– Надеюсь и даже уверен, что это так и будет, Мордвинов, – снова приветливо улыбаясь, сказал государь и после незначительных вопросов о моей семье и службе в полку подал мне, прощаясь, руку и вышел из зала.
Я отправился в другое, соседнее помещение дворца, где принимала отдельно молодая императрица.
Ее Величество в те годы еще не особенно свободно говорила по-русски, и разговор происходил на французском языке11.
Государыня со своей, как всегда, немного стесняющейся, при разговоре с еще не знакомыми людьми, улыбкой встретила меня и сразу же в очень сердечных выражениях заговорила о Михаиле Александровиче.
– Я так люблю нашего Мишу… он такой простой, добрый, а главное, искренний… с ним всегда чувствуешь себя свободной… не так, как с другими, – тихо добавила она. – Я уверена, что вы с ним еще ближе сойдетесь, когда будете все время при нем… Впрочем, вы ведь успели его узнать еще мальчиком в семье вашей жены… Он мне рассказывал, как бывал у вас со своей неразлучной милой сестрой Ольгой… Она очень радуется вашему назначению, я тоже очень довольна, что эта прежняя связь еще больше упрочивается… Они так любили вашего bean per. (Речь идет о тесте Мордвинова – К. Хисе. – О. Б.)
Разговор затем перешел на предстоящую нам вскоре поездку морем на коронацию в Норвегию, и моя аудиенция кончилась.
Мое представление императрице-матери произошло совершенно неофициальным и оригинальным образом.
На другой день после Петергофа мы возвращались с Михаилом Александровичем с прогулки в окрестностях Гатчины, как нам повстречался автомобиль императрицы, в котором, кроме Ее Величества, находилась и великая княгиня Ксения Александровна.
Завидев его, Михаил Александрович сделал знак, чтобы он остановился, и, подведя меня к автомобилю, торжественно-шутливо заявил:
– Мама, вот мой новый адъютант, который желает тебе сейчас же, на сем самом месте, представиться.
– К чему это, – сказала улыбаясь, но немного недовольная остановкой императрица, – я его и так давно знаю, – и, пригласив нас к себе в автомобиль, довезла до дворца.
Представление всем остальным членам императорской фамилии и визиты к многочисленной свите государя, так и заведующим дворами великих князей и великих княгинь, заняло очень много времени и прошло обычным порядком.
Более других расспрашивала меня о Михаиле Александрович великая княгиня Мария Павловна.
Затем последовал волнующий день моего расставания с полком.
Дорогие друзья устроили мне в собрании торжественный обед, поднесли на память замечательную по художественной работе вещь, а главное, вручили редкий полковой жетон, обладая которым я становился на всю жизнь, несмотря на дальнейшие перемены службы, постоянным и равноправным членом нашей кирасирской семьи.
Добрые слова, сказанные как-то по этому случаю, так и отданные отдельно обо мне в полковом приказе, до сих пор наполняют меня самым волнующим чувством.
Прощание с нижними чинами, как трубачей, так и эскадрона Ее Величества, которыми я раньше командовал, также было сердечным.
Все они благословили меня иконами и напутствовали самыми трогательными пожеланиями.
Не без чувства затаенной грусти снял я на другой день после товарищеских проводов свой красивый кирасирский мундир и надел скромный адъютантский.
Как бы лестно и заманчиво ни было мое новое назначение, я все же уходил от привычной среды, с которой давно сроднился, где меня любили, где я любил и где, наконец, я чувствовал себя свободно, просто и уверенно.
В будущем я мог, конечно, ничего этого и не найти. Новая среда не состояла лишь из одного Михаила Александровича и его сестер, в присутствии которых я чувствовал себя совершенно непринужденно, – там были и другие люди, которых я, положим, немного знал, но не мог ручаться за их полную искренность и доброжелательство ко мне, новичку; там предстояли, вероятно, и скучные особенности, которых совершенно не знала наша откровенная и дружная полковая семья.
В этом отношении мое пожалование флигель-адъютантом, как об этом говорил моему великому князю государь, не давало бы мне таких затаенных опасений.
Получая это почетнейшее для всякого военного звание, я оставался бы по-прежнему на привычной службе в своем полку, лишь крайне редко, не более раза в месяц, неся свое суточное дежурство при Его Величестве.
