- Простите меня, Барт. Конечно, я немного глупа. Не хватало еще оказаться и неблагодарной. Ведь я так обязана вам. Думаю, что умерла бы, не будь вас рядом все это ужасное время. Вы заставили меня понять это.
- Теперь это уже неважно. Чтоб мне утонуть, неважно, - весьма благородно заверил он, однако, не обладая достаточным умом, тут же все испортил: - Но я рад услышать, наконец, что вы больше не убеждены, будто всем обязаны этому бездельнику-французу.
В великодушном стремлении загладить допущенную несправедливость, она забыла об остальном. Его слова, напомнив об этом, уменьшили степень ее раскаяния. Но, желая сохранить мир в отношениях с майором, она не стала продолжать разговор.
- Не пойти ли нам куда-нибудь, Барт? - спросила она, робко улыбнувшись.
Они вышли на квартердек и, не попав на глаза ни Вогану, ни Халлауэллу, прошли оттуда на полуют.
Де Берни находился в капитанской каюте, где теперь обосновался. Из-за жары он держал дверь открытой. Заметив их приближение, он встал и вынес подушки для кушетки, снова установленной под тентом, как это было до захвата «Кентавра» его теперешней командой.
Затем, как учтивый хозяин, он завязал с ними вежливый разговор. Он упомянул об изменении курса, выразив при этом надежду, что бриз удержится, рассказал о цели плавания их к архипелагу Альбукерка и, в ответ на вопрос мисс Присциллы, выразил сожаление, что обстоятельства вынуждают их задержаться там не менее чем на месяц.
Майор, не принимавший участия в разговоре, с угрюмым видом сидел на краю кушетки. Мысль о необходимости провести месяц на архипелаге Альбукерка вызвала у него раздражение и возмущение, и только усилием воли он сдерживался, чтобы не высказаться, а спокойный тон, каким де Берни сообщил об этом, показался ему верхом наглости. Негодование его усилилось, когда он заметил, что мисс Присцилла как будто не разделяет его чувств. Со смирением, близким к благодушию, принимала она создавшуюся ситуацию. Однако, его раздражение достигло предела после ее вопроса, в котором угадывалось удивление, смешанное с восхищением.
- Месье де Берни, расскажите, как вы стали пиратом?
Этот внезапный вопрос оказался неожиданным и для него. Улыбнувшись, он взглянул на нее.
- Вы спрашиваете так, словно это трудно себе представить. Уже одно это мне представляется комплиментом. Но действительно ли вас это интересует?
- Разве стала бы я спрашивать, если бы не интересовало? Это так интересует меня, что даже толкнуло на дерзкую выходку задать вам этот вопрос.
- Это не дерзость, - ответил он спокойно. - Само существо теперешней ситуации во многом зависит от этого факта. - Он помолчал мгновение, а его лицо при этом нахмурилось. - В сущности, вы почти все знаете. Остается добавить, что Сьер Симон, погибший от рук испанцев на Санта-Каталине, был моим дядей. Я уехал с ним в Новый Свет в поисках свободы, в которой нам было отказано в Старом. В то время у меня не было и мыслей о незаконной деятельности. Мы, тулузские де Берни, являемся гугенотами, а гугенотам во Франции приходится только проявлять терпение. Особенно сейчас, после отмены Нантского эдикта. Хотя, когда я был мальчиком, и для гугенотов открывались некоторые возможности сделать карьеру. Я был в семье самым младшим из семи сыновей и должен был сам пробивать себе дорогу. Поэтому, воспользовавшись предложением дяди, я поехал в Новый Свет. Когда он погиб, я оказался без состояния и без друзей с теми, кто вместе со мной избежал печальной участи. С ними я и присоединился к Моргану. Ничего другого не оставалось. Кроме того, резня на Санта-Каталине породила во мне такую ненависть к испанцам, что я был рад присоединиться к любому врагу Испании.
Мое продвижение у Моргана оказалось быстрым. Благородное происхождение если и не дает человеку ничего существенного, то, по крайней мере, предоставляет определенные возможности для руководства. Я доказал Моргану, что могу вести людей за собой. Моя же национальность сделала меня ценным для Моргана, у которого всегда было много французов. Так я стал у него лейтенантом, командиром французского контингента. У него же я научился боевым действиям на море, и сомневаюсь, чтобы где-либо еще можно было бы пройти лучшую школу. Когда английское правительство перестало оказывать поддержку пиратам, а Морган решил принять пост губернатора Ямайки, я пошел с ним и оказался на английской службе. В конце концов, не было человека, которому я был бы более обязан, и, вероятно, нет человека, которому Морган доверял бы более, чем мне. Вот и все, что я могу рассказать.
