— Нет, — сказал учитель и хотел отвернуться, но К. не отставал.
— Как? Вы не знаете графа? — снова спросил он.
— Как я могу его знать? — тихо сказал учитель и громко прибавил по-французски: — Примите во внимание, что здесь присутствуют невинные дети.
К. решил, что это дает ему право спросить:
— Могу я, господин учитель, как-нибудь навестить вас? Мне придется здесь задержаться, а я уже сейчас чувствую себя несколько одиноко: к крестьянам я не принадлежу и к Замку, пожалуй, тоже нет.
— Между крестьянами и Замком не такая уж большая разница, — сказал учитель.
— Возможно, — согласился К., — но в моем положении это ничего не меняет. Могу я как-нибудь навестить вас?
— Я живу на Лебединой улице в доме мясника.
Это было скорее адресной справкой, чем приглашением, тем не менее К. сказал:
— Хорошо, я зайду.
Учитель кивнул и вместе с толпой снова затараторивших детей двинулся дальше. Вскоре они исчезли в какой-то круто уходившей под гору улочке, а К., раздраженный разговором, все не мог собраться с мыслями.
Впервые со времени своего прихода сюда он почувствовал настоящую усталость. Долгий путь вначале как будто совсем не утомлял его — как он шагал тогда, спокойно, день за днем, шаг за шагом! Но теперь последствия огромного перенапряжения все-таки сказались, и, конечно, не вовремя. Его непреодолимо тянуло к новым знакомствам, но каждое новое знакомство увеличивало усталость. Если он в своем теперешнем состоянии заставит себя доплестись хотя бы до входа в Замок, будет сделано более чем достаточно.
И он снова двинулся вперед, но дорога оказалась какой-то очень длинной. Потому что улица, по которой он шел, главная улица деревни, не вела к замковой горе, она только приближалась к ней, но затем, как нарочно, отворачивала в сторону, и если и не удалялась от Замка, то и ближе к нему тоже не подходила. К. все ждал, что вот уже эта улица должна наконец свернуть к Замку, — и только потому, что он этого ждал, шел дальше; видимо, из-за своей усталости он не решался покинуть эту улицу; удивлялся он и длине деревни, которая никак не кончалась: все одни и те же маленькие домики, и замерзшие окна, и снег, и безлюдье; в конце концов он вырвался из этой цепкой улицы, его приняла какая-то узкая улочка, снег — еще глубже, вытаскивать увязающие ноги стало тяжелой работой, его прошиб пот, неожиданно он остановился и идти дальше уже не мог.
Ну, он ведь не в пустыне, справа и слева стоят крестьянские домишки. Он слепил снежок и швырнул в какое-то окно. Сразу же открылась дверь — первая за все время его пути по деревне; в дверном проеме стоял старый крестьянин в бурой меховой тужурке, голова его дружелюбно и немощно склонялась набок.
— Можно зайти к вам на минутку? — спросил К. — Я очень устал.
Он даже не услышал, что сказал старик, и только с благодарностью понял, что к нему подтолкнули какую-то доску, что его спасают из этого снега, и, сделав несколько шагов, очутился в комнате.
Большая комната, тусклый сумрачный свет. Вошедшему с улицы сначала вообще ничего не видно. Пошатнувшись, К. налетел на какое-то корыто с бельем, женская рука удержала его. Откуда-то из угла неслись детские крики. Из другого угла валил пар, превращая сумерки в непроглядный мрак. К. стоял словно окутанный облаками. «Да он пьяный», — сказал кто-то.
— Кто вы? — крикнул повелительный голос, потом, очевидно обращаясь к старику, спросил: — Зачем ты его впустил? Мало ли кто там по улицам шатается — всех впускать?
— Я графский землемер, — сказал К., пытаясь таким образом оправдаться перед все еще невидимым хозяином.
— Так это землемер, — произнес женский голос, и наступила полная тишина.
— Вы меня знаете? — спросил К.
— Конечно, — коротко отозвался тот же голос. Кажется, то, что К. знали, говорило не в его пользу.