Свита государя за последние годы была крайне многочисленна, и частые пожалования в нее очень напоминали блестящие царствования императоров Александра I, Александра II и Николая Павловича в полную противоположность времени Александра III.
Сам государь Николай Александрович сначала следовал необыкновенно скупому обычаю отца, а вступая на престол, взял к себе флигель-адъютантами всего лишь 2-3 из своих ближайших сверстников и очень долго не жаловал этим званием никого.
Но целый ряд совпавших с последними годами царствования годовщин различных исторических военных событий и юбилеев как гвардейских, так и армейских частей и желание оказать полкам по этому случаю особое внимание и еще более сблизить их с собою (пожалование кого-либо из офицеров в свиту Его Величества всегда с давних пор воспринималось полками как милость им всем) побудили государя, к общей для всех военных радости и одобрению, изменить установившийся порядок.
Генерал-адъютант, генерал свиты и флигель-адъютант Его Величества – это были, собственно говоря, лишь почетные военные звания, тогда как заведующие дворами и адъютанты великих князей – это были уже должности, благодаря которым им приходилось намного чаще, если не постоянно, соприкасаться с придворным бытом, чем лицам свиты государя, в громадном большинстве случаев остававшихся на местах своей обычной полковой службы.
Впрочем, со своим полком мне все равно рано или поздно пришлось бы расстаться, да и благодаря счастливым обстоятельствам мое общение с полковыми друзьями и полковой жизнью почти не прерывалось – мой великий князь сам служил в то время в полку, командуя моим бывшим эскадроном Ее Величества, а полковые казармы находились в тесном соседстве с Гатчинским дворцом, где мне было отведено помещение…
III
С этим дворцом, в котором началась моя новая жизнь, у меня было раньше связано много самых счастливых переживаний.
В нем я познакомился впервые, в 1899 году, с твоей матерью, в нем сделался женихом, там же, в помещении твоего дедушки, в обычной семейной обстановке, я проводил много вечеров в обществе моего великого князя и его младшей сестры, твоей крестной матери, Ольги Александровны.
В этом же дворце обычно справлялись в торжественной обстановке в присутствии государя и наши полковые праздники.
Громадное здание дворца – самого большого после Зимнего и Кремлевского, не было таким изящным с внешней стороны, как у большинства остальных, но зато чрезвычайно удобным и, по-моему, очень уютным внутри.
Построенный еще в начале царствования Екатерины Великой, дворец этот в последующие годы дополнился двумя большими квадратными пристройками – арсенальным каре, заключавшим в себе помещения для царской семьи, и кухонным каре, где жили лица мужской свиты и некоторые дворцовые служащие.
Исторической частью являлось центральное здание, оставшееся, как и вся его обстановка, неприкосновенным со дня вступления на престол императора Павла I.
Все прошлое гатчинского «дворцового городка» неразрывно связано с именем этого несчастного императора-мистика, несмотря на свою вспыльчивость, обладавшего благородной душой, и его супруги императрицы Марии Федоровны.
Тот, кто желал бы возможно больше и ближе непредвзято изучить тогдашнюю павловскую эпоху, должен непременно познакомиться подробно с этой половиной Гатчинского дворца, хранящей много как для глубокой мысли, так и для воображения12.
Здесь цесаревич Павел Петрович провел долгие годы отшельником, совершенно отстранившись от блестящего дворца Екатерины, занимаясь не одними только военными экзекуциями со своими гатчинцами, но и настойчиво готовясь к своему ответственному назначению.
Из Гатчины же, получив неожиданное известие о кончине своей матери, он поскакал, не возвращаясь уже больше в этот дворец, в нелюбимый всегда его сердцу Петербург, вскоре сделавшийся действительно его могилой.
Гробница этого императора, погибшего от заговора высших лиц13, до сих пор свято чтится простыми русскими людьми, крепко верящими в его непрекращающуюся защиту от всякой судебной неправды и обиды.
В нашем роду с именем императора Павла также связано немало воспоминаний.
Один из Мордвиновых, Николай Семенович, впоследствии известный адмирал и граф, некоторое, очень короткое время воспитывался вместе с маленьким цесаревичем Павлом Петровичем, а другой Мордвинов, Михаил Иванович, мой прапрадед, был женат на Саблуковой, сестре того конногвардейца Саблукова, который был с верными конногвардейцами в последнем карауле в Михайловском дворце в роковую мартовскую ночь, и сменен был благодаря интригам заговорщиков всего лишь за несколько часов до преступления.
