Приспособить насекомых к планете вовсе не так просто, как кажется. У Ноя было меньше трудностей с животными — каждой твари по паре, — потому что, когда воды схлынули, он все еще находился на планете, которая вполне подходила для его груза. А Ганимед — не Земля. Возьмем пчел — мы ведь привезли пчел в «Мэйфлауэре», но на волю их не выпустили, они все еще хранились в сарае под названием «Оаху» до лучших времен. Пчелам нужен клевер или что-то на него похожее. На Ганимеде клевер расти будет, но он нам нужен главным образом, чтобы связать атмосферный азот и таким образом освежить обработанную почву. Мы пока клевер не сажали, потому что в воздухе еще не было азота, вернее, было, но слишком мало.
Но я опережаю события. Все это заставляет задуматься над инженерной стороной экологии. До нашего появления Ганимед был голой обледенелой скалой, страшно холодной и фактически лишенной атмосферы, имелись разве что только следы аммиака и метана. Так что самым безотлагательным делом было создать атмосферу, которой человек смог бы дышать.
Материал для нее был — лед. Предстояло использовать достаточно энергии, чтобы преобразовать молекулы воды в водород и кислород. Водород, естественно, поднимается кверху, кислород оседает на поверхности, где им можно дышать. Более пятидесяти лет понадобилось на это. Можете себе представить, сколько требуется энергии, чтобы создать для планеты величиной с Ганимед давление в три фунта кислорода над всей поверхностью? Давление в три фунта на один квадратный дюйм означает девять фунтов массы, потому что на Ганимеде только одна треть земного тяготения. Это значит, что вы должны начать с девяти фунтов льда на один квадратный дюйм Ганимеда — а лед здесь на редкость холодный: больше двухсот градусов ниже нуля по Фаренгейту.
Сначала вы нагреваете лед до температуры таяния, затем вы его оттаиваете, затем расщепляете молекулу воды на кислород и водород — не обычным лабораторным путем при помощи электролиза, но сильным нагреванием в преобразователе. В результате получается давление в три фунта кислородно-водородной массы на квадратный дюйм. Это не взрывчатая смесь, потому что легкий водород поднимается вверх, а пограничный слой слишком близко к вакууму, чтобы поддержать горение.
Но чтобы разложить молекулу воды, требуется 65 000 БТЕ[107] энергии на каждый дюйм поверхности, или, другими словами, на каждые девять фунтов льда. Все это складывается; Ганимед — небольшая планета, но все-таки у нее 135 000 000 000 000 000 квадратных дюймов поверхности. Умножаем эту цифру на 65 000 БТЕ, потом переводим британские единицы в эрги, и тогда получается: 92 500 000 000 000 000 000 000 000 000 000 эргов.
Девяносто два с половиной миллиона миллиардов квадрильонов эргов! Это число — такая красотища, что я его записал в дневник и показал Джорджу. На него оно впечатления не произвело. Джордж сказал, что все числа одинакового размера, и ни на кого, кроме недоумков, длинные ряды нулей не действуют. Он заставил меня вычислить, что означает это число в единицах массы-энергии, при помощи доброй старой формулы Е=тс2, так как преобразование массы в энергию использовалось, чтобы дать Ганимеду его атмосферу.
По закону Эйнштейна один грамм массы эквивалентен 9 х 1020 эргов, так что эта фантастически длинная цифра оказывается равной 1,03 х 1011 граммов энергии, или 113 200 тонн. Это, главным образом, превращенный в энергию лед: какая-то часть того же самого льда, который превратили в атмосферу, — хотя, возможно, в конвертер мог попасть еще какой-нибудь камешек — эта штука способна сожрать все, что угодно. Будем считать, что это был чистый лед; таким образом, получается кубик льда в сто шестьдесят футов длиной по ребру. Это число я как следует прочувствовал.
Я показал полученный ответ Джорджу, его и это не удивило. Он сказал, что я должен бы понимать одно число так же легко, как и другое, что оба они означают одно и то же и что оба числа из одного и того же ряда. Не подумайте, будто атмосфера Ганимеда была создана из кубика льда в сто шестьдесят футов, просто это была масса, преобразованная в энергию, чтобы выполнить этот фокус. Если бы ту массу льда, которую преобразовали в кислород и водород, подвергнули обратному превращению, то лед покрыл бы всю планету более чем двадцатифутовым слоем, как та ледяная шапка, которая когда-то покрывала Гренландию. Джордж говорит — все это доказывает, что на Ганимеде вначале было огромное количество льда и что, если бы у нас не было конвертеров массы, мы бы эту планету не колонизировали никогда в жизни. Иногда мне кажется, что эти инженеры все считают настолько само собой разумеющимся, что от них ускользают многие приятные стороны нашего существования.