- Следовательно, - задумчиво сказала Присцилла, - если говорить о вашей незаконной деятельности, то вы перестали быть пиратом, как только пиратство было объявлено вне закона.
Но для майора это было уже чересчур.
- Если это и было когда-то верно, - заметил он ледяным тоном, - то, к несчастью, перестало быть таковым сейчас.
Де Берни рассмеялся.
- Но почему же к несчастью, майор? Вам, во всяком случае, следовало бы считать это величайшим счастьем.
Тот не счел нужным отвечать на это. Он придержал свои комментарии, пока француз не спустился на квартердек, где Халлауэлл производил измерения высоты солнца.
- Однако, доверие Моргана не удержало его ни от предательства, ни от возвращения к пиратству, - произнес он с осуждением.
Но она, задумавшись, или не слышала его, или не обратила внимания, поскольку оставила его слова без ответа. А майор, вовремя вспомнив, как разговор о де Берни неизменно приводил к колкостям с ее стороны, не настаивал.
Но он не раз еще возвращался к этому вопросу до прибытия к архипелагу Альбукерка. Его презрение к де Берни подогревалось еще и свободным общением последнего с головорезами, составлявшими команду, и он никогда не упускал случая обратить на это внимание мисс Присциллы, словно оправдываясь в ее глазах за свои чувства, которые она, по его мнению, осуждала.
В ту ночь, когда при свете молодого месяца де Берни на баке пел слушавшим его пиратам, майор и девушка наслаждались прохладой на полуюте. А сочный трогательный баритон разносился по всему кораблю.
- Нельзя верить человеку, который так вольно ведет себя с шайкой бандитов, - с возмущением сказал майор. - Чтобы мне лопнуть, нельзя!
- Как прекрасно он поет, - сказала Присцилла, и майор так никогда и не узнал, предназначались ли эти слова ему в ответ.
10. КРЕНГОВАНИЕ
Наконец, в воскресенье, они прошли проливом между островов Альбукерка и бросили якорь в широкой лагуне у восточного берега самого северного острова архипелага. Это было именно то место, которое де Берни избрал для кренгования «Черного Лебедя».
Небольшая бухта, как и говорилось, оказалась укромным местом, и Личу пришлось согласиться, что для их целей лучшего места и не найти.
Лагуна была грушевидной формы, и ее горловина проходила между рифами, окаймлявшими южную сторону, и заросшим кустарником утесом, прикрывавшим ее с севера. Только морские птицы гнездились на вершинах этого утеса, представлявшего прекрасную огневую позицию для защиты входа в бухту. Однако, у Лича, не имевшего опыта в строительстве укреплений и ведении боевых действий на суше, даже мысли не зародилось о такой возможности, а де Берни не был расположен обучать его этому.
Отмель, полумесяцем вытянувшаяся от утеса до рифов, понижалась настолько полого, что якорную стоянку пришлось устроить в четырех-пяти кабельтовых от отметки полной воды. Недалеко от утеса в лагуну впадал пресноводный ручей, довольно значительный для такого маленького острова. А за широкой и очень чистой отмелью, по которой неуклюже разбегались потревоженные грохотом якорных цепей черепахи, зеленой стеной вставали пальмы и душистый перец. Нагретый воздух был напоен исходившим от деревьев запахом пряностей. Островок, имевший меньше мили в ширину и немногим больше двух в длину, был густо покрыт лесом.
После того, как корабли стали на якорь, Лич не стал терять времени. С обоих судов были спущены шлюпки, и команды сошли на берег в поисках деревьев для строительства прочных плотов, необходимых при разгрузке «Черного Лебедя». Эта разгрузка заняла полных три дня, и за это время было снято все, кроме мачт. Не только 40 тяжелых пушек, но и все движимое, или что можно было посчитать таковым, было на плотах переправлено на берег. И, наконец, освобожденное от балласта судно оказалось готовым к кренгованию.
Все эти работы выполнялись живо, весело, с энтузиазмом. Видя, как пираты с шутками и беззаботным смехом входили до плеч в воду, чтобы принять и доставить к берегу тяжелогруженый плот, не верилось, что это люди, ни во что не ставящие саму жизнь.
Когда, наконец, «Черный Лебедь» был подготовлен к вытаскиванию на берег, пираты занялись приготовлением себе жилья на берегу. Они установили палатки вдоль верхней границы отмели, поблизости от пресной воды. Для капитана и офицеров они с невероятной быстротой построили просторную бревенчатую хижину, крытую пальмовыми листьями, и установили в ней подвесные койки, столы и стулья, взятые с корабля. Пока основная часть команды трудилась на этих работах, остальные занимались ловлей и копчением черепах.