Пар наконец немного рассеялся, и К. постепенно смог оглядеться. Был, по-видимому, всеобщий банный день. Около дверей стирали белье. Пар, однако, шел из другого угла, где в деревянном чане (таких К. еще не видел: он был размером почти с две кровати) в клубящейся воде купались двое мужчин. Но еще большее изумление — хотя и трудно было бы сказать, что именно изумляло, — вызывал правый угол. Там из большого отверстия, единственного в правой стене, лился, очевидно, со двора белесый от снега свет, и в этом свете платье женщины, которая устало полулежала в высоком, стоявшем в самом углу кресле, мерцало, как шелк. На руках у женщины лежал грудной ребенок. Вокруг нее на полу играло несколько детей, явно крестьянских, но она, казалось, принадлежала к другому миру, впрочем, болезнь и усталость делают утонченными и крестьянские лица.
— Садитесь! — сказал один из мужчин, бородатый и к тому же с большими усами над пыхтящим ртом, который он все время держал раскрытым, показал рукой через край бадьи — забавно выглядело — на какой-то сундук и при этом забрызгал К. все лицо теплой водой.
На сундуке уже сидел, погрузившись в полузабытье, впустивший К. старик. К. испытывал благодарность за то, что смог наконец сесть. Никто уже не обращал на него внимания. Женщина у корыта, светловолосая, молодая и крепкая, тихо напевала за работой; мужчины в чане топтались и ворочались, дети пытались к ним подобраться, но их каждый раз отгоняли мощными снопами брызг, не щадившими и К.; женщина в кресле лежала словно неживая, и даже взгляд ее был устремлен не на ребенка у ее груди, а куда-то вверх.
По-видимому, К. долго смотрел на эту неменяющуюся, прекрасную, печальную картину, но потом, должно быть, заснул, потому что, когда он вздрогнул от испуга при звуке окликнувшего его громкого голоса, голова его лежала на плече старика. Мужчины закончили купание (в чане теперь под присмотром светловолосой женщины возились дети) и стояли одетые перед К. Оказалось, что крикливый бородач был помельче второго. Этот второй — не выше бородатого и с бородой намного меньшей — был молчаливый, медленно соображавший, широкий в плечах мужчина (и лицо тоже было широкое), голову он держал опущенной.
— Господин землемер, — начал он, — нельзя вам здесь оставаться. Простите за невежливость.
— Я и не собирался оставаться, — сказал К., — хотел только отдохнуть немного. Это мне удалось, и теперь я ухожу.
— Вы, наверное, удивляетесь, что мало гостеприимства, — продолжал этот человек, — но гостеприимство у нас не в обычае, нам гостей не требуется.
Несколько освеженный сном, несколько более восприимчивый, чем раньше, К. был обрадован этой прямотой. Двигаясь уже свободнее, он потыкал там и сям своей палкой, приблизился к женщине в кресле; впрочем, и сложением он был крупнее всех в комнате.
— Конечно, — сказал К., — на что вам гости? Но иногда все-таки бывает и нужен кто-нибудь, к примеру, — я, землемер.
— Этого я не знаю, — медленно проговорил человек, — если вас позвали, значит, вы, наверное, нужны, но это будет исключение, а мы — люди маленькие, мы правило соблюдаем, вы нас за это винить не можете.
— Нет-нет, — сказал К., — я должен только поблагодарить вас, — вас и всех здесь.
И неожиданно для всех, чуть ли не прыжком развернувшись, К. оказался перед той женщиной. На К. смотрели ее голубые усталые глаза, шелковая прозрачная косынка была спущена до середины лба, на руках у нее спал младенец.
— Кто ты? — спросил К.
Презрительно — было неясно, относилось ли это презрение к К. или к ее собственным словам, — она сказала:
— Девочка из Замка.
Все это продолжалось лишь одно мгновение — и вот уже один из мужчин был справа, второй — слева от К., и, словно нельзя было договориться иначе, его молча, но изо всех сил тащили к дверям. Старик вдруг чему-то обрадовался и захлопал в ладоши, засмеялась и прачка, смотревшая за детьми, которые вдруг подняли умопомрачительный шум. И вскоре К. уже стоял на улице, а двое мужчин с порога следили за ним. Опять шел снег, но, несмотря на это, казалось, что стало чуть светлее. Бородач нетерпеливо крикнул:
— Куда вы хотите идти? К Замку будет сюда, к деревне — сюда.
Ему К. не ответил, но другому, который, хоть и был сильнее, казался более обходительным, он сказал:
— Кто вы? Кого мне благодарить за приют?
— Я — кожевник Лаземан, — был ответ, — а благодарить вам тут некого.
— Ладно, — сказал К., — может быть, мы еще встретимся.