Получив на Ганимеде три фунта давления кислорода и, соответственно, используя тепловую ловушку и прогрев планету до такой степени, чтобы кровь не смерзалась в жилах, колонисты получили возможность передвигаться по поверхности без космических скафандров и жить в комнатах без установок для искусственного давления. Атмосферный проект, однако, на этом еще не был исчерпан. Во-первых, на Ганимеде такая низкая космическая скорость убегания — всего 1,8 миллионов миль в секунду по сравнению с земными семью миллионами, — что новая атмосфера постепенно улетучивается вовне, особенно водород, и будет утрачена за миллион лет или около того. Во-вторых, требуется еще азот.
Для дыхания-то азот нам не нужен, обычно мы не особенно принимаем его во внимание. Но без азота не образуется белок, из которого строятся мышцы. Большинство растений получают азот из почвы; некоторые, например клевер, люцерна или бобы, берут его и из воздуха и отдают почве обратно. Почва Ганимеда была богата азотом, первоначальная скудная атмосфера частично состояла из аммиака — но настанет день, когда мы должны будем вернуть азот туда, откуда берем. Так что главной задачей атмосферного проекта стало создание азота.
Это не так просто, как разложить воду; такой процесс требует преобразования устойчивого изотопа кислорода-16 в устойчивый изотоп азота-14 с помощью энергоемкой реакции, вероятно, невозможной в природе, — во всяком случае, так говорится в учебниках, — и долгое время действительно считалось, что она теоретически невозможна. Сверх средней школы я не проходил курса атомной физики, так что не знаком с подобными уравнениями. Общий смысл сводится к тому, что такое можно выполнить в соответствующем преобразователе энергии-массы, и в атмосфере Ганимеда появится азот к тому времени, как его почва истощится и ей потребуется должная компенсация.
Углекислый газ проблемы не составлял: на Ганимеде был сухой лед, так же как и «водяной», и он испарялся в атмосферу задолго до того, как первые фермеры-пионеры получили участки. Но это вовсе не означает, что можно начинать хозяйство на своей ферме, имея кислород, углекислый газ и участок земли. Земля-то мертвая. Мертвая, как Христофор Колумб. Голые бесплодные скалы, никакой жизни — ни малейших признаков жизни там никогда и не бывало. От мертвой скалы надо пройти очень длинный путь к богатой, теплой, черноземной почве, кишащей бактериями и червями, к такой почве, какая требуется, чтобы получить урожай.
В этом и заключалась работа поселенцев — создать такую почву. Понимаете, как это сложно? Клевер, пчелы, азот, скорость убегания, энергия, экологический баланс между животными и растениями, газовые законы, экспоненциальные зависимости, метеорология — эколог-математик должен учитывать все и продумывать все заранее. Экология взрывоопасна: то, что представляется небольшим и невинным вторжением, может изменить весь баланс. Каждые слыхал об английском воробье. И об австралийских кроликах, которые чуть не сожрали весь континент, до последнего хозяйства и дома. И о карибской мангусте, которая уничтожила тех самых кур, которых призвана была защищать. И об африканской улитке — она чуть не уничтожила Западное тихоокеанское побережье, пока не нашли паразита, который смог с ней покончить.
Вы берете безобидное полезное насекомое, растение или животное на Ганимеде и не заботитесь о том, чтобы доставить сюда еще и его естественных врагов, и через два-три сезона начинаете жалеть, что не привезли вместо него бубонную чуму. Но все это — работа главного эколога; работа фермера — инженерная агрономия: образование почвы и выращивание на ней растений. Это означает, что надо взять то, что вы здесь нашли изначально: гранитные валуны, на которых растопили лед, куски замороженной лавы, пемзу, песок, скальные породы — разбить все это на мелкие кусочки, верхние несколько дюймов растолочь в муку и, наконец, перемешать полученное с самой матушкой-землей, а затем лелеять то, что вышло, чтобы оно ожило и распространилось кругом. А это непросто.
Но интересно. Я совершенно забыл, что первоначально занялся этим предметом только для того, чтобы выдержать испытания и получить нашивку. Я у всех выспрашивал и доискивался, где можно увидеть различные стадии этого процесса и что из него выходит. Я отправился на фермы, чтобы посмотреть своими глазами. Большая часть светлой фазы ушла у меня на то, чтобы все это изучить. Когда я вернулся в город, выяснилось, что Джордж уже давно меня разыскивает.
