Под их суровое однообразное пение костры гасли один за другим — их накрывали толстыми циновками, и пламя мгновенно укрощалось. Погас костер и за пропастью. Воцарилась кромешная тьма.
Мы с Виктором сидели недалеко от мэра. Я воспользовался темнотой, придвинулся к нему, спросил еле слышно: — Извините, о чем они поют?
— Духов лунных заклинают. Пока не подымутся на самый верх башни, — дыша мне в ухо, отвечал мэр. — Я вам буду переводить, как сумею, а вы все перескажете другим, попозднее.
— Спасибо за доверие, — сказал я, нащупал его руку и потряс в знак признательности.
— Кто готовится в путь над бездной, в чьих руках осиянная весть? — спрашивал жрец речитативом, видимо, уже с вершины башни.
— Властительница Лунного Огня, — отвечал молодой голос из-за пропасти.
— Кто несет на крыльях знак преображенья богини бессмертной?
— Хранительница Лунной Благодати.
— Чьи волосы — струны света, ростки зеленых побегов, струи молодых ручьев?
— Властительницы Лунного Огня.
— Чьи слезы — дождь, живительный и благодатный?
— Хранительницы Лунной Благодати.
— Кто линию смерти и жизни, зла и добра, света и тьмы прочерчивает на камне Вселенной?
— Властительница Лунного Огня…
Всех вопросов и ответов запомнить было невозможно, тем более в переводе на английский. Наконец после некоторого молчания жрец прокричал с высоты каким-то задушенным голосом:
— Лети же, лети к нам, твоим ратникам, дева света, Властительница Лунного Огня!
…И я увидел, как над вами, во тьме, в той стороне, где другая башня, явилась вдруг светящаяся человеко-птица. Она медленно махала фосфоресцирующими руками-крыльями, столь же медленно приближаясь к нашей башне. Подобие сияющего хитона плескалось между крыльями, лицо мерцало лунной белизной с голубыми ободьями вокруг глаз, а над головой она несла тонкий серп молодой луны. Зачарованный, я хотел потеребить Виктора, этого сурового реалиста, не верящего в чудеса, но его рядом не оказалось: должно быть, передвинулся поближе к Стаматычу.
Было тихо. Лишь слышался глухой далекий шум реки со дна пропасти, над которой парила Властительница Лунного Огня. Я сосчитал про себя до ста пятидесяти, прежде чем она достигла башни и скрылась в ней.
Тем временем на краю неба объявился новолунный серпик, точь-в-точь такой, какой несла она. Все племя лунных ратников запело. После довольно длительных песнопений разом вспыхнули костры, кроме того, единственного, за пропастью.
Как только костры запылали, я начал переводить взгляд от башни к башне. Я надеялся заприметить канат, по которому опьяненная отваром гравейроса, только что прошествовала Хранительница Лунной Благодати, но не увидел ничего.
Показался жрец, один, без колдунов. Он грузно спускался по ступеням. В правой руке он держал длинный блестящий нож, в левой — обезглавленного петуха. Жрец отвесил поясной поклон вождю, распорол петушиное брюшко, запустил руку внутрь, вынул сердце и съел.
Лунные ратники возликовали. Некоторые ударились в пляс.
Застучали барабаны. Стали раздавать варево из котлов.
— Ну как, Виктор? — спросил я Голосеева, который и вправду передвинулся к Стаматычу.
— Во! — Он поднял большой палец. — Эти куй, замечу тебе, объедение. Я своего уплел мигом, вместе с травой. Вот тебе и морская свинка. Жду теперь добавки.
И ни слова о полете призрачной птицы! Не характер — кремень.
В голове у меня шумело. Я ощущал во всем теле необыкновенную легкость. Казалось, поднимись я сейчас на башню, шагни в пропасть — и легко воспаришь, едва взмахивая руками. Такое чувство бывает иногда во сне, особенно в детстве, когда я зависал, как жаворонок, то над полем цветущего клевера, то над глухими заводями Ельцовки, то над родной деревней. Помнится, я отчетливо, до мельчайших подробностей, различал с высоты не только грядки в огородах или пасущихся на косогоре коз, но по необъяснимому свойству сонного зрения даже головки тыкв, даже рыбешек, резвящихся на плесе, даже мышей-полевок возле прошлогодней скирды, даже начинавшие чернеть ягоды смородины у нашего плетня. Позже, в автоакадемии, я увидел фотографию во всю стену. С высоты нескольких сотен километров спутник запечатлел старт планетолета «Иван Ефремов» к Сатурну. На фото были хорошо различимы мельчайшие детали пейзажа, русла высохших ручьев, суслики возле своих норок — метров за триста от стартовой площадки. Вот и начали сбываться сны детства, подумалось тогда…
— Приезжайте весной, — шепнул мне мэр. — Весною празднество ничуть не скучней. Представляете: между башнями растягивают сеть, куда ловят первые лучи солнца.
Розетти в самых изысканных выражениях поблагодарил вождя за сверхневероятнейший, как он выразился, подарок — зрелище летящей лунной девы и попросил в виде особой милости познакомить нас с ней. Если будет на то добрая воля владыки лунных ратников, он, Розетти, готов прокатить ее в своей колеснице, даже свозить в Ла-Пакуа, в прекрасный дансинг.
— Я выслушал тебя, восседающий в колеснице, — отвечал вождь и посмотрел на телохранителя с винчестером. — Желание твое невыполнимо. Властительница Лунного Огня не открывает свой лик чужеземцам. Даже если чужеземец случайно ее увидит, узнает ее небесную тайну, ему несдобровать. Он неукоснительно найдет смерть. На линии света и тьмы. В ночь лунного затмения.
— На линии света и тьмы… В ночь лунного затмения… — ошарашенно повторил Розетти.
И здесь в первый и в последний раз заговорил жрец.
— Это так же невозможно, как одному из вас, восседающих в колесницах, подарить Верховному Владыке лунных ратников, — поясной поклон в сторону вождя, — свою колесницу. Вашей колеснице негде бегать среди наших скал, в нашем лунном свете. Лунная дева умрет в вашей тьме.
Жрец величественно повернулся и вскоре скрылся в башне.
Чтобы как-то сгладить неловкость, я спросил вождя, часто ли навещает лунных ратников светозарная дева. Оказалось, это случается один раз в году. Да, лишь раз в году из башни Смерти Луны переносит она лунный огонь в Лунную Колыбель. В эту ночь людей по всей Земле подстерегают великие несчастья и беды, если они не принесут жертву Властительнице Лунного Огня. Малые злоключения нависают над смертными во все остальные новолуния и полнолуния. Злоключения можно отвести разжиганием костров с добавлением в пламя лунника — сухой лунной травы, барабанным боем, поеданием живого сердца жертвы. Так повелось исстари, с тех самых пор, как лунные ратники прилетели на Землю. Это произошло ровно 62 тысячи лун тому назад.
Я призадумался: 62 тысячи лун — это около 5 тысячелетий! Вот в какие непредставимые, догомеровские дали времен уходил обряд пришествия Хранительницы Лунной Благодати.
— Значит, в ночь прилета лунной девушки надо обязательно отведать сердце петушка? — спросил улыбаясь Виктор.
— Надо съесть живое сердце, — тихо отвечал вождь, и глаза его блеснули. — Еще при моем деде жрец съедал непетушиное сердце.
Мы замолчали. Я взглянул на часы. Было около полуночи.
Луна поднималась все выше, чуть освещая вечные снега вершин. Пора было возвращаться в город. Вождь с телохранителями проводил нас к машинам. Мэр подарил вождю несколько ящиков с вином и провизией, топор и двуручную пилу. Они быстро о чем-то переговорили, затем обнялись. Старый вождь заплакал.
— Зачем он плачет? — спросил Розетти. — Это я, болван, причинил ему горе. Будь я проклят со своим змеиным языком, черт меня дернул сболтнуть насчет поездки в дансинг. Разрази меня гром с Везувия!
Мэр сказал:
— Он плачет потому, что Властительница Лунного Огня отняла у него единственного внука. Три года тому назад он упал в пропасть. А за год до этого погиб его сын. Лунным ратникам нужен вождь только из рода Верховных Владык. Вот старик и зовет меня к себе, предлагая место Держателя Лунного Пера, с тем чтобы после отлета его души я стал вождем. А какой из меня вождь при врожденном пороке сердца и страсти к рулетке?
Как выяснилось, вождь был его дядей.
Я вытащил из багажника прозрачную коробку с точной копией «Перуна» — в десятую часть натуральной величины, поставил у ног вождя, снял крышку и объяснил, что это наш общий подарок Владыке лунных ратников.
Вождь заулыбался, потер в задумчивости лоб.
— Прозорлив и многомудр мой великий жрец, — изрек наконец вождь. — Большой колеснице негде бегать среди наших острых скал. А детенышу колесницы бегать не надо. Пусть он всегда спит на моем троне.
Он радовался как дитя, этот глубокий старик. Но главная радость ждала его впереди.
— О Владыка, детеныш колесницы тоже умеет бегать. И даже лазить по скалам. Надо только за ним присматривать. На этой доске — цветок с четырьмя лепестками. — Я протянул вождю пульт дистанционного управления. — Нажмешь верхний красный лепесток — детеныш бежит вперед, зеленый — назад, оранжевый — влево, синий — направо. А в центре доски — глаз, он всегда примечает, куда бежит детеныш. Скатится к ручью — видно ручей. Заберется на холм — видишь его на холме.
С помощью мэра вождь тут же позабавился маневрами нашей модели. Не скрою: давно я не встречал таких довольных вождей.
— Далеко ли может убежать детеныш колесницы? — спросил вождь.
— Он может бежать без передыху одну Луну. Но если доску днем держать на солнце, детеныш никогда не устанет. Но доску лучше не ронять.
— Я поручу охранять доску обоим моим колдунам, — торжественно провозгласил вождь. — Колдуны будут держать ее на солнце, от восхода до заката. И никогда, пока я жив, не уронят. Благодарствую, восседающий в колеснице. Никто так не радовал сердце Верховного Владыки лунных ратников, как ты. Какую награду хочешь ты увезти туда, — он сделал жест в сторону, противоположную белым вершинам. — Туда, во тьму?
Ко мне нагнулся Розетти и сбивчиво зашептал:
— Грандиозный момент, сеньор Таланов. Надо выклянчить хотя бы одно блюдо, на которых подавали этих зажаренных тварей. Лично у меня блюдо было золотое, я определил по весу, да и на зуб попробовал. Чистейшее золото, клянусь святым Януарием.
…И я вспомнил о гравейросе. Другого такого случая в жизни уже не представится, подумалось мне. Эх, была не была…
Вполголоса я растолковал мэру свою просьбу, но вместо ответа был удостоен долгого тяжелого взгляда.
— Если моя скромная просьба невыполнима, будем считать мне наградой ваш взгляд, — сказал я, глядя прямо в глаза мэру. — Его-то я и увезу туда, во тьму.
Мэр попытался улыбнуться.
— Некоторые награды можно и не успеть получить при жизни, — произнес он. — Во всяком случае, мой отец еще помнил времена, когда за подобную просьбу чужака спокойно прикончили бы на месте.
— В те замечательные времена не было ни таких колесниц, — я показал на «Перуна», — ни их бегающих детенышей. Между прочим, один из детенышей дожидается вас в Ла-Пакуа.
Давно я не встречал столь счастливых племянников вождей.
Владыка лунных ратников удалился с мэром, чтобы вскоре вернуться и объявить, что награда будет мне вручена там, внизу, во тьме.
А Розетти получил награду сразу. Камень, прожженный слезою Хранительницы Лунной Благодати, и пару живых куй в деревянной клетке.
3. Да не опустеет твой дом, человече!
На другой день закрутилась привычная свистопляска. В минуты отдыха не раз я вспоминал ночь на линии света и тьмы.