— Я думаю, нет, — сказал человек.
В этот момент бородач закричал, подняв руку:
— Добрый день, Артур! Добрый день, Иеремия!
К. обернулся — значит, все-таки люди в этой деревне еще появляются на улице! Со стороны Замка приближались двое молодых людей, оба среднего роста, очень гибкие, в облегающей одежде и внешне очень похожие друг на друга. Цвет лица у обоих был темно-коричневый, и тем не менее остренькая бородка выделялась на лице своей особенной чернотой. Они шагали в ногу, легко, пружинисто и удивительно быстро для такого состояния дороги.
— Чего вы? — крикнул бородач. Они не останавливались и шли так быстро, что объясняться с ними можно было только криком.
— Дела! — прокричали они, смеясь.
— Где?
— В трактире.
— Я туда тоже иду! — заорал вдруг громче их всех К., ему очень захотелось, чтобы эти двое взяли его с собой; хотя знакомство с ними не выглядело многообещающим, но то, что они хорошие, бодрые попутчики, было ясно. Они услышали слова К., но только кивнули — и уже исчезли.
К. по-прежнему стоял в снегу, не было никакого желания вытаскивать из снега ногу только для того, чтобы тут же снова утопить ее; кожевник и его товарищ, довольные тем, что наконец выпроводили К., медленно, все время оглядываясь на него, боком протиснулись через едва приоткрытую дверь в дом, и К. остался один среди окружавшего его снега. «Повод для некоторого отчаяния, — подумалось ему, — если бы только я оказался здесь случайно, а не намеренно».
В этот момент в избе слева отворилось крошечное окошко; закрытое, оно казалось темно-синим, может быть, из-за отблесков снега, и было такое крохотное, что, когда оно теперь открылось, даже нельзя было увидеть все лицо выглядывавшего, — только глаза, старые карие глаза. «Стоит там», — услышал К. слова, сказанные дрожащим женским голосом. «Это землемер», — произнес мужской голос. Затем мужчина подошел к окну и спросил — не то чтобы враждебно, но все же так, словно для него было важно, чтобы на улице перед его домом был порядок:
— Вы кого ждете?
— Саней, которые бы меня подвезли, — ответил К.
— Здесь сани не ездят, — сказал мужчина, — здесь нет движения.
— Но ведь эта улица ведет к Замку, — возразил К.
— Все равно, — с какой-то непреклонностью в голосе сказал человек, — все равно здесь нет движения.
Оба помолчали. Но мужчина явно что-то обдумывал, потому что все не закрывал окошка, из которого валил дым.
— Плохая дорога, — заметил К., чтобы помочь ему.
Но тот сказал только:
— Да, конечно.
Однако, подождав еще, он все же прибавил:
— Если хотите, я вас отвезу на моих санях.
— Сделайте это, пожалуйста, — обрадовался К., — сколько вы за это возьмете?
— Ничего, — сказал мужчина.
К. очень удивился.
— Вы же землемер, — пояснил тот, — и принадлежите к Замку. Вы вообще-то куда хотите ехать?
— В Замок, — быстро сказал К.
— Тогда я не поеду, — тут же заявил мужчина.
— Я ведь принадлежу к Замку, — повторил К. мужчине его собственные слова.
— Может быть, — отозвался тот равнодушно.
— Ну тогда везите меня в трактир, — сказал К.
— Хорошо, — согласился мужчина, — я сейчас выйду с санями.
Во всем этом не ощущалось особого дружелюбия, напротив, скорее это было очень своекорыстное, опасливое, почти педантское стремление убрать куда-нибудь К., чтоб тот не стоял перед домом.
Открылись ворота, и выехали маленькие сани для легкой поклажи, совсем плоские, без какого бы то ни было сиденья, тянула их слабосильная лошаденка, а за санями шел сгорбленный, тщедушный, прихрамывающий человечек с худым болезненно-красным лицом, которое казалось совсем маленьким из-за туго обмотанного вокруг головы шерстяного платка. Он был явно болен и все-таки вылез из дому — только для того, чтобы спровадить отсюда К. К. вскользь высказал что-то в этом роде, но человек отрицательно покачал головой. К. узнал от него только, что он — возница Герштеккер и что взял он эти неудобные сани, потому что они как раз стояли наготове, а вытаскивать другие заняло бы слишком много времени.
— Садитесь, — сказал Герштеккер и указал кнутом назад, на