"И не боятся?" "Чего не боятся?" "Подслушивать и подсматривать". "Конечно, боятся, потому что русалки, как только увидят кого, так сразу заманят, затянут к себе и защекочут. Когда-то давно, говорят, и у нас заманили девушку. Она, та девушка, якобы очень любила русалочьи песни и часто ходила по ночам к тому большому озеру, что в пуще, слушать их. А там было, да и сейчас есть, много русалок. Вот однажды как-то они и подстерегли ее, схватили и давай щекотать. Еще бы немножко - и защекотали бы насмерть. Но, к счастью, ее хохот услышал водяной и вынырнул из озера поглядеть, кого это щекочут русалки. Подошел, взглянул на девушку и обомлел: была она красавица из красавиц, никогда еще не видывал такой купавой (хороша, красива). Отогнал он русалок и заговорил: "Пойдем, девушка, в мое водяное княжество. Будешь мне первой женой". Она молчит. Ибо где же это слыхано: выходить замуж за страшного старикана - водяного. Да еще этакой красавице! "Соглашайся, - уговаривает он, - не согласишься - тут тебе и конец: защекочут мои водяные девы". Что было делать бедняжке - согласилась. Забрал ее водяной, показал свои владения, терем подводный, несметные сокровища. "Все эти богатства, - говорит, - отныне принадлежат нам обоим". Жить бы красавице там весь век в роскоши да в холе, так нет, сразу затосковала. Уже водяной и ластился к ней, и дары всякие подносил, и развлекал, как мог, - не помогало. Всегда в тоске, ни ласки от нее, ни слова приветного. "Почему ты такая? - допытывался.- Чего тебе не хватает? Может, обидел кто или недуг какой прицепился?" - "Никто меня не обидел, и недуга никакого нету, - отвечает девушка.- Тоскливо мне тут. Домой хочется". Рассердился водяной: "Разве тебе дома лучше, чем у меня? Там работа тяжелая, харч убогий, а тут ты вон в какой роскоши живешь!.." - "Правда твоя, - согласилась девушка.Хорошо очень хорошо тут, но ведь не так, как дома. Отпусти меня, будь ласков, к матушке родной, к отцу-батюшке, к братикам и сестрицам, к подружкам моим". Долго не отпускал водяной девушку г думал, привыкнет со временем в его княжестве. Но нет, проходил день за днем, а она не привыкала, еще больше печалилась, красота ее блекнуть начала. Жаль ему стало девушку, - сильно любил ее, - вывел однажды ночью на берег и говорит: "Что ж, иди, любимая, к матушке родной, к отцу-батюшке, к братикам и сестрицам, к подружкам своим. Побудь с ними и возвращайся снова ко мне. Я ждать буду". С тех пор минуло много лет. Красавица та давно уже состарилась и умерла, а водяной все ждет ее. Все надеется, что вернется. Иногда растревожится весь от напрасного ожидания и, чтобы поскорее выманить к себе красавицу, взбунтует озеро, наберет полную пригоршню разных своих драгоценностей и швырнет на волны, а те выносят их на берег. Да не приходит красавица их собирать. Собирают по ночам русалки. Только не берут они почему-то горючий камень-латырь (янтарь). Он уже достается людям. Помнишь, как мы с тобой нашли когда-то там, у озера, несколько камешков, на которые выменяли у гостя десяток стрел?" "Помню", - кивает Векша.
Сколько всего на своем долгом веку пережил, перевидел дедусь! А какой он сильный, смелый был! Даже медведя и того не боялся, один на один с ним шел. Воем в дружине Олеговой был. Царьград воевать ходил. Потому и не диво, что у него всегда было о чем рассказать, как у Векши всегда было желание слушать.
Только одну зиму было ему не до дедусевых рассказов - сильно занемог. Лежал накрытый кожухом, кашель душил его, мороз морозил.
Кудесника (служитель языческого культа у восточных славян; ясновидец, прорицатель) приводили, тот долго бормотал над ним что-то, поил ключевой водой, настоянной на зелье, окуривал пахучим дымом, от которого Векша полдня чихал; потом сказал, что это Морана наслала злого духа; надо, мол, обмазать мальчика с головы до пят сметаной и дать собаке или коту облизать, чтобы те со сметаной и духа съели.
Еще и сейчас щекотно Векше при воспоминании о том, как его тогда пес лизал.
И съел все же злого духа - Векша стал выздоравливать. Но Морана, видно, сильно обиделась, потому что и после этого не отступилась от них: вскоре забрала с собой дедуся. И что только с ним ни делали: и окуривали, .приговаривали: "Лети, недуг, из хаты дымом, со двора ветром", и через огонь живой и дерево расщепленное переносили, и жертвенной кровью поили - не помогло...
Сожгли тело дедуся на костре, чтобы очистить от всего недоброго. Собрали пепел в горшок и захоронили в роще до захода солнца, чтобы чур (душа покойника) его не заблудился в ночной тьме.
Теперь дедусь уже на зеленой леваде, где цветы всегда цветут, пташки поют, пасет белых петухов.
Домой наведывается только один раз в год, когда люди поминают умерших. И то они его не видят. Мама в тот день всегда с утра топила баню, вешала в ней на колышек чистый рушник, ставила еду. Потом отворяла дверь и приглашала всех пращуров помыться и поесть.
Векше страшно хотелось увидеть дедуся, но ни отец, ни мама не ходили смотреть и его даже близко не подпускали к бане. Лишь на следующий день входили и искали на пепле следы, оставленные пращурами. Мама всегда находила и показывала их Векше, но они были совсем не похожи на человеческие. А однажды Вешка заприметил, как в баню вбежала собака. А мама потом показывала на ее следы и говорила, что они дедусевы...
...Как там теперь отец и мама без него, Векши, живут? С голоду они, может, и не помрут, соседи помогут им, а вот если подать в эту зиму не отдадут тиуну, холопства не миновать...
Куделя, верно, уже давно возвратился в Киев. И Путята тоже, ему, видно, удалось спастись - не попал же он в полон. А может, погиб?..
Яна, когда услышит, что гость вернулся, сразу к нему побежит в надежде увидеть его, Векшу.
Да не увидит... Хотя бы тот распорядитель, который служит возле Дон-реки, передал, что
жив он и здоров, только беда его настигла. Тогда Яна, может, и ждала бы его. А так погрустит, покручинится и забудет...
Стоит Векше остаться одному, -как тотчас охватывает его тоска щемящая, воспоминания снуют одно за другим, и нет им ни конца, ни края.
А то, бывает, вдруг повеет на него духом родной хатенки, запахнет домашним житным хлебом. Или же почудится гомон леса. Да так отчетливо и выразительно, что в том гомоне можно различить и могучий звон дуба, и лепет клена, и убаюкивающий шепот яворов, и вкрадчивое шуршанье ясеня.
Да, да, правду говорил варяг, немало пришлось дома и горя пережить. Были годы, когда и нива не родила, и зверь не ловился. Ели тогда кору березовую, зелень всякую, чтобы как-то до лета дотянуть. А то еще злые духи насылали недуги на людей... Разве можно сравнить Векшину нынешнюю жизнь с прежней? Сейчас служба у него легкая, харч сытный, ложе чистое, одежда справная. Только почему-то так выходит, что вся эта роскошь немила ему на чужбине, как немила была роскошная жизнь в подводном княжестве той девице-красавице, о которой рассказывал дедусь.
Но сколько Векша ни печалился, виду не подавал. Службу нес как положено. Хотя и знал: надеяться, что он выслужит волю - это все равно, что надеяться от жука мед получать.
Нет, он о другом думал. Хотел заслужить доверие у царских служек и ратных мужей, чтобы те не боялись выпустить его за стены каменные. Думал, что гостей русских все-таки встретит или весть им о себе подаст. И не оставят они тогда его тут. А может, и самому посчастливится бежать. Уже и несколько монеток утаил от товарищей, зашил в пояс - понадобятся.
Был какой-то праздник ромейский. На большом, поросшем травой поле, которое у греков называется ипподромом, затеяли игрища ратные. Метали в цель копья, боролись, прыгали, кто выше, бегали, кто быстрее, на конях наперегонки скакали. Самых ловких и быстрых встречали одобрительными восклицаниями, бросали им цветы, вручали дары.
Векша тоже принимал участие в играх. В беге его обогнали, и прыгнул он не выше всех, но зато побороть его ни один не смог и копье лучше него никто не бросил. Метнул" в доску толстенную, на которой круг был начерчен, и копье в самой сердцевине круга пробило дыру.
Велели ему еще раз бросить. И снова он попал в то же место. Так и взревели все от восхищения. Еще больше после этого стали нахваливать Векшу ратные мужи. А через некоторое время даже поставили царские терема охранять. Вот тогда-то Векша будто и впрямь в настоящую сказку попал. Терема огромные, высоченные. Захочешь самый верх увидеть - голову закидывай и шлем придерживай, чтобы не свалился. Окон много и все железными прутами обшиты. Видно, чтобы не залез никто. Стены разрисованы ромейскими богами и святыми. То бородатые мужчины, то печальные женщины с младенцами на руках, то пухленькие дети с птичьими крылами. У каждого вокруг головы круг, как солнце золотистое, сияет. Во дворе между теремами широкие дорожки камнями разноцветными, точно ковром, выложены, ступить на них боязно; цветы, деревья необычные растут, водограи струи сильные из пастей звериных до полнеба выбрасывают.
Там Векша увидел и самого властителя ромейского - царя Романа (Роман Лакапин - византийский император (919-944 гг.)).
Однажды стоял Векша на часах возле Большого терема, в котором жил царь. Привели старшие мужи гвардейцев (воины, охраняющие императора), поставили их перед главным входом в два ряда. Сюда же сбежались и служки царские, и старичок-варяг приплелся.
Вскоре распахнулась дверь, кованная серебром. Гвардейцы вытянулись и оцепенели, как идолы деревянные. И мужи да служки застыли, как столбы...
Догадался Векша: царя ждут. Думал, что самого Перуна увидит, а вышел неказистый человечек в хламиде пурпурной длинной. Шапочка на нем круглая золоченая, чревии цветами да крестами расшиты.
Охрана оставалась неподвижной, а служки и варяг-старичок с ними попадали ниц. Никто и не пикнет, лишь слышно, как шелестит на царе хламида да чревии по каменному полу шаркают.
Хилый, грустный, не взглянув ни на кого, проковылял царь в сад. А за ним и охранники двинулись.
Глазам своим Векша не верил: с чего бы это ему - в славе, в почете таком - невеселому быть?..
Ромеи очень любили развлекаться всякими игрищами-состязаниями, а больше всего конными скачками на легких пароконных колесницах и часто устраивали их на ипподроме, неподалеку от царского терема.
В Царьграде было четыре объединения богатых горожан, которые выставляли на гонки своих коней и наездников. У всех у них были свои конюшни, свои влиятельные защитники, свои поклонники, а также и свои названия. Названия объединениям давали по цвету их колесниц. Голубые колесницы - голубое объединение, зеленые - зеленое, белые - белое.
Воины-стражи, непременные участники гонок, всегда выезжали на червленых колесницах. Их защитником и наставником был сын царя Феофилакт, которого Роман сделал в шестнадцать лет патриархом (глава православного духовенства), вторым после себя мужем всей Греччины. Феофилакт больше интересовался конями и конными скачками, чем духовенством и храмами. Для каждых скачек наставник сам выбирал коней и наездников. И если какой-нибудь из воев оправдывал его надежды, добывал ему в состязаниях победу, Феофилакт радовался, как дитя, и щедро того воя одаривал.
Правда, ромеи одаривали и прославляли всех победителей скачек. Лучших наездников в Царьграде знали и взрослые, и дети. О них певцы слагали песни, мудрые мужи писали в книгах. Даже цари и те чтили их, иной раз даже приглашали на свои трапезы.
Векша давно, с тех пор, как стал охранять царские хоромы, правит пароконной колесницей на ратных играх, однако его еще ни разу не посылали на праздничные скачки. Кони у него были молодые, неукрощенные, часто капризничали, да и сам он еще не умел как следует ими управлять.
Но со временем все изменилось. Присмирели, привыкнув к ласковому хозяину, кони, покорились. Векша тоже кое-что понял, научился, как вести эти скачки. И вот на последних игрищах он неожиданно опередил всех соперников-воев, подивив тем и ратных мужей, и наставника. Феофилакт, похвалив Векшу, пообещал выпустить его на ближайшие ипподромные состязания.
Как издавна заведено, первыми выехали на широкое поле ипподрома червленые колесницы. За ними - голубые, потом зеленые, белые. От каждого объединения по пять.
Вокруг поля вкопано много длинных скамей, на которых сидело видимо-невидимо люда. Возле выезда стояли клетки с дикими зверями - львами, тиграми, волками.
"Зачем их там поставили? - недоумевал Векша.- Неужели для того, чтобы пугать ревом и рыком коней? А может, людям для потехи? Наверное, для потехи".
Когда-то вдоль поля, рассказывали ему, тянулся широкий и глубокий ров с водой, а в нем плавали невиданные чудовища - огромные, больше человека, зубастые ящерицы, речные кони, свиньи-рыбы. Теперь тут всего этого нет, только клетки со зверями стоят.
Царь со своей родней тоже почти всегда смотрел бега. Для этого на ипподроме поставили на двадцати четырех каменных столбах просторную ложу с потайным ходом к Большому терему. По сторонам ложи - по хоромине для царских служек и охранников-гвардейцев.
Как только в ложе появился царь Роман в пурпурной мантии (он один во всем царстве имел право носить одежду такого цвета), распорядитель подал знак наездникам начинать бега. Они хлестнули бичами коней, и колесницы почти одновременно рванулись с места.
Над ипподромом сразу поднялся невероятный шум. Зрители-болельщики вскакивали с лавок, размахивали руками, подбадривали выкриками своих наездников и насмехались над их соперниками.
В этот день Векша еще больше подивил ратных мужей и наставника. Да и не только их. С начала и до конца заезда oij был впереди. Правда, в самом опасном месте, у одного из указателей, стоявших в обоих концах длинного поля, там, где надо поворачивать колесницу вспять, Векша чуть было не перевернулся. Однако все обошлось. Своевременно изо всех сил налег, нажал на поднявшуюся сторону колесницы и выровнял ее.
Как победителю, Векше велели неторопливо объехать по беговой дорожке вокруг всего поля, чтобы его рассмотрели все зрители и царь со своей родней.
- Слава! Слава!..- восклицали распаленные горожане, пока он не уехал с ипподрома.
Не успел Векша отвести коней в конюшню, как прибежал старичок-варяг, веселый, радостный, словно бы не Векша, а он сам одержал победу. Похлопал молодца по спине, принялся хвалить:
- Молодец! Молодец! Я сразу угадал, что ты будешь верно служить светлейшему, боголюбивейшему василевсу. Потому и посоветовал взять тебя воем... Благочестивый владыка Феофилакт очень тобой доволен. Велел после бегов привести тебя к нему. Ставь коней, переодевайся!..
После посещения патриарха старичок сиял от радости. Еще бы! Отныне его подопечный будет объезжать коней самого владыки - таким великим повелением одарили, осчастливили царь со своим сыном Векшу за победу на сегодняшних бегах.
- Вот видишь, видишь, - дрожащим от возбуждения голосом выкрикивал старик, когда они вышли от патриарха, - не я ли тебе говорил, что нет счастья большего, чем на земле ромейской! Тут и пригреют, и неслыханно наградят. Так я говорю?
- Так, - буркнул Векша.
Старичок глянул на него, усмехнулся лукаво:
- Будь послушным, молодец, так, может, не только в конских бегах, а и в службе царской кое-кого обскачешь. Да гляди, - погрозил костлявым пальцем, - не забудь тогда о том, кто останется позади, кто сделал тебе великое добро! Говори: не забудешь?
- О добре не забывают.
- То-то же! Знаю: ты вовек будешь меня помнить...
Прежде чем Векша попал в царскую стражу, ратные мужи-гвардейцы принялись втолковывать ему, какие у них порядки-обычаи, как надобно охранять царя. Заставляли повторять все это, выполнять всяческие упражнения.
"Ох, нелегкая будет эта новая служба, - подумал Векша.- Кабы ведал, что такое сотворится, не стал бы так стараться там, на ипподроме..."
От мужей-гвардейцев ходил каждый день в патриаршую конюшню. Коней у владыки немало, а еще больше челяди около них. Тот чистит, тот кормит, тот прогуливает по двору на длинных поводах... И Феофилакт подолгу остается там. Его все кони знают, потому что он всегда угощает их вкусными земляными орешками и сладким сушеным виноградом. Увидят - ржут, рвутся к нему, как бешеные.
К Векше Феофилакт проявлял доброжелательность. Как с равным, заходил в конюшни, показывал, какого коня надо объезжать, и не велел - просил, чтобы не стегал его сильно бичом.
Пока Векша запомнил, выучил порядки-обычаи царской стражи, прошло почти две седмицы. Потом его одели, как всех гвардейцев, дали круглый тяжелый щит, длинное копье и повели вместе с пятью десятками царских стражей в Большой терем.
Их беспрепятственно пропустили через все ворота и двери до самого тронного зала. Там Векшу и трех стражей оставили на часах у входа, по двое с каждой стороны. Остальных развели и поставили вдоль стен.
Зал огромный. Столько стражи вошло, а он все будто пустой. С высокого потолка, точно гроздья калиновые, свисают светильники. В них горят свечи - толстые и длинные, точно качалки. Вдоль стен два ряда каменных столбов. И полы из камня выложены. Ровные, будто гладь водная. И похожи на нее, потому что, как и водная гладь, все отражают в себе: и светильники, и столбы, и двери, и людей.
В конце зала, на возвышении, сияет драгоценными самоцветами, золотым и серебряным шитьем царский трон. Рядом - золоченое дерево, на ветках которого множество выкованных из бронзы птичек. У подножия трона два большущих, тоже позолоченных, льва.
Вскоре появился царь в сопровождении мужей-советников. На этот раз он был одет даже слишком пышно. Убранство на нем - голубая из паволоки сорочка, темно-малиновая накидка-корзно, красная шапка-венец, пурпурные сапоги - все блестело, переливалось красками. От венца по щекам спускались широкие радужные подвески, с шеи на грудь спадала длинная цепь из переливающихся драгоценных камней, а в руке он держал золотой шар с сияющим крестом наверху. Неторопливо обвел всех взглядом из-под нахмуренных бровей, прошествовал к трону.