Но интересно. Я совершенно забыл, что первоначально занялся этим предметом только для того, чтобы выдержать испытания и получить нашивку. Я у всех выспрашивал и доискивался, где можно увидеть различные стадии этого процесса и что из него выходит. Я отправился на фермы, чтобы посмотреть своими глазами. Большая часть светлой фазы ушла у меня на то, чтобы все это изучить. Когда я вернулся в город, выяснилось, что Джордж уже давно меня разыскивает.
— На какие чертовы кулички тебя носило? — поинтересовался он.
— Так, повсюду понемножку, — отвечал я ему, — наблюдал, как работают поселенцы, получившие участок.
Он стал допытываться, где я ночевал и как мне удавалось кормиться.
— Билл, очень хорошо изучать дело ради того, чтобы получить нашивку, но ведь это не значит, «что надо превращаться в бродягу, — протестовал он. — Наверно, я тебя в последнее время забросил, ты уж извини. — Он умолк и немного подумал, потом продолжал: — Наверно, тебе лучше поступить в местную школу. Правда, они немногое могут тебе предложить, но это лучше, чем шляться и бездельничать.
— Джордж?
— Да, это, наверно, лучше всего… а?
— Ты что, решил совсем отказаться от того, чтобы взять участок?
Папа сразу встревожился:
— Это тяжелый вопрос, Билл. Я по-прежнему хочу, чтобы у нас была ферма, но как быть, ведь Пегги больна? А решать что-то надо: мы все еще в списке на жеребьевку и должны тащить из шляпы результат.
— Пап, я сам буду осваивать землю.
— Что-о?
— Ты работай на своей должности и заботься о Молли и Пегги. А я буду строить нам ферму.
13. ДЖОННИ ЯБЛОЧНОЕ СЕМЕЧКО[108]
Жеребьевка для нашей группы состоялась через три недели, и на следующий день мы с Джорджем отправились поглядеть, что нам досталось. Участок лежал к западу от города, за хребтом Кнайпера — территория была для меня новой: я проводил свои исследования к востоку от города, за электростанцией, где были расположены почти все полученные по заявкам земли. Мы прошли мимо множества ферм, некоторые на вид были хоть куда: несколько акров культивированной земли, покрытой буйной зеленой растительностью, и еще гораздо больше акров, обработка которых только-только началась. Это мне напомнило Иллинойс, но здесь явно чего-то не хватало. Я наконец понял, чего именно — деревьев. Но даже без деревьев местность была очень красива. Справа, к северу, возвышались предгорья Биг-Рок-Кэнди. Вдали, от нас миль за двадцать-тридцать, высоко поднимались их покрытые снегами вершины. Слева извивались воды лагуны Серенидад, подходя к нам с юга ближе, чем к Леде. Мы находились футов на двести выше уровня озера. День был ясный, и я пытался увидеть дальний берег, но не уверен, что его разглядел. Пейзаж был просто потрясающий. Папа тоже это почувствовал. Он шагал и насвистывал «Бьюла Ленд», перевирая мелодию. Мне моя музыкальность досталась по наследству от Анны.
Он умолк и сказал:
— Билл, я тебе завидую.
Я сказал:
— Все-таки мы ведь все будем вместе, Джордж. Просто я в авангарде, — я немного подумал и заявил: — Джордж, ты знаешь, что я тут выращу прежде всего после того, как получу первый урожай?
— Что?
— Собираюсь импортировать семена и вырастить для тебя табак.
— Ну нет, сынок.
— Почему же нет? — я почувствовал, что он тронут, когда он сказал «сынок». — У меня получится.
— Это хорошо с твоей стороны, но надо думать о главном. А к тому времени, как мы сможем себе это позволить, я уже позабуду, как зажигать трубку. Честное слово, я не ощущаю этой потери.
Мы не спеша прошли еще немного, не говоря ни слова, просто чувствуя нашу близость и отличное настроение. Вскоре дорога сошла на нет. Папа остановился и вытащил из сумки план.
— Должно быть где-то здесь.
На плане изображалось то место, где кончается дорога, а дальше шла пунктирная линия, обозначающая ее будущее продолжение. На плане была обозначена наша ферма; ее ближайший угол был примерно полумилей дальше, если идти по дороге, которой пока еще не существует. По этому плану край нашего участка — то есть край земли, которая будет нашей, если мы ее освоим, — проходил вдоль северной стороны дороги и тянулся с четверть мили, а оттуда поднимался к подножью гор. Место было помечено «Участок 117-Х-2» и пришлепнуто печатью главного инженера. Папа вылупил глаза на то место, где исчезала дорога. Прямо поперек лежала застывшая лава, слоем толщиной с мою голову, дикая, словно суровая зима в Мэне.