Наконец, на рассвете третьего дня, который приходился на среду, с началом короткого прилива, с «Черного Лебедя» сняли якорные канаты, тут же подхваченные ожидавшими шлюпками, и началось вытаскивание судна на берег.
Почти голые, обливаясь потом под палящим солнцем, матросы сменами работали у кабестана, с монотонным пением медленно вращали его, наматывая скрипевшие канаты, зацепленные за деревья на берегу. Благодаря небольшому уклону и мягкому песку судно удалось довольно близко подтащить к берегу. Затем на мелководье наступила пора тяжелого труда, пока не появилась возможность ввести в действие катки и этим несколько облегчить себе работу.
Прошел почти весь день, прежде чем огромный черный корабль был вытащен на берег.
Вслед за этим два дня прошли в относительном безделье. Пираты отдыхали и пировали в ожидании, когда солнце высушит обросшие ракушками и водорослями киль и корпус судна и этим облегчит работу по их очистке.
Де Берни тем временем отдыхал на борту «Кентавра», стоявшего на якоре в прозрачных водах лагуны. Он и члены его «семьи» пребывали в покое, пока Воган и штурман не подбили Лича потревожить их.
Сто человек команды «Кентавра» сходили на берег работать и каждый вечер возвращались на борт. И здесь, в живительной прохладе тропической ночи, после жары трудового дня, де Берни, словно трубадур, очаровывал их своими рассказами и песнями, чем еще больше углублял презрение майора и недоверие Вогана и Халлауэлла.
Майор, собиравшийся оправдаться перед Присциллой за свои насмешки над французом, которые, как он знал, оскорбляли ее, приступил к этому на следующий же день после начала работ.
Дело было после восьми склянок, когда все собрались в большой каюте на обед, и Пьер, прислуживавший им, угощал их черепахой с ямсом, принесенными накануне одним из матросов в подарок де Берни. Кроме полудюжины пиратов, стоявших в соответствии с требованием Лича на вахте, все остальные были на берегу, и на корабле стояла тишина. Было время прилива, и через открытые кормовые окна всего в трехстах ярдах открывался вид на отмель, безлюдную в это время, поскольку пираты обедали в тени палаток.
Де Берни терпеливо вслушивался в сбивчивые фразы майора, выражавшего удивление, что француз может находить какое-то удовольствие в близком общении с гнусными негодяями, помещенными Личем на «Кентавре».
- Удовольствие? - переспросил де Берни, и его узкое, и без того мрачное лицо стало еще более мрачным. - А кто из нас делает только то, что ему нравится? Счастлив, наверное, тот человек, кто может испытывать удовольствие от любых своих поступков. Мне, майор, это выпадает не часто. Если вам удается чаще, то вашей участи можно только позавидовать.
- Вы так думаете, сэр?
- А что? Нам в нашей жизни часто приходится делать то, к чему есть крайняя необходимость: облегчать боль, устранять неудобства, спасать жизнь, зарабатывать средства к существованию. Это - главные стимулы, движущие людьми. Или вы не согласны?
- Чтоб мне лопнуть! Возможно, вы и правы. Это можно считать общим правилом жизни. Я как-то не задумывался над этим. Но здесь, сейчас? Какая необходимость заставляет вас общаться с этими людьми?
- Неужели не ясно? Уверен, что мисс Присцилла понимает меня.
Она спокойно встретила взгляд его черных глаз.
- Думаю, что понимаю. Необходимость заставляет вас искать их расположения к себе.
- Не только к себе, но и к вам тоже. Надо ли говорить, что Лич - это вероломный, упрямый и жестокий подонок? Хотя я и предполагаю, что, объединившись с ним, держу его, однако не могу быть уверенным, что из-за своеволия, глупости или просто злобы, он не попытается вырваться из этих цепей. Поэтому не спешите выражать свое презрение к попытке принять какие-то меры предосторожности. И эти меры состоят в том, чтобы завоевать у этих людей уважение или даже расположение.
У майора от омерзения перекосилось лицо.
- Расположение! - возразил он. - Господи! Но ведь есть же такие поступки, которые вообще нельзя совершать!
- Возможно, вы правы. Что же касается меня, то я не тороплюсь с оценками в этих вопросах. Кроме того, существует одна деталь, на которую вы, похоже, не обратили внимания. Имейте в виду, что если со мной что-то случится, то это станет концом для вас и мисс Присциллы. И все иллюзии на этот счет не включайте в ту массу иллюзий, которыми, как я заметил, вы страдаете. - Он улыбнулся, заметив бессмысленное выражение на лице майора. - Поэтому поменьше выражайте свое презрение к мерам, которые я принимаю, чтобы обезопасить и вас, и себя от всяких случайностей, которым может подвергнуть нас такой человек, как Лич.
Не ожидая ответа майора, он перевел разговор в другое русло, обратившись к мисс Присцилле, чьи глаза как-то странно блестели. Он готов был поклясться, что она испытывает почти удовлетворение от выговора, который получил этот напыщенный солдафон.
В это самое время и на эту же самую тему Воган и Халлауэлл вели разговор с Личем вместе с краснощеким Эллисом и выдержанным Бандри.
На Лича это вначале не произвело никакого впечатления.
- Какое это имеет значение? - проворчал он. - Пусть делает, что хочет, пока не приведет нас к испанцам. А тогда уже наступит мой черед.
Этот смутный намек явился новостью для Эллиса и Бандри, поскольку, в отличие от Вогана и Халлауэлла, капитан не делился с ними мыслями, как он думает рассчитаться с де Берни за несговорчивость при обсуждении договора. При этом на красном лице Эллиса появилось выражение сомнения, а у Бандри веки медленно опустились, словно пленки у птицы, и его бледное лицо, на котором жаркое солнце не оставило следов, стало еще больше походить на маску.
Тучный Халлауэлл наклонился над столом.
- Ты полагаешь, капитан, - спокойно произнес он, - что такая возможность не приходит ему в голову?
- А если и так? Он ведь здесь у нас в руках. Как он сможет убежать от нас?
Маленькие глазки Халлауэлла сощурились и почти совсем исчезли за толстыми щеками, а его лукавый голос начал нашептывать:
- Он сам пришел и отдался тебе в руки. В знак доверия, так сказать.
- Ему ничего больше не оставалось, - по-прежнему с презрением ответил Лич.
- Верно, - сказал Халлауэлл, - совершенно верно! По его словам, он направлялся в Гваделупу за кораблем и людьми, чтобы потом присоединиться к нам. Но вышло так, что этого не потребовалось. Отсюда вовсе не следует, что это его радует. Если бы он присоединился к нам со своим кораблем и своими людьми, он бы не был так беспомощен. И ты полагаешь, что де Берни единственный из всех не осознает этого, а заодно и того, что может с ним случиться?
- Ну, допустим, сознает. Так что из этого? Как, черт побери, он сможет выкрутиться?
Неторопливо, словно стремясь пролить свет на беспонятливость капитана, в разговор вступил Воган.
- Неужели ты не понимаешь того, что он может предпринять?
Лич выпрямился, как ужаленный, а Воган продолжал развивать свою мысль:
- Он там, на борту, с сотней решительных парней, а мы - здесь, на берегу. Для чего, спрашивается, он старается завести дружбу с матросами? Для чего он болтает о своих подвигах и как изнывающий от любви кот воет при луне испанские песенки? Ты позволяешь ему оставаться с ними, или, вернее, им с ним? Когда-нибудь мне и Неду перережут глотки, а он с парнями уйдет на корабле, чтобы самому попытать счастья против испанцев и самому захватить сокровища. А ты, Том, будешь кренговать корабль, на котором должен следовать за ним, и не знаешь маршрута, по которому следовать, даже если у тебя будет корабль.
- Клянусь господом! - взревел Лич, вскакивая на ноги, словно перед ним разверзлась земля. - Каким доверчивым дураком надо быть, чтобы самому не увидеть этой опасности!
В пылу внезапно возникших подозрений он бросился вон из хижины, но молчавший до сих пор Бандри внезапно ожил.
- Куда разогнался, капитан?
Холодный резкий тон заставил Лича остановиться. Бандри, вероятно, был среди них единственным человеком, способным на такое. Что-то неотразимое было в этом холодном, бесстрашном моряке.
- Я намерен лишить Чарли возможности сыграть с нами какую-нибудь шутку.
Бандри встал из-за стола.
- Но ты не забудь, что без него мы не доберемся до испанцев.
- В таких делах я ничего не забываю.
Удовлетворенный этим обещанием Бандри позволил Личу уйти, и тотчас же послышались крики, которыми капитан собирал команду для баркаса. Однако, прежде чем отправиться на на «Кентавр», он вызвал из хижины Вогана и отдал ему краткие распоряжения, заставившие последнего развить бурную деятельность на берегу.
Случилось так, что обед в большой каюте «Кентавра» подходил к концу, когда дверь открылась, и капитан Лич вошел без предупреждения.
Он выглядел не таким страшным, как в тот раз, когда мисс Присцилла впервые увидела его. Тогда он был с голыми руками и ногами, в забрызганной кровью расстегнутой рубашке, а его ястребиное лицо, на котором запечатлелась кровожадность, было невыразимо злым. Сегодня же, по крайней мере, его платье было довольно приличным. Он не надел никакого камзола, но рубашка была чистая, а на ногах были изящные серые сапоги и такие же серые чулки.