В нашем сгоревшем перед самой революцией среднесельском доме еще сохранялись большие, во весь рост, прекрасные портреты императора Павла и его супруги, по всем данным, работы Боровиковского, а также и два его портрета в детстве.
Копии с этих портретов, несмотря на мои розыски, я нигде более не встречал; они, вероятно, были единственными, и я до сих пор не могу успокоиться, что они погибли навсегда.
После кончины Павла I Гатчина и ее дворец заглохли и опустели надолго. Последующие императоры, посещая Гатчину лишь изредка на время охоты, оставались там не более двух-трех дней.
С воцарением императора Александра III Гатчина снова оживилась. Государь, ища уединения для своей работы, а также желая удалиться, как он писал в одном из своих писем, «от мерзостей городской жизни, а в особенности петербургской»14, избрал Гатчинский дворец своим постоянным местопребыванием и немедленно после похорон отца переехал туда.
Он и раньше часто бывал в Гатчине, и ему всегда были по душе и тихие деревенские окрестности, и тамошний прекрасный парк с целым рядом прекрасных озер, и огромные, окружавшие со всех сторон этот дворцовый городок, леса. И все это в каком-нибудь часе расстояния от столицы.
Об этих окрестностях упоминала с большой гордостью и Екатерина II в своей переписке с Вольтером.
* * *Государя Александра Александровича я увидал впервые на второй год его царствования, будучи еще мальчиком. Он тогда приезжал в наш корпус, и я, как лучший ученик моего 2-го класса, имел счастье рапортовать Его Величеству15.
Государь был так велик и грузен, а я так мал, что, помню, мне пришлось глубоко запрокинуть голову назад, чтобы иметь возможность, как полагалось, смотреть ему прямо в глаза.
Помню и то, что от такой неудобной позы и смущения я мог тогда произнести лишь первые слова моего ученического рапорта – «Ваше Величество»… а остальные забыл. Государь терпеливо выждал некоторое время, а затем добродушно рассмеялся и задал мне несколько одобряющих вопросов, на которые я кое-как все же ответил.
Но в конце царского посещения мы совсем осмелели; при отъезде хватали государя за руки, залезали ему в карман, старались оторвать «на память» пуговицы и завладели его платком и перчатками.
Некоторые из нас уцепились за его сани, а остальные долго бежали рядом по улице и кричали во все наши детские голоса громкое «ура»…
Вечером нас повезли в театр «Фантошей»16, где присутствовал государь, и в антрактах нам разносили обильное «угощение от двора»…
Эти царские посещения повторялись затем каждый год, обыкновенно в великом посту, когда государь на некоторое время покидал Гатчину и переселялся в Аничков дворец.
* * *Неожиданный переезд царствующего императора в заброшенный Гатчинский дворец, несмотря на всю его обширность, все же из-за недостатка побочных служб мало подготовленный для жизни Большого двора, отразился и на нашем полку.
Один из полковых манежей был тогда занят под экипажи придворно-конюшенной части, а казармы двух эскадронов были отданы под помещение части конвоя Его Величества и дворцовой полиции.
4-й эскадрон для этого был даже выведен в Царское Село, где жил с лейб-гусарами, а людям остальных приходилось довольно долго спать на тесно сдвинутых двух кроватях втроем. Несмотря на такую первоначальную тесноту и усиленную службу по охране – на наряды выходило 2/3 полка ежедневно, – в полку царило тогда радостное возбуждение, понятное только русской простой душе – ведь приходилось служить почти в непосредственной близости к русскому царю и нести перед всей родиной часть ответственности по его охране.
Государь и его семья выбрали для своего помещения самые неудобные маленькие комнаты, предназначавшиеся ранее для прислуги.
Они находились в антресолях арсенального каре и были так низки, что высокий рост государя позволял свободно дотрагиваться рукой до потолка.
Из всей семьи лучше всего была помещена по настоянию своей няни, англичанки Mrs Franklin, маленькая великая княжна Ольга Александровна.
Она занимала громадную комнату в верхнем этаже этого же каре и две небольшие комнаты по соседству с первой.
Я живо помню последние годы этого уже в далеком прошлом царствования, вспоминаю и много случаев из моего тогдашнего служебного и внеслужебного общения с нижними чинами, собранными со всех концов обширной России, – и уже тогда вынес твердое убеждение, что «навязанной святыней» русский царь в народном сознании никогда не являлся.
Он был для народа действительно святыней, но святыней ему не навязанной, а лишь им самим, для себя вымученной, как об этом говорят и все вдумчивые историки…
* * *Моя жизнь началась при императоре Александре II. Его я увидел лишь в гробу, в Петропавловской крепости, куда водили с ним прощаться весь наш пансион17.
Для 8-летнего мальчика, только что прибывшего из деревни и находившегося в частном, притом иностранном немецком пансионе, и не имевшего, кроме редких рассказов няни и гувернантки, почти никакого представления о русском царе, кровавое событие 1 марта, казалось бы, не могло иметь особенно волнующего значения18.
А между тем уже тогда под влиянием ли всеобщего негодования и горя, или чего-то другого, уже собственного, полученного, вероятно, мною от моих русских предков, чувство какой-то страшно тяжелой утраты овладело тогда мною, ребенком, наравне со взрослыми и сознательными.
Такое же ощущение, но благодаря зрелому возрасту, с еще большею силою испытал я, находясь уже в военной академии, при получении известия о кончине императора Александра III19, которого я, в сущности, лично совсем мало знал.
И странно – ведь с кончиной этих государей сама идея царской власти, которой я был предан и которую мне могло «навязать» военное воспитание, не умирала.
Я хорошо знал, что Россия ни на одну минуту не останется и впредь без своего царя, и все-таки…
Ничего подобного я, любивший с малых лет чтение, не переживал, когда умирали наши известные писатели или другие выдающиеся русские, которых не мог уже заменить никто; но их значение для Родины, видимо, не было таким всеобъемлющим как для меня, так и для других.
Кончина императоров захватывала всех; о ней говорили и самые захудалые крестьяне в деревне, и рабочие на улицах.
О смерти Тургенева, Достоевского, Некрасова, гр. Толстого, Владимира Соловьева, Менделеева, Ключевского и многих других упоминалось с волнением лишь в просвещенных кругах.
Для ¾ русского народа эти печальные события проходили совсем незаметно, и такое равнодушие невольно, вероятно, сказывалось и на мне.
Это было уже влияние не узкой среды – на мне отражались, вероятно, влияние и чувства всей моей родины.
* * *С моим вступлением в кирасирский Ее Величества полк связывается и мое первое знакомство с моим будущим государем Николаем Александровичем.
Впервые я его увидел еще совсем молодым, по-моему, очень красивым, немного застенчивым юношей осенью 1890 года, на Балтийском вокзале в Гатчине, когда он отправлялся в свое дальнее путешествие на Восток20, а мы, офицеры нашего полка, в котором он числился, провожали его при отъезде.
Став более взрослым, государь стал носить небольшую бородку, немного старившую его лицо. В те дни, когда я помню его еще юным цесаревичем, он был еще без бороды и казался мне удивительно миловидным.
В некоторых чертах его лица тогда еще можно было найти отдаленное сходство с его отцом, когда Александр III был еще совсем молод, был более строен и не носил бороды.
Вторичное свидание с ним было уже более продолжительным и произошло при моем представлении в Зимнем дворце в качестве офицера, командированного Особым комитетом на борьбу с голодом или, как тогда официально писали, на борьбу с недородом21.
Председателем этого Комитета был назначен наследник цесаревич, сейчас же после своего возвращения с Дальнего Востока.
В этот раз он довольно долго говорил со мной, расспрашивая подробности и, видимо, принимая близко к сердцу это дело, и уже тогда отзывался с особенной теплотой о простом русском народе.
Я был в то время совсем молодым офицером, и эта совершенно неожиданная и ответственная командировка, выпавшая по инициативе, кажется, министра двора, гр. Воронцова-Дашкова в числе офицеров других гвардейских полков и на мою долю, меня не только радовала, но и заставляла гордиться и опешить.
Железной дороги до Казани, где находился главноуполномоченный Комитета гофмейстер Ю. С. Нечаев-Мальцев, в помощь которому я назначался, тогда еще не было.
Все эти, кажется, шестьсот с лишком верст, в суровую зиму и по невозможным ухабам, я проделал тогда, не вылезая с саней и не давая себе ни часа отдыха.