— Билл, — спросил он меня, — можешь побыть индейцем?
— Думаю, это у меня неплохо получится.
— Нам придется пройти по этой лаве, держась прямо на запад.
На словах легко, на деле — не очень. Мы то спотыкались о колдобины в поверхности лавы, то катились по ней на подошвах, словно по льду, то вынуждены были обходить отдельные участки. На вид-то лава мягкая, а на деле это совсем не так. Папа поскользнулся и содрал кожу с голени, а я сбился со счета, сколько шагов мы сделали. Но через некоторое время мы миновали лаву и вышли на поле, покрытое валунами. Это были неровные камни самых разных размеров, крупные — величиной с дом, мелкие — с мой кулак. На самом деле это был всего-навсего мусор, который остался на месте растаявшего льда, образовавшего лагуну Серенидад.
Джордж говорит, что у Ганимеда наверняка была бурная юность: его покрывали пар и вулканы. По булыжному полю идти стало легче, зато придерживаться нужного направления — труднее. Пройдя немного, папа остановился.
— Билл, — позвал он, — ты знаешь, где мы находимся?
— Нет, — признался я, — но заблудиться мы не можем. Если мы будем снова двигаться на запад, мы придем прямо к этому участку.
— Наверно, лучше так и сделать.
— Погоди-ка минутку.
Прямо перед нами возвышался особенно гигантский валун. Я пробрался к нему, и мне удалось взобраться на его верхушку, всего только поцарапав руку.
— Я вижу дорогу, — сообщил я папе. — Мы севернее того места, куда должны попасть. И по-моему, мы забрались слишком далеко.
Я на глаз отметил места и слез. Мы стали пробираться к северу — столько, сколько мне показалось нужным, затем снова повернули к востоку. Наконец я признался:
— Наверно, мы прошли мимо, Джордж. Не очень-то я ловкий индеец.
Он сказал:
— Ах, так? А это что?
Он немного опередил меня и остановился.
Это была аккуратно сложенная пирамида с плоским камнем на вершине. На ней было написано краской: «117-Х-2. Ю-В угол». Последние полчаса мы находились на собственной ферме, тот большой камень, на который я забирался, лежал на ее территории.
Мы присели на плоский удобный камень и огляделись. Ни один из нас ни слова не произнес, но в мыслях у папы и у меня было одно и то же: если это и есть наша ферма, так я свой собственный дедушка. Через некоторое время папа что-то пробормотал. Я спросил:
— Что ты сказал?
— Голгофа, — повторил он громко. — Голгофа, место черепов[109], — он уставился прямо перед собой.
Я посмотрел в направлении его взгляда: там на вершине одного булыжника лежал другой, и солнце так их высвечивало, что они действительно выглядели похожими на череп. Он злобно глазел на нас. Было так дьявольски тихо, что, казалось, слышно, как растут у вас на голове волосы. Это место меня угнетало. Я бы все на свете отдал за то, чтобы хоть кого-то услышать или увидеть хоть какое-нибудь движение. Все что угодно, пусть бы ящерица выползла из-за скалы — я бы ее просто расцеловал. Но здесь не было никаких ящериц — никогда не было.
Немного спустя Джордж спросил:
— Билл, а ты уверен, что хочешь тут работать?
— Разумеется, уверен.
— Это же не обязательно, ты знаешь. Если ты решишь вернуться назад на Землю и поступить в МТИ, я мог бы устроить тебя на следующий рейс.
Наверно, он подумал, что, если я соглашусь вернуться, я могу взять с собой Пегги, со мной-то она захочет поехать. Может быть, я должен был заговорить об этом. Но я не стал. Я спросил:
— А ты возвращаешься?
— Нет.
— Вот и я нет.
В тот момент это было главным образом из-за упрямства. Я вынужден был признать, что на нашей «ферме» не протекают молочные реки в кисельных берегах; она выглядела довольно угрюмо. Никто, кроме безумного отшельника, не захотел бы поселиться в таком месте.
— Обдумай все, Билл.
— Я уже обдумал.
Мы немного посидели еще, не разговаривая, просто думая свои долгие думы. И вдруг — мы так перепугались, что чуть из собственных сапог не выпрыгнули: кто-то, двигаясь в нашу сторону, выводил, причем довольно искусно, высокие альпийские трели. Еще минуту назад я хотел услышать хотя бы что-нибудь, а теперь, когда это произошло, мне показалось, будто я в темноте наткнулся на чью-то холодную липкую руку.
Мы оба вскочили, папа сказал: