Сбились в кучу, зорко в берег вглядываются.
- Неужели Греччина?! - не верилось Векше.
- Она, она...- подтвердил Сынко.
Затеплилась у Векши надежда: ведь русские гости уже, наверное, тут, может, удастся с их помощью из плена освободиться. Хотел было расспросить Сынка, как и где искать своих. Но надсмотрщик уже бичом стегает, сгоняет в челн.
Как только уселись, погребли от пристани в тихую заводь. Заперли их там в каменном подземелье.
- Вот если бы дать знать нашим, где мы, - сказал Векша.
- Как же ты дашь из этого поруба каменного?
- Не вечно же здесь будем сидеть, когда-нибудь да выведут. Вот тогда...
- Вывести-то выведут, но куда...- сокрушенно покачал головой Сынко. Или цепями к ладье прикуют, или под землю пошлют камень долбить... Не отпустят по-доброму нас ромеи. Хоть и есть между ними и Русью уговор, чтобы возвращать пленных людей домой, да ромеи все равно сокрывают наших, - правды у них столько, сколько у жабы перьев.
- Я все равно домой сбегу! - решительно заявил Векша.- Куда бы меня ни загнали!
- А чего ж, были такие, что убегали. Тебе, может, и удастся. Ты молод, здоров, не то что я...- горько вздохнул Сынко.- Меня если и выкупит гость снова, то радости в том мало. Навеки уже его рабом стану. Только и того, что дома погибну, а не на чужбине...
Залегло длительное молчание. Первым нарушил его Сынко. Он положил руку Векше на плечо, сказал: - Не следует нам так печалиться; сказано же - печаль сорочки не дает.
Нужно думать, как вырваться отсюда. Если повезет кому-нибудь из нас, ищите своих в Царьграде возле церкви СВЯТОРО Мамы. Там всегда наши гости останавливаются. Ромеи дают им жилье, харч, а когда приходит время отплывать домой, то еще и ветрила да укоти (якорь)для ладей.
- И все это задаром? - удивился Векша.- Тогда чего же гости так злы на ромеев, все их хулят?..
- Эге, "задаром"... Дали бы они, если бы их не заставил князь Олег, когда стал со своею дружиною под Царевым городом. Они рады бы и совсем не пустить наших к себе на торг, но ведь это не в их силах... Полсвета уже цари ромейские держат в покорстве, а вот Руси боятся...
- А если гостей наших не будет в Царьграде, куда тогда можно податься?
- Было такое, что кое-кто убегал в Болгарию, а то дожидался гостей на Дунае у моря. Но там, говорят, трудно горы высокие перейти, надо тропки знать. Стоят они, горы, на самом краю земли ромейской. Перейдешь их - и уже Болгария...
Корсунцы дали пленникам отдохнуть, пока у них поджили на руках волдыри, натертые веслами, и повели куда-то по дороге, мощенной камнем.
Навстречу неслись красивые колесницы, накрытые от солнца навесами. Всюду люди в пестрых одеждах сновали. По сторонам дороги - дома, густо деревьями обсаженные.
Подошли к стене такой высокой, что пятеро должны были друг другу на плечи встать, чтобы через нее заглянуть. У ворот стража в шлемах с гребнями, в кольчугах, наколенниках булатных, со щитами круглыми и секирами длинными.
Корсунцы сказали что-то страже, она раскрыла ворота, пропустила всех. Двор широкий, как поле, стенами обнесенный. В нем люди ратные, конные и пешие, рядами стоят. По сторонам хоромы длинные. За хоромами роща густая, в ней просвечивает золотой купол большого терема.
Оставили корсунцы пленников с надсмотрщиками во дворе, сами в хоромы пошли. Побыли там долгонько и вернулись с двумя мужчинами: один еще молодой, но уже тучный, в длинном красном одеянии, другой - старичок хцлый, с перекошенными плечами, в штанах узких полосатых и в сорочке белой.
