- Ты сам говорил, что на них будет не более двухсот пятидесяти человек.
- Но у них семьдесят пушек против наших шестидесяти, и пушки их лучше наших. Кроме того, у них три киля против наших двух, три чистых и быстрых киля. Выйдешь ли ты в бой против них скованным?
Некоторая доля агрессивности слетела с Лича, но не полностью. Он все еще пытался сохранить важный вид.
- Черт тебя побери! Зачем создавать себе трудности?
- Я их не создаю. Они есть, а я хочу их устранить.
- Устранить?
- Да. Ты должен кренговать «Черного Лебедя», прежде чем мы пойдем на дело.
- Кренговать! - Лич был ошеломлен. - Кренговать? - повторил он, всем своим видом выражая несогласие.
- У тебя нет выбора, если не хочешь навлечь на себя несчастье.
Бандри кивнул и открыл рот, вероятно, собираясь выразить согласие, но Лич опередил его.
- Чтоб мне лопнуть! Ты думаешь, я нуждаюсь, чтобы меня учили, что мне делать?
- Твой отказ доказывает это.
- Это ты так говоришь, но то, что ты говоришь, я не собираюсь принимать за истину. На «Черном Лебеде», таком как он есть, я готов встретиться с твоими тремя испанцами и управиться с ними. И больше не желаю слушать о кренговании. Если бы ты не был дураком, то понял бы, что у нас нет для этого времени.
- У нас есть целый месяц до выхода золотого флота. А этого времени более чем достаточно, чтобы очистить и смазать твой киль.
Попытка еще раз доказать его неправоту заставила Лича только укрепиться в собственном упрямстве, всегда бывшим последним прибежищем глупцов.
- Есть у нас время или нет, я не собираюсь делать этого. На море мне не страшны никакие испанцы. Поэтому давай оставим праздные разговоры и перейдем к делу. Так каково наше место назначения?
Некоторое время де Берни спокойно смотрел на него, затем, отставив кружку с пуншем, отодвинул стул и встал.
- Поскольку ты так решил, это означает конец делу. Вступать в бой с золотым флотом на корабле, находящемся в таком состоянии, означает, как я уже говорил, навлечь несчастье. А это как раз то, что я никогда не делаю. Что же касается вашего места назначения, можете выбирать все, что вам угодно.
Трое пиратов в оцепенении смотрели на него, отказываясь верить своим ушам.
- Что это значит? - воскликнул наконец Эллис.
- То, что если капитан Лич желает вести корабли и людей на гибель, то я не собираюсь участвовать в этом. Вы можете найти себе другие дела: купцов наподобие «Кентавра» с грузом дерева и шкур. Я только желаю вам всего хорошего.
- Садись! - заорал на него Лич, в гневе вскакивая на ноги.
Но де Берни продолжал стоять.
- Ты хочешь сказать, что передумал?
- Подумать следовало бы тебе и получше обдумать свое положение. Ты у меня на борту, а я, ей-богу, не потерплю у себя бунтовщиков. Ты прибыл сюда по делу, и это дело тебе придется сделать.
- Но по моему усмотрению и на моих условиях, - по-прежнему невозмутимо ответил де Берни
- По моему усмотрению, слышишь? Здесь я хозяин.
- Да? А если я откажусь?
- Тогда ты можешь кончить на рее, а может быть, еще хуже.
- Вот как! - сказал де Берни, поднимая брови. Он смотрел на Лича сверху вниз, разглядывая его, как разглядывают любопытный, но не очень приятный предмет. - Ты знаешь, капитан, я подозреваю, что твои люди заинтересованы во мне, особенно с тех пор, как узнали, что я должен привести их к испанскому золоту. И они захотят узнать, Том, за что ты вешаешь меня. Что ты им скажешь? Что я не позволяю тебе вести их на гибель? И что я настаиваю на принятии мер, гарантирующих победу? Это ты им скажешь?
Он заметил, как изменилось выражение злого лица Лича, на котором сквозь загар проступила бледность. На лице Эллиса отразилось смущение, а Бандри выглядел просто огорченным.
- Учитывая это, капитан, - сказал штурман, - ясно, что де Берни не так уж неправ.
- Меня это не волнует... - начал Лич, снова заупрямившись, но Эллис прервал его:
- А должно бы, капитан. Будь я проклят, должно! Ад и дьявол! Зачем ссориться, когда наши интересы совпадают? Берни хочет подготовиться как можно лучше, и это в наших интересах так же, как и в его собственных. Что же делать, Том, если у него отваги меньше, чем у тебя?
- Иногда осторожность бывает полезней, - заметил Бандри, - как моряк я знаю, что он прав и в отношении корабля, и в отношении всего остального. Если бы мы были ограничены временем, тогда пришлось бы рисковать. Но когда у нас его в избытке, давайте, во имя всего святого, используем его так, чтобы основательно подготовиться к плаванию.
Покинутый собственными офицерами, Лич понял, что в настоящий момент все козыри в руках де Берни. Благодаря обладанию секретом местонахождения золотого флота француз мог заставить пиратов поступать по своему усмотрению, в то время как они не могли воспользоваться принуждением.
Поэтому Лич предпочел сдержаться. Демонстрируя притворное добродушие, он спрятал свой гнев.
- Да, вы правы. К чему ссориться? Допускаю, что погорячился. А ты, Чарли, сразу ощетинился, как еж. Садись, ради бога. Наполни свою кружку и давай все обсудим дружески.
Примирительно усмехаясь, он подал бутыль с ромом и снова уселся.
Месье де Берни согласился пойти на примирение. Не допуская ни малейшего проявления торжества, он немного склонил голову в знак согласия и, заняв свое место, налил рому.
- Значит, ты согласен кренговаться? Решено?
- Поскольку не только ты думаешь, что это необходимо, но и Бандри, полагаю, придется. Хотя, откровенно говоря, я придерживаюсь другого мнения. Но раз так, я согласен.
- В таком случае, - сказал де Берни, - нашим ближайшим пунктом назначения, что я и хотел обсудить с тобой, станет архипелаг Альбукерка. Там есть известный мне с давних пор необитаемый островок с бухтой, в которой можно укрыть дюжину кораблей, и длинной пологой отмелью, как будто созданной для кренгования. Лучшего места не найти во всем Карибском бассейне. Там можно уютно расположиться, и кроме того, это удобно по другой причине... - Он выдержал паузу и, выразительно подняв указательный палец, добавил: - Остров лежит в каких-то двух днях пути от точки, где я намерен перехватить испанский золотой флот.
9. ИНТЕРЛЮДИЯ
Том Лич захватил «Кентавр» в первый вторник июня. В результате договора с де Берии оба корабля направились курсом вест-зюйд-вест. Вследствие этого маневра скорость их упала. Тем не менее, в среду перед заходом солнца вахтенный заметил землю. Это был мыс де ла Вела, видимый лишь дымкой на траверзе левого борта. В воскресенье на рассвете они оказались перед низко лежащим архипелагом Альбукерка, ставшим их ближайшей целью.
Пять дней путешествия на «Кентавре» протекли настолько спокойно и однообразно, что Присцилле Харрадайн и майору стало казаться, что и в самом деле, как уверял их де Верни, нет оснований для беспокойства, кроме досадной задержки их возвращения в Англию.
Де Берни, вернувшийся с удачной пробы сил с капитаном Личем, обрел дополнительную уверенность. И хотя внешне это почти, не отражалось, но существовало в глубине души, придавая его авторитету дополнительную, не поддающуюся четкому определению, силу.
Однако, благодаря этому он понял, как и когда можно расслабиться.
За исключением боевых действий, среди пиратов, как на берегу, так и на море, наблюдалось почти полное отсутствие дисциплины и уважения к авторитету командиров. Предполагалось, что в это время любой новобранец, только что принятый на корабль, мог считать себя наравне с офицерами. Однако, такие отношения были чистой теорией. На практике же авторитет капитана, приобретенный им в боях и вопросах управления кораблем, оставался и в остальное время, удерживая команду на расстоянии.
В этом отношении де Берни представлял собой странную смесь. Суровый, сдержанный и холодный во всем, что хотя бы отдаленно касалось его командования «Кентавром», словно он был королевским офицером, он, тем не менее, иногда мог позволить себе отбросить совершенно условности, связанные со своим положением, и брататься с матросами. Он мог шутить и смеяться с ними, пить и даже играть в кости, но в случае необходимости становился неумолимым, благодаря навыку оценивать обстоятельства. Однажды Воган застал его сидящим на бухте каната в окружении пиратов, которые в почтительной тишине, нарушаемой по временам взрывами смеха, слушали его рассказ о штурме испанского форта на реке Чагрес. В другой раз - это было под конец первой вечерней вахты, когда они проходили мыс де ла Вела - он сходил за гитарой и, усевшись на комингс люка, при свете молодого месяца пел толпившимся вокруг него восхищенным матросам веселые и мелодичные испанские песенки.
И тем не менее, он так тонко держался между фамильярностью и властностью, что ни у кого не вызывал желания злоупотреблять его добротой. Несмотря на то, что он всех приводил в восхищение, никто не имел страха перед ним или хотя бы ощущения его превосходства, вызванного его репутацией и поддерживаемого самой манерой держаться и носить оружие, а также точной и образной речью.