Иногда я доставал плоский сосудик из обожженной глины, осторожно вытаскивал деревянную пробку, принюхивался. Пахло скошенным лугом, цветущим анисом, полынным терпким настоем. И сразу накатывала тоска. Хотелось бросить все: безумную гонку по чужой земле, интервью, встречи, речи, поломки, промежуточные финиши, желтые шлемы лидеров — все хотелось бросить, сесть на самолет — и домой, к родным пенатам, к шуму сосен, к стогам, плывущим сквозь заречные туманы…
Мы выиграли с Виктором «Золото инков». Но то была наша последняя победа.
В Кальяо мы погрузили «Перуна» на теплоход «Тысячелетие России», разместились в каютах и вволю отоспались. До отплытия оставались считанные дни.
Как-то вечером, посмотрев в местном кинотеатре широко разрекламированный фантастический боевик «Осада Марса», мы вернулись на теплоход.
— Я заскочу к тебе, если не возражаешь, фантазер. Через полчасика, ладно? — сказал Виктор и заговорщицки подмигнул.
Он появился, держа в руке жестяную коробку с кинолентой.
— Отгадай, каким боевиком я порадую победителя? — спросил Виктор, потрясая коробкой.
— Финишным боевиком, — отвечал я. — Нас подкидывают в небеса, ты до ушей улыбаешься, из карманов у тебя вываливаются отвертки, реле, контргайки и все прочее, а я обвил, как удав, кубок, который, как ты точно подметил, переделан из самовара.
— Вот и не угадал. Перед тобою строго научное кинообвинение служителей культа, пользующихся отсталостью народных масс, чтобы напускать туману насчет порханья разного рода божеств над глубокими пропастями. Так-то, фантазер.
Он расхохотался, а я, ни о чем еще не догадываясь, спросил: — Дружище, неужто удалось заполучить какие-то кадры о хождении жрецов по канатам?
— Не заполучить, а заснять самолично, — сказал Голосеев. — Притом в инфракрасных беспощадных лучах. С ними, как ты знаешь, никакое очковтирательство не проходит.
Я удивился: — Когда ж ты успел, пострел?
— А тогда, у лунных ратников.
Оказывается, как только Властительница Лунного Огня явилась вдруг во тьме, в той стороне, где башня Смерти Луны, дотошный Голосеев незаметно пробрался к «Перуну», навел кинопанораму так, чтобы захватить обе башни, задействовал автостоп на 15-минутный максимум и сразу же вернулся назад.
Так вот почему я не обнаружил его рядом, когда подобие сияющего хитона плескалось у нее между крыльями, а лицо сияло белизной с голубыми ободьями вокруг глаз…
— И что же ты, смельчак, понаснимал? — тихо спросил я.
— Снимал не я. Я, как и ты, хотя в меньшей степени, подвержен страстям. Снимал бесстрастный прибор. И он, только не огорчайся, подтвердил мою правоту в нашем споре. Все твои гравейросы-гравестосы — красивая несуразица. — Голосеев снова потряс коробкой, как триумфатор сверкающим скипетром из слоновой кости. — Я вчера проявил и только что прокрутил на мониторе. Нет, не разгуливает по канату размалеванная пташечка. Чудес, как я тебе постоянно твержу, не бывает. Она привязана к кольцу, в кольцо продет канат, и ее тянут веревкой от башни к башне. А чтобы богиня не крутилась, на кольце сооружена удавка, как у воздушного змея. И заметь, фантазер: едва она долетает, ха-ха, долетает, значит, до башня, неведомые силы сразу же ослабляют канат, приспускают его в пропасть. И все шито-крыто.
— Вечно ты меня разыгрываешь. Но на этот раз ничего не выйдет, отважный пожиратель куй, — сказал я.
— Прошу к монитору, победитель. — Голосеев присел и галантно показал рукою на дверь. — Прошу. Убедишься собственными глазами, кто кого разыгрывает. Кстати, когда мы приплывем, я покажу пленку знакомым телевизионщикам. Сенсацию трахнем на всю державу!
— Ты умница, Голосеев, — сказал я как можно спокойней, потому что уже разбухал от беспричинной злости. — Ты настоящий естествоиспытатель. Из тех, кто сдирает кожу с живых лягушек, рефлексы созерцает. А как же иначе распутать тайну материи?! Но берегись, ее величество тайна мстит за насильственные забавы в ее владениях. Даже тому, кто лучше прочих проходит повороты на гонках.
Голосеев расплылся в улыбке до ушей.
— Насчет мести загнул ты здорово. А поощряет ее величество небось только за высокопарные выражения?
— Тогда считай поощрением угрозу гибели на линии света и тьмы, — подумав, сказал я. — Не забыл? Всякому, кто узнает тайну Властительницы Лунного Огня.
— Ты обрисовал нечетко контуры призрака, фантазер. Кондрашка должна хватить нечестивца не просто на подступах к вечным снегам, но обязательно в ночь лунного затмения. Сочетание, скажу тебе, редкостное для обитателя равнин. Так что у меня неплохие шансы увеличить количество долгожителей. Вместе с тобой, фантазер. Если не больше прочих рисковать на поворотах.
— Ладно, долгожительствуй, — сказал я. — А мне оставь пленку. Я хочу прокрутить ее один. Без твоих комментариев. Если не возражаешь. И больше не зови меня фантазером. Поднадоело.
Он положил коробку на столик, пожал плечами, ушел.
Иллюминатор заволакивала чернильная темь. На двух островах, загораживающих гавань от свирепых океанских волн, вспыхивали дрожащие огни. Я взял коробку и поднялся на палубу.
Потрепанный, изрядно побитый «Перун» был надежно закреплен тросиками к стойкам. Ничего, железный скакун, думал я, восседающие в колесницах наведут на тебя лоск за долгий путь на север.
В кабине, чтобы не привлекать лишнего внимания, я поляризовал стекла на полное внутреннее отражение. Теперь я остался один на один с проклятой коробкой. Необъяснимо, но главное, что я вынес из рассказа Виктора, — это чувство стыда, как если бы сегодня я случайно подслушал, что соперники еще перед началом гонки условились в силу мне неведомых причин нарочно уступить первенство именно «Перуну», так что все наши тактические ухищрения были напрасной тратой сил и нервов. Ситуация хотя и нереальная, но угнетающая. Угнетающая прежде всего невозможностью что-либо изменить. Комедия окончена. Упал занавес. Театр пуст.
Я достал пленку, заправил в монитор и уже потянулся включить, но рука остановилась на полпути.
А зачем мне это? Чтобы убедиться, что Голосеев прав?
Но в чем его правота? В том, что лунное чудо подчинено неодолимым законам земной механики? Но зачем мне знать до конца, по какому — железной или алмазной твердости — закону днем и ночью, стаями и в одиночку тянутся в высях над океанами перелетные птицы? Зачем мне знать до конца, почему в детстве, когда мы переехали из деревни в город и не взяли с собою собаку Нерку, она прибежала к нам спустя неделю, отмахав по осенней тайге свыше шестисот километров? Почему в ночь перед последним экзаменом в автоакадемию, когда все висело на волоске, мне приснился мой билет со всеми тремя вопросами и я вытянул наутро именно его? Почему иногда, особенно в лунные ночи, я предчувствую не только извивы и уклоны любой дороги, но и встречные машины за поворотом, за холмом, и не только машины — любые препятствия? А что, если странные, загадочные, не до конца распознаваемые явления — тоже неотъемлемая часть мировой жизни? Подобно тому, как обязательная странность в пропорциях пленительной красоты — частица самой красоты? Может быть, огни космических цивилизаций тогда и гаснут — одни, задуваемые атомными смерчами, другие, стиснутые рациональным бесплодием, когда в них наконец умирает последняя тайна. Как умирает деревенский дом, покинутый всеми обитателями. Как умирает человек, изгнавший из сердца чудо сострадания и любви…