Тучный подошел к пленникам, окинул их свысока сердитым взглядом, стал выбирать. На кого укажет пальцем в золотых перстнях, в того старичок так и вопьется, как клещ: щупает со всех сторон, мускулы на руках и ногах пробует, рот велит раскрыть, на зубы смотрит, пройтись заставит и что-то потом скажет тучному. А тот молча кивнет головой - и пленника отводят в сторону.
Векшу разглядывали всех дольше. Велели камень поднять большой и бегать с ним по двору. Тучный даже собственноручно его пощупал.
Когда всех осмотрели, корсунцы с тучным пошли в одну сторону, а Векшу старик повел в другую.
Глядит Векша - жилье светлое, опрятное, но пустое. Один лишь стол каменный на лапах когтистых посредине стоит да скамья рядом. В углу, на золотом полотне, глазастый человек с бородкой нарисованный. Ну как живой! Одну руку к груди приложил, сжав три пальца, в другой рушничок белый держит, а на том рушничке что-то начертано черной водой. А перед тем человеком огонек в крыночке стеклянной горит.
Сел старичок на скамью и начал что-то приветливо говорить. Но Векша ничего понять не мог. Когда же старичок произнес "рус", юноша даже вздрогнул, услышав родное слово.
- Да, русич, - подтвердил.- Из древлянского племени.
Усмехнулся старичок и дальше уже говорил по-русски. Расспрашивал, кто такой Векша, где жил, чем промышлял, как в полон попал.
Векша обрадовался, все рассказал: и про дом, и про поход, и про печенегов, и как плыли через море - ничего не утаил. Старичок слушал внимательно, разве что иногда переспрашивал.
Когда же Векша замолк, старичок почему-то нахмурился и заговорил уже строго:
- Теперь послушай, что я тебе скажу. Запомни: ты - холоп, проданный человек. Нет у тебя сейчас ни рода, ни отчизны, ни имени даже. Отныне в жизни и смерти твоей волен один лишь человек - твой хозяин. Захочет - пошлет тебя долбить с утра до вечера камень твердый, как булат. И будут тебя надсмотрщики нагайками стегать, забудешь про сон и про отдых. И так весь век твой пройдет, пока не свалишься мертвым возле того камня...
Векша похолодел. Ужасные слова и голос старика терном острым кололи. А старик, помяв хищно пальцы, вытянув, как гусак, голову к Векше, продолжал стращать:
- Копи еще есть такие под землей, глубже самого глубокого колодца. И туда может послать тебя властелин. Там, прикованный к волокуше, будешь ковырять и на ощупь таскать тяжелую землю. Горячий пот омывать тебя будет, ледяные капли с потолка станут тебя морозить. Глаза ослепнут в темноте, сырость разъедать будет тело. И никогда уже не вынесут тебя из-под земли, никогда, даже мертвого, не осветит тебя ласковое солнце!..
Векше стало трудно дышать. Показалось на мгновение, что страшная эта земля на него обрушивается.
Посмотрел старичок на молодца, обрадовался его испугу, усмехнулся, заговорил уже не так строго:
- Если же будешь верно служить властителю твоему, голову за него готов будешь сложить по одному его слову, то он сможет оказать тебе неслыханную милость: дать тебе харч и питье, каких не знают даже князья твоей земли. Светлейший, боголюби-вейший, благочестивейший василевс (Василевс (греч.) - властелин. Так в Византии называли императоров) ромеев, - торжественно произнес старичок, встав со скамьи, - сделает тебя своим воином. Ответствуй: что ты выбираешь?
Долго думал Векша, потом сказал: - Буду служить властителю в его рати...
Старичок посмотрел ему испытующе в глаза, - наверное, хотел убедиться, искренно ли он это сказал, хлопнул в ладони.
Сразу же вбежал челядник. Старичок что-то ему сказал. Челядник взял Векшу за руку, повел в моечную, где из каменных столбов текла теплая вода.
Пока Векша мылся, челядник принес ему новую ратную одежду, легкие сандалии. И одежда, и сандалии были ему тесноваты, но челядник только руками развел, - нет, мол, попросторнее.
Векша хотел оставить себе сорочку, подаренную Яной, но челядник накричал, вырвал ее из рук и бросил в печь.
Потом вывел Векшу во двор. Пленников там уже не было. Старичок прохаживался неподалеку. Глянул на Векшу, расплылся в довольной улыбке.
- О-о, какой ты!.. Правда, одежонка маловата. Разве побольше не нашлось?
- Не нашлось, - ответил Векша.
- Конечно, до сих пор у ромеев не было таких рослых воев. Ничего, я велю сшить по тебе. Ну, а теперь иди к своим новым друзьям, - показал на длинную-предлинную хоромину.- С завтрашнего дня будешь ходить с ними на учения ратные, чтобы вышел из тебя настоящий воин василевса великого.
Подойдя к хоромам, Векша открыл дверь и остановился на пороге: в помещении было полным-полно ратных людей. Завидев его, они подняли шум, крик, свист, хохот, словно ума лишились. Обступили со всех сторон, словно чудо какое-то; тот по спине хлопает, тот по голове гладит, тот одежду одергивает.
Векша стоял оторопело, не зная, что ему делать. Но вот к нему подошел один из ратников, коренастый, заросший волосами до самых глаз, как леший, ударил Векшу кулаком в грудь и отошел. "За что?" - растерянно поглядел Векша на ратников. А они хохочут, расступаются вкруг, оставляя Векшу один на один с волосатым. "Ох, какие же вы недобрые!.." - тоскливо повел по ним взглядом. Волосатый втянул голову в плечи, сжал челюсти, стал вытанцовывать перед Векшей: скок, скок, скок... Знай кулаками перед ним машет. Помахал немного, потом подскочил поближе, намереваясь снова ударить в грудь.
Векша поймал его руки, стиснул их крепко, как это делал дома с забияками.
Но волосатый вырвался и саданул изо всех сил Векшу в грудь. Ратные захохотали еще пуще. Рассердился Векша и сам толкнул волосатого, отбросил, как сноп. Тот еле на ногах устоял. После этого он, может, и не стал бы больше задираться, но ратные принялись подталкивать его и Векшу в спину, подбивать на драку.
Вскипел Векша, крутнулся веретеном и давай молотить всех, кто под руку попадался. Потом прорвал круг, схватил скамью, замахнулся. В страхе ратники бросились врассыпную.
Опомнился Векша, огляделся вокруг: стоит один посреди хорома просторного, а ратных точно ветром сдуло. Бросил взгляд на дверь - там тучный во все горло хохочет. И старичок щербатые зубы щерит.
"Конец мне!" - проняло Векшу морозом. Поставил скамью на пол, опустил голову. Тучный подошел, одобрительно похлопал Векшу по спине и вложил в руку серебряную монету. Векша же словно одеревенел.
- Бери! - подсказал старичок.- Это на вино тебе - за смелость.
"Вот оно что!" Сбежались ратные. Тучный что-то сказал им, кивнув на Векшу, и пошел со старичком к выходу. Как только за ними затворилась дверь, ратные снова обступили Векшу, теперь уже льстивые и добрые, будто и не было только что между ними драки. Волосатый дружески обнял молодца за плечи, мигнул на монету.
Векша понял ют знак, протянул монету волосатому. Ратные схватили Векшу за ноги, за руки и давай подбрасывать вверх.
Глава одиннадцатая НА СЛУЖБЕ У ЦАРЯ
Нелегко давались Векше ратные учения. Дома он мало кому уступал в ловкости на ловах звериных, но одолевать человека, став с ним на поединок, пусть это и не настоящий бой, а учебный, было куда труднее. Да и не умел он ни конем хорошо владеть, чтобы тот, как юла, под ним вертелся, ни мечом и копьем играть, ни щитом защищать себя от нападения.
Вечером, после учений, все кости болят, еда вкусная в рот не лезет. Упадет усталый на постель, спал бы и спад, так нет, только начинается рассвет, нужно на конюшню бежать, коня напоить, накормить, почистить, себя в порядок привести. Изо всех сил старался, только бы снова не заковали его в железные оковы.
Видят это мужи ратные, хвалят, еще и на вино иногда дают. Он же всегда деньги на всех товарищей делит, чтобы зависти не вызывать, приязни их не утратить.
Поначалу толмачил ему ратные приказы смуглый болгарин, который тоже ратным служил и хорошо понимал по-гречески. Толмачил по-болгарски, а язык тот был понятен Векше.
Когда осилил, заучил обычаи ратные, учения те игрой ему стали. В состязаниях одерживал победу над соперником. Стали назначать его часовым. Поставят возле хоромов чьих-нибудь или у ворот дворовых, стой, сторожи да честь не забывай отдавать кому положено.
Совсем нетрудно стоять на часах, вот только зной полуденный днем донимает, так и варит в одежде полужелезной.
Но то пустое. Больше иное его вялит: мысли об отчизне не дают покоя. Раньше надеялся: гостей встретит и они вызволят его. Но как ты их увидишь, когда сидишь в этих стенах каменных, мурованных. Не выпускают за ворота. А тут еще старичок не забывает, частенько навещает да все расспрашивает, нравится ли ему тут, не тоскует ли по стороне родной, и еще пуще этим рану растравляет.
Однако Векша виду не подает.
- Не о чем печалиться! - отвечает.
И старичок доволен остается таким ответом.
- Да, да, не о чем! - знай одно твердит.- Леса, болота, там люди в халупах курных, как звери, живут. Разве же можно сравнить их жизнь вот с этой, ромейской...
А однажды пришел веселый, разговорчивый, глянул проникновенно на Векшу и сказал:
- Служи верно царю, потому что нет нигде счастья больше-то, как на его земле. Уже на что мне в Киеве жилось неплохо, а вот пошел сюда охотно.
- Так вы из Киева, русич? - так и вскинулся Векша.
- Нет, не русич, я - варяг. Отец мой давно когда-то с полунощной стороны далекой приплыл в Киев, нанялся дружинником к Олегу. И меня маленького с собой взял. Надеялся - стану великим викингом (Викинг (норм.) - витязь, воин). Отец однажды, когда я еще и ходить не умел, положил возле меня разные игрушки и поставил копье. Так я на те игрушки даже не взглянул, а сразу копье схватил... Когда вырос, служил сначала у киевского князя. Но потом, прослышав, что ромейский царь больше платит за службу, поплыл с гостями в Царьград и перебежал к нему. И, как видишь, не жалею.
- И вам совсем не хочется увидеть родную землю, дом?
- Родная земля и дом, молодец, у человека там, где ему лучше живется. Нет, никуда меня отсюда не тянет.
- Меня тоже, - скривился Векша.- Разве только взглянуть...
- Ничего, привыкнешь тут, так и взглянуть не захочется.
Прошло лето. Наступила зима чужинская. Выпадет маленький снежок и сразу растает. Деревья, как и летом, стоят в листве, травы зеленеют, цветы цветут. Но не радует все это Векшу, напротив, нагоняет тоску. Вспоминается ему зима своя, древлянская... ...Вот он еще маленький. На дворе намело снегу, ветер рвется в дверь.
Отец, смазав сапоги медвежьим салом, взял снего-ходки, подался на ловы. Мать хлопочет возле скота. Векша с дедусем сидят в хате у жаркого огня, попеременно мелют зерно на крохотных каменных жерновах. Пушистая ржаная мука медленно сыплется в деревянную мисочку и наполняет хату душистым запахом.
Весной и летом Векшу, бывало, и не заманишь в курную халупу. Все носится с такими же, как и сам, мальчуганами возле реки, на лугах, в пуще с утра до вечера, пока с Тетерева не начнет выбредать сивый туман, а из лесу не выступит густая тьма. Только когда проголодается, заглянет домой, схватит ломоть хлеба и снова айда куда глаза глядят. Да еще когда дождь грозовой хлынет, тогда опрометью мчит к хатенке, - надо же где-нибудь укрыться!
Забав у него в то время было немало. В игры разные играл, на качелях качался, по деревьям лазал, гнезда птичьи зорил, рыбу ловил, гадюк бил, за пчелами наблюдал, как они дань свою с цветов собирают. Места, бывало, собой не нагреет - такой непоседа!
Зато зимой приходилось отсиживаться в хатке. Скучно Векше без товарищей, без ясного солнышка, без неба высокого, без лугов зеленых. Только и радости - дедусевы рассказы. Уже поведал он внуку и про медведей, и про домовых, и про грозного бога Перуна, который с неба на землю стрелы огненные мечет.
Еще про богиню Дюдю (богиня зимы у восточных славян-язычников, жена Деда Мороза, властительница вьюги, метели) рассказывает.
"Когда птицы в Ирей улетают, - начинает неторопливо дедусь, подкинув в огонь полено, - а листья на деревьях спадают, приезжает она к нам с Морозом в кожухе медвежьем на рябых кобылицах. Стелет себе дороги ледяные по рекам и озерам, укрывает землю снегом, Потом выпускает из торбы своих духов нечистых - метель и вьюгу, и блуждают они у жилья, в двери громыхают, по кровлям скачут, людей будят, чтобы огонь сохраняли. А то выскочат в поле и там бесятся на приволье. Сама же в лес шествует - сыплет из рукава иней на деревья..."
"Разве лесовик ей не перечит?" - удивляется Векша, перестав крутить жернова.
"Что лесовику! Он еще с осени проваливается в землю и спит там". Векша, забыв, что ему нужно молоть, задумывается, долго сидит неподвижно. А старик тем временем дремлет. "А это правда, дедусь, что в лесу нельзя свистеть?" "Что говоришь?.." - просыпается дедусь и наставляет ухо к внучонку. "Правда ли, что в лесу нельзя свистеть?" "Эге, эге, правда. Разбудишь лесовика, он рассердится и натворит лиха: заманит в чащу и защекочет или в трясину заведет". И продолжает рассказывать, словно и не дремал: "Но все же лесовик добрый, если его не дразнить. Тогда он и зверя на ловцов гонит, и пчел заставляет мед носить смердам в ульи; может и недуг с человека снять. Только до подарков слишком охоч. Однажды шел я на ловы и положил ему на пенек краюху хлеба, солью посыпанную. Еще и отойти не успел, как слышу - кусты за мной шумят, ветки трещат сухие. Это он, хитрец, к пеньку крался! Переждал я чуток, вернулся - краюхи как не бывало".
"А чего же вы не подсмотрели, какой он?" "О, такое делать нельзя, лесовики не любят, когда за ними следят". "А лесовички - это его дочки?" - допытывается Векша. "И дочки есть, и жены. Тех люди видели. Они на ветвях все качаются, косы длинные чешут да пряжу серебряную на деревьях снуют. Видел, летает белая пряжа? Это они, когда идут на зиму спать, пускают ее по ветру..."
Слушает Векша, затаив дыхание. А в дверь бьет и бьет буран, холодом дышит, напоминает, чтобы огонь подживляли.
Векша выбирает из кучки несколько березовых поленьев потолще и посуше, осторожно, чтобы не обжечь рук, подкладывает в огонь и снова дедусю:
"А русалки кто - их сестры?" "Нет, не сестры. То утопленницы. Какая девушка утонет - так и становится русалкой". "Там они и живут, в воде?". "В воде. Зимой, как и лесовички, спят, а весной и летом выходят в лунные ночи на берег, играми разными забавляются, поют. Откуда, думаешь, берутся те песни и танцы, которые поют и танцуют наши девушки и молодцы? От русалок и лесовичек. У них перенимают. Тишком подслушивают, подглядывают и запоминают" .