И тем не менее, он так тонко держался между фамильярностью и властностью, что ни у кого не вызывал желания злоупотреблять его добротой. Несмотря на то, что он всех приводил в восхищение, никто не имел страха перед ним или хотя бы ощущения его превосходства, вызванного его репутацией и поддерживаемого самой манерой держаться и носить оружие, а также точной и образной речью.
Присцилла Харрадайн была совершенно права, говоря майору Сэндзу, что предполагает в де Берни человека, благодаря опыту и природным дарованиям возвысившегося над мелочной необходимостью утверждать собственное достоинство.
С интересом и недоверием следил за ним Воган, тщетно пытаясь понять секрет очарования, которое внушал де Берни. Ирландец знал, как вести себя в массе людей - он даже мог быть таким же мерзавцем, как самый низкий из них - и знал, как при необходимости командовать ими. Однако, он не знал, как делать то и другое одновременно, о чем и сказал Халлауэллу. Штурман незамедлительно ответил с презрением.
- Французский вздор, - было его краткое резюме, не пролившее, однако, света на недоумение Вогана.
Другим заинтересованным наблюдателем был майор Сэндз, не скрывавший своего презрительного отношения.
И де Берни предоставил ему для этого удобный случай. Вернувшись в среду утром с «Черного Лебедя», он сообщил мисс Присцилле о своих мерах в отношении лейтенанта и штурмана. Впредь они будут питаться в кают-компании, а каюта опять будет в ее полном распоряжении.
- Одновременно я избавил бы вас и от своего присутствия, - добавил он серьезно, - но отношения, которые мы из осторожности должны поддерживать, требуют, чтобы я продолжал надоедать вам.
Она с негодованием отвергла в корне это предположение.
- Неужели, сэр, вы считаете меня такой неблагодарной, чтобы я могла желать такое?
- Это было бы не так уж безрассудно, если все принять во внимание. В конце концов, я ничем не лучше этих людей.
Твердый взгляд ее зеленовато-голубых глаз, казалось, начисто отверг это утверждение.
- Мне действительно стыдно было бы иметь такое мнение, сэр.
- Однако, присутствующий здесь майор Сэндз скажет вам, что это - единственно возможное мнение.
Стоявший сзади майор прокашлялся, но ничего не сказал. Ему, несомненно, и в голову не приходило опровергать француза. Не предполагал он также, что Присцилла окажется чересчур вежливой и сделает это сама. Поэтому он был несколько шокирован, услышав, что она не только отвергает, но и фактически отвечает за него:
- Майор Сэндз, подобно мне, испытывает только благодарность за проявленную к нам предупредительность, за все, что вы сделали для нас. Он не обманывается и в вопросе, что случилось бы с нами, не будь вас. Прошу вас верить этому, сэр.
Он улыбнулся, наклоняя голову.
- Верю. Майор Сэндз не даст усомниться в своей прямоте.
Тот покраснел, поняв иронию, а месье де Берни, не глядя на него, продолжал:
- Я пришел также сообщить, что нет причин сидеть взаперти. Можете без опасения гулять по палубе, когда вам заблагорассудится. Никто не посмеет приставать к вам, а если кто-нибудь и отважится, то я проучу его, чтобы отбить охоту и у других, Я уже распорядился установить для вас навес на полуюте.
Она поблагодарила его, и он ушел.
- Интересно, - сказал майор, - чего от меня ждет этот насмешливый мерзавец?
Она с неодобрением взглянула на него.
- Возможно, немного благодарности, - предположила она.
- Благодарности? Я должен быть ему благодарен? - он подавил обиду и педантично продолжал: - Сохраняем ли мы, Присцилла, среди этих бед наше чувство меры? Можем ли мы точно провести границу между положением этого человека и его поступками?
- Конечно. Давайте, например, вспомним, что он спас нам жизни. Неужели это ничего не значит? И не заслуживает благодарности?
Тот всплеснул руками.
- Это означает учитывать только одну сторону вопроса.
- Разве нам недостаточно учитывать именно эту сторону и быть великодушными к любой другой?
Резкость ее тона заставила его быть внимательней. Он понял, что этого не стоило говорить. Хватало и неприятностей, возникших в результате последних событий. И конечно же, ему нельзя было подвергать риску свои самые заветные надежды, сулившие все мыслимые блага. Ему следовало помнить, что женщины всегда были странными созданиями, склонными к эксцентричности, предпочитающими доводам разума эмоциональные факторы. Их невозможно убедить с помощью одного здравого смысла. Это только вызывает у них враждебность. Похожие признаки он обнаружил и у Присциллы и, чтобы не похоронить окончательно свои надежды, стал приспосабливаться, обращаясь больше к ее чувствам, нежели к дремлющему, как он считал, рассудку.
Он напустил на себя кроткий, меланхолический вид.
- Дорогая Присцилла, - вздохнул он, - не знаю, понимаете ли вы, насколько вы ошибаетесь в отношении меня? Вы находите, что мне не хватает великодушия. Вы правы. И тем не менее, как далеки вы от правды. Вы только наполовину разобрались в моих чувствах, но вы и не подозреваете об их глубине. Чтоб мне лопнуть, не подозреваете! Вы, может быть, воображаете, что здесь кроется мой интерес, заставляющий меня быть раздражительным или, как вы говорите, неблагодарным. Дорогая, я беспокоюсь не о себе. Я вполне могу быть благодарен этому человеку за то, что он спас мне жизнь. Но я думаю только о вас. О вас, чтоб мне лопнуть! Если я раздражителен и неблагодарен, то только потому, что беспокоюсь о вас. Как я могу быть спокоен перед лицом всего этого? Будь я проклят, Присцилла! Как я могу?
Ее негодование растаяло перед таким проявлением благородного, бескорыстного участия, а мягкий характер заставил ее устыдиться.
- Простите меня, Барт, - сказала она, протягивая ему руку. – Я иногда бываю очень глупой.
С нежной улыбкой он подошел к ней и взял ее за руку. Нотка мягкости в ее голосе, вызванная раскаянием, вдохновила его. Смутно припомнил он строку, которую слышал в пьесе, написанной каким-то поэтом, одним из тех нелепых болтунов, что выражаются напыщенными, высокомерными фразами, в которых, однако, как майор Сэндз иногда признавался себе, можно было в массе бессмыслицы найти и крупицу мысли. Он подивился странной своевременности, с которой эта строка всплыла в памяти, не замечая того, что это была его собственная банальная мысль, облеченная в величественную мантию позаимствованного выражения: «Вот благоприятный момент для человека, которого несет к счастью».
А здесь все складывалось в его пользу, и нельзя было упускать случая.
- Дорогая, разве смог бы кто-нибудь на моем месте, любящий вас, как я, думать по-иному?
- Понимаю, Барт. Мне следовало бы понять это раньше. - Она с мольбой в глазах взглянула на него.
Он погладил ее руку, а потом стал осторожно привлекать ее к себе, не испытывая сопротивления.
- Вы думаете, мне легко проявлять терпение в подобных обстоятельствах, когда женщина, которую я люблю, подвергается опасности?
Его тон превратился в нежный мурлыкающий шепот. Но внезапно, почти находясь в его объятиях, она замерла. Ее дыхание участилось, лицо побледнело, а чистые глаза, еще мгновение назад такие мягкие, наполнились тревогой.
- Что вы говорите, Барт? - сказала она, задыхаясь, и выдернула правую руку из его ласковых ладоней, а левой легонько оттолкнула его. - Вы... вы ухаживаете за мной?
В полном смятении он развел руками.
- Дорогая! - выкрикнул он, как бы протестуя.
- О, как вы могли? Как вы могли в такой момент?
Он понял, что не совсем удачно выбрал время. Выходит, он обманывался, и подходящий момент еще не наступил. Ее мысли все еще были сосредоточены на угрожавшей им опасности. Поспешив, он совершил грубую ошибку, что и насторожило ее. Теперь ему оставалось лишь достойно отступить и ждать более благоприятного момента для следующей атаки.
- В такой момент! - повторил он, как эхо. - Чтоб мне лопнуть, сейчас как раз тот самый момент. Все эти страшные события... эти ужасные обстоятельства только усилили мои чувства. И самое настоятельное мое желание в том, чтобы вы знали, что рядом с вами находится человек, готовый, как я уже говорил, пожертвовать жизнью ради вас. Если этим я обязан не привязанности к вам, то, будь я проклят, обязан дружбе с вашим отцом, долгу к его памяти. Что вы в этом находите страшного?
Волнение, охватившее ее и отразившееся в глазах, с трудом спадало. Она потупила взор и, смущенно отвернувшись, отошла к окнам, через которые в каюту лились потоки солнечного света.
Майор, восхищенный ее грациозным силуэтом и изяществом ее движений, жадным взглядом следил за ней и ждал. Наконец, успокоившись, она заговорила:
- Простите меня, Барт. Конечно, я немного глупа. Не хватало еще оказаться и неблагодарной. Ведь я так обязана вам. Думаю, что умерла бы, не будь вас рядом все это ужасное время. Вы заставили меня понять это.