Как можно быть настолько слепой, подумала София. Сидящая перед ней женщина всю свою жизнь посвятила тому, чтобы ничего не видеть. А теперь хочет оправдаться, сообщая психологу о странностях в рисунках своей дочери. Слабое, невнятное заявление, имеющее целью показать: она тоже видит, но видит только теперь. Переложить вину на мужа, а самой отречься от соучастия в преступлении.
– Вы знаете, что это означает? – София указала на знаки на рисунке с деревом. – U1660?
– Ну, может, я не так много понимаю, но это, во всяком случае, – да. Линнея не умела писать и просто срисовала его имя. Это он там, за деревом, немного сутулый.
– Кто – он?
Аннет натянуто улыбнулась:
– Это не U1660. Это Viggo. Вигго Дюрер, муж моей подруги. А нарисовала Линнея дом в Кристианстаде. Они часто приезжали к нам в гости, хотя жили в Дании.
София дернулась. Адвокат ее родителей.
Берегись его.
У Аннет вдруг сделался грустный вид.
– Генриетта, моя лучшая подруга, вышла замуж за Вигго. В прошлом году она погибла в аварии. Мне кажется, Линнея побаивалась Вигго – может, поэтому на рисунке она не хочет видеть его. И собаки она тоже боялась. Это был ротвейлер, на рисунке он вышел довольно похоже. – Аннет взяла листок и поднесла поближе к глазам. – А это – бассейн у нас на участке. – Она указала Софии на то, что та сначала приняла за фонтан. – Правда, она здорово рисовала?
София кивнула.
– Но если вы считаете, что это Линнея стоит в окне безглазая, кто та девочка рядом с собакой?
Аннет вдруг улыбнулась:
– Да это же я. И на мне мое красное платье. – Она отложила первый рисунок в сторону и взяла в руки другой. – А здесь я лежу на кровати, сплю, а ребята что-то празднуют. – Она смущенно посмеялась воспоминанию.
Софии стало противно. Глаза над смеющимся ртом пустые, черты истощенного лица наводят на мысли о заморенной голодом птице. Страус, который сунул голову в песок.
Софии было кристально ясно, о чем говорили рисунки Линнеи. Аннет Лундстрём видела на месте дочери себя, и для нее Линнеей были безглазые, отвернувшиеся и убегающие фигуры.
Аннет Лундстрём была не в силах увидеть, что происходит рядом с ней.
Но Линнея с пятилетнего возраста понимала все.
София поняла, что надо организовать встречу с Линнеей, хоть с помощью ее матери, хоть без.
– Я могу сфотографировать рисунки? – София потянулась за сумочкой. – Может, позже мне что-нибудь придет в голову.
– Да, конечно.
София достала телефон, сделала несколько снимков и встала:
– Мне пора. Вы хотите сказать еще о чем-то?
– В общем, нет. Но, как я уже говорила, я надеялась, что вы сможете встретиться с Линнеей.
София остановилась:
– Сделаем так. Мы с вами поедем в Дандерюд вместе. Главный врач психиатрического отделения – моя давняя знакомая. Мы объясним ей ситуацию, и если мы хорошо разыграем наши карты, она может разрешить мне поговорить с Линнеей.
Когда София поворачивала на Норртельевэген, часы показывали почти шесть. Встреча с Аннет Лундстрём заняла больше времени, чем она предполагала, но оказалась очень результативной.
Вигго Дюрер? Почему она не может его вспомнить? Они вместе по телефону делали опись имущества покойного. София помнила его лосьон после бритья. «Олд Спайс» и «О де ви». И всё.
Но София понимала: Вигго Дюрера знает Виктория. Они должны были видеться.
Она проехала мимо дандерюдской больницы и по мосту над Стоксундет. В Бергсхамра ей пришлось резко затормозить – из-за проводившихся далеко впереди дорожных работ образовалась пробка. Машины еле ползли.
София забеспокоилась и включила радио. Ласковый женский голос рассказывал, как жить с нарушением пищевого поведения. Человек не в состоянии ни есть, ни пить из страха проглотить что-либо, и это может быть побочным действием травмы. Базовые телесные рефлексы перестают работать. Вот так просто.
София подумала по Ульрику Вендин и Линнею Лундстрём.
Во всех проблемах этих юных девушек виноват человек, информацию о котором София только что добыла в Худдинге. Карл Лундстрём.
Ульрика Вендин нечего не ест, Линнея Лундстрём стала немой.
Нынешняя жизнь Ульрики и Линнеи есть последствие поведения одного-единственного человека. Скоро они снова окажутся перед ней и продолжат свой рассказ о нем.
Из-за мягкого женского голоса по радио и огней медленно ползущих машин в мглистой тьме София почти погрузилась в гипнотический транс.
Ей привиделись два опущенных лица с дырами вместо глаз, истощенная тень Ульрики, бегущая прочь вместе с Аннет Лундстрём.
Ей вдруг стало ясно, кто такая Аннет Лундстрём. Или, скорее, кем она была.
Это было почти двадцать пять лет назад. Лицо стало круглее, и София рассмеялась.
Раковины
ушей слушают ложь. Нельзя впускать в себя неправду, ибо она быстро достигает желудка и отравляет тело.
Он уже научился не говорить, а теперь пытается овладеть искусством не слышать слова.
В детстве он часто ходил в пагоду Желтого журавля в Ухане, чтобы послушать одного монаха.
Все говорили, что старик безумен. Он бормотал что-то на чужом языке, которого никто не понимал, от него дурно пахло, и он был грязен, но Гао Ляню он нравился, потому что слова старика стали словами Гао.
Монах дал ему звуки, которые Гао присвоил, едва они достигли его ушей.
Однажды та светлая женщина издавала нежные звуки, прекрасную мелодию, и он вспомнил о том монахе. И тогда его сердце наполнилось дивным теплом, принадлежащим только ему.
Гао рисует большое черное сердце мелками, которые она дала ему.
желудок
растворяет ложь, если человек неосторожен, но она научила его, как уберечься – надо только позволить желудочной кислоте смешаться с телесными жидкостями.
Гао Лянь из Уханя пробует воду. Вода оказывается соленой на вкус.
Долго сидят они друг напротив друга, и Гао дает ей выпить своей собственной воды.
Вдруг вода из него больше не выходит. Вместо воды из горла течет кровь, у нее солоноватый красный вкус.
Гао ищет что-нибудь, у чего был бы вкус кислый, а потом ищет что-нибудь со вкусом горьким.
Когда она оставляет его одного, он остается сидеть на полу, перекатывая мелок между пальцами, пока кожа не окрасится в черный цвет.
Каждый день он делает новые рисунки и отмечает, что с каждым днем все лучше передает бумаге то, что видит внутренним взглядом. Мозгу не нужно приказывать руке. Она слушается, не ставя под сомнение его мысли. Это так легко. Он просто переносит картинки из некой точки в своих фантазиях, картинки льются по руке на бумагу.
Он научился пользоваться черными тенями, чтобы подчеркнуть белое, и на границе контрастов он творит новые эффекты.
Гао Лянь рисует горящий дом.
Патологоанатомическое отделение
На каталке из нержавеющей стали лежало наполовину расчлененное тело. Зияющие разрезы вдоль рук и ног показывали, где Иво Андрич обнажил скелет Пера-Улы Сильверберга, чтобы иметь возможность более подробно изучить раны.
На пальцах и ладонях Сильверберга виднелись глубокие порезы, что свидетельствовало о том, что он пытался защищаться, хватаясь за лезвие ножа. Он явно боролся за жизнь с более сильным противником.
Убийца или убийцы перерезали артерию на правом запястье. На теле было множество колотых ран, словно кто-то охваченный яростью снова и снова вонзал нож в свою жертву.
Вскрытие показало множественные гематомы, а на шее Андрич зафиксировал следы удушения.
Сильный удар раздробил Сильвербергу суставы пальцев, а мелкие кровоизлияния в мускулатуре грудной клетки указывали на то, что преступник, вероятно, прижимал его к полу всем своим весом.
Все говорило за то, что Сильверберга убили, а потом расчленили.
То, как были обнажены кости таза и изъяты все внутренние органы, указывало на человека, хорошо знакомого с анатомией. В то же время присутствовали признаки действий грубых и неумелых.
Тело было расчленено орудием с острым лезвием, вроде большого необоюдоострого ножа. Расположение ран позволяло предположить, что расчленение проводилось двумя преступниками.
В целом картина производила впечатление крайней жестокости. Все указывало на преступника с садистическими склонностями.
В подготовленном для Жанетт Чильберг отчете Андрич написал: «Садизм: индивида стимулирует тот факт, что он подвергает других людей боли или унижению. К этому следует прибавить, что, как показывает опыт судебной медицины, преступники вроде убийцы Сильверберга придают большое значение тому, чтобы преступления были совершены более или менее одинаково, с более или менее похожими жертвами. Когда речь идет о столь сложном и редком случае, следует тщательно изучить соответствующую литературу, что настоятельно требует времени. Позже еще напишу».
На ум Андричу пришла история с расчленением Катрин да Коста. Один из основных подозреваемых работал здесь, в Сольне, и даже писал диссертацию под руководством тогдашнего начальника Иво.
Два человека с разным уровнем познаний в анатомии.
