начинается в глубоких слоях болот и только потом, окрепнув, вырывается на поверхность. К этому моменту огонь охватывает километры и километры леса, существенно затрудняя задачу пожарных. Губернатор Московской области, к которому мы обратились за комментарием, возложил вину на своего предшественника, который вовремя не осознал масштабность проблемы и не принял действенных мер. Люди, страдающие заболеваниями дыхательных путей, вынуждены эвакуироваться из столицы. Билеты в северных направлениях распроданы. Нам удалось побеседовать с женщиной, которая увозит в северную столицу двоих маленьких детей…
– Я сама родом из Петербурга. Там остались родители. У нас дача в Соснове. Дети совсем задыхаются…
Словно в доказательство ее слов на экране появились дети: мальчик лет пяти-шести и девочка чуть постарше. Оба в марлевых повязках. Девочка прижимала к груди большую куклу.