Квартал Крунуберг
«Жестокое убийство промышленника!» – гласил заголовок. Открыв газету, Жанетт увидела, что журналисты уже расписали жизнь и карьеру Пера-Улы Сильверберга. Он вырос в состоятельной семье, после гимназии изучал промышленную экономику, китайский язык и рано понял, как важно нацелить экспортные предприятия на азиатские рынки.
Перебрался в Копенгаген, стал заместителем директора фирмы по производству игрушек.
Из-за полицейского расследования, которое потом свернули, они с женой переехали в Швецию. Это произошло тринадцать лет назад, и нигде не было написано, в чем его подозревали. В Швеции он быстро приобрел известность как талантливый руководитель, и престижные должности с течением времени становились все выше.
В кабинет вошел Хуртиг, за ним тащились Шварц и Олунд.
– Иво Андрич прислал отчет, я успел прочитать его сегодня утром. – Хуртиг вручил Жанетт распечатку.
– Отлично. Тогда ты сможешь рассказать нам, о чем он там пишет.
Шварц и Олунд выжидательно смотрели на него. Хуртиг кашлянул и приступил к изложению – Жанетт подумала, что вид у него несколько взвинченный.
– Иво начинает с того, как выглядела квартира, но это мы уже знаем – мы там были, так что описание квартиры я пропускаю. – Он замолчал, переложил листы и продолжил: – Вот здесь: «При забое нож втыкают в животное под особым углом, чтобы рассечь как можно больше кровеносных сосудов вокруг сердца».
– Все мужчины – животные, тебе не кажется? – ухмыльнулся Шварц.
Хуртиг перевел взгляд на Жанетт, ожидая ее комментария.
– Я склонна согласиться со Шварцем насчет того, что это выглядит как символическое убийство, но сомневаюсь, что самой тяжкой виной Сильверберга был его пол. Я скорее склонна к обозначению «капиталистическая свинья», но давайте не застревать на домыслах. – Жанетт кивнула Хуртигу, прося продолжить чтение.
– Вскрытие Пера-Улы Сильверберга показало еще один необычный тип ножевых ранений. Рана находится на горле. Нож воткнули под кожу и повернули, отчего кожа лопнула на ране и ниже ее. – Хуртиг посмотрел на коллег. – Иво никогда раньше такого не видел. Способ, каким перерезали артерию на руке жертвы, тоже необычен. Он указывает на то, что преступник обладает некоторыми познаниями в анатомии.
– Следовательно, не врач. Можно думать про охотника или мясника, – ввернул Олунд.
Хуртиг пожал плечами:
– К тому же Иво считает, что убийц было больше одного. На это указывает число ножевых ранений, а также то, что иные из них, похоже, нанесены правшой, а иные – левшой.
– Значит, был один преступник с хорошим знанием анатомии и один – без такового? – спросил Олунд, делая пометки в блокноте.
– Может быть, – поколебавшись, ответил Хуртиг и посмотрел на Жанетт.
Та молча кивнула. Оборванные ниточки и ничего больше, подумала она и спросила:
– А что говорит его жена? У нее нет ощущения, что Пер-Ула жил под угрозой?
– Мы из нее пока ни единого внятного слова не вытянули, – сказал Хуртиг. – Поговорим с ней попозже.
– Замок, во всяком случае, не тронут, так что, скорее всего, Сильверберг знал убийцу, – начала Жанетт, но ее прервал стук в дверь.
Несколько секунд все молчали, потом дверь открылась, и в кабинет вошел Иво Андрич.
Жанетт отметила, как Хуртиг ссутулился от облегчения – за минуту до этого в чертах его лица читалось напряжение.
Раньше она за ним такого не замечала.
– Мой путь пролегал мимо, – объявил Иво.
– У тебя есть что-нибудь еще? – спросила Жанетт.
– Да, надеюсь, более ясная картина, – вздохнул Иво, снял бейсболку, сел за стол рядом с Жанетт и начал: – Предположим следующее. Сильверберг встречает убийцу на улице и добровольно следует с ним в квартиру. Так как на теле нет следов связывания, встреча с убийцей должна была начаться как обычное общение, которое позднее переродилось.
– Переродилось – это слабо сказано, – заметил Шварц.
Иво Андрич ничего не ответил ему и продолжал:
– Я, несмотря ни на что, уверен, что убийца следовал плану.
– Что заставляет тебя так думать? – Олунд оторвался от блокнота.
– Преступник не демонстрирует никаких признаков алкогольного опьянения, признаки психической болезни как будто бы тоже отсутствуют. Мы нашли два бокала из-под вина, но оба тщательно вытерты.
– Что скажешь о расчленении? – спросил Олунд.
Жанетт молча слушала. Наблюдала за коллегами.
– Последовавшее расчленение не является обычной так называемой транспортировочной разделкой и, скорее всего, происходило в ванной.
Иво Андрич описал, в каком порядке части отделялись от тела и как убийца размещал их в квартире. Как ночью и утром техники обследовали квартиру в попытках найти улики. Проверили колено унитаза, водопроводные трубы и решетку стока.
– Примечательно, что верхние части ног искусно отделены от бедренных суставов по меньшей мере несколькими разрезами, и с тем же искусством голени отделены от коленных суставов.
Иво замолчал. Под конец Жанетт сама задала два вопроса – неизвестно кому:
– А что говорит разделка трупа о склонностях убийцы? И сделает ли он это снова?
Жанетт переводила взгляд с одного на другого. Пыталась встретиться с ними глазами.
Коллеги молча сидели в душном кабинете для совещаний, сплоченные бессилием.
Озеро Клара
Несмотря на свое название, озеро Клара – Чистое – являло собой грязный водоем, непригодный ни для рыбной ловли, ни для купания.
Активно действующие канализационные трубы, местная промышленность и транспорт из Кларастрандследен служили причиной разнообразнейших загрязнений – высокое содержание азота, фосфора, присутствие в воде озера едва ли не всех металлов из таблицы Менделеева, а также мазута. Прозрачность воды была практически нулевая, и рассмотреть что-либо почти не представлялось возможным – так же как в расположенной поблизости прокуратуре.
В следственной группе своя иерархия. Есть руководитель, есть оперативные работники, и в каждом случае есть руководитель предварительного расследования и прокурор, который определяет прозрачность воды.
Кеннет фон Квист перебирал фотографии Пера-Улы Сильверберга.
Это уже слишком, думал он. Я больше не выдержу.
Если бы прокурор был в состоянии созерцать свои чувства символически, он увидел бы себя распадающимся на мелкие части, словно отражение в разбитом пулей зеркале, причем осколки были бы не крупнее ногтя большого пальца. Но такой способностью прокурор не обладал, и в голове у него вертелось только беспокойство из-за того, что он связался не с теми людьми.
Если бы не Вигго Дюрер, он спокойно сидел бы здесь в безопасности, считая оставшиеся до пенсии дни.
Сначала Карл Лундстрём, потом Бенгт Бергман и вот теперь – Пео Сильверберг. Со всеми его познакомил Вигго Дюрер, но ни одного из них прокурор никогда не считал своим близким другом. Он имел с ними дело, и этого было достаточно.
Достаточно для какого-нибудь любопытного журналиста? Или ретивого следователя вроде Жанетт Чильберг?
По собственному опыту он знал, что единственные безопасные люди – это чистые, беспримесные эгоисты. Они всегда действуют определенным образом, и можно заранее знать, что они предпримут.
Но если нарвешься на кого-нибудь вроде Жанетт Чильберг, человека, вся жизнь которого проходит под знаменем справедливости, предугадать развитие ситуации далеко не так легко. Только стопроцентного эгоиста можно обвести вокруг пальца с пользой для себя.
Заставить Жанетт Чильберг замолчать обычным способом не удастся. Необходимо проследить, чтобы у нее не было доступа к материалам, на которых он сидит. Фон Квист понимал: он, похоже, собирается совершить преступление.
Из нижнего ящика стола он достал папку тринадцатилетней давности и включил уничтожитель бумаг. Аппарат заурчал. Прежде чем скормить ему документы, фон Квист прочитал, на что указывал датский защитник Пера-Улы Сильверберга.
Обвинения многочисленны, не уточнены по времени и месту и потому особенно трудны для опровержения. Изначально судебное дело строится главным образом на рассказе девушки и том доверии, которое может быть проявлено к ее словам.
Фон Квист медленно сунул лист в шредер. Аппарат лязгнул и выдал узкие, нечитаемые лоскутки бумаги.
Следующий документ.
Другие доказательства, на которые ссылались во время судебного процесса, могут как усилить, так и ослабить доверие к показаниям девушки. На допросе она рассказала о некоторых действиях, которые совершил по отношению к ней Пер-Ула Сильверберг. Однако она оказалась не в состоянии закончить допрос. Некоторые ее высказывания едва ли могут демонстрироваться в видеозаписи полицейского допроса.
Еще бумага, еще лоскутья.
Касательно допроса: защита одобряет, что следователь задавал наводящие вопросы и добивался ответов. У девушки был мотив обвинять Пера-Ул у Сильверберга в том, в чем его обвиняют. Если девушка сумеет доказать, что Пер-Ул а Сильверберг стал причиной ее психического нездоровья, она сможет оставить приемную семью и вернуться домой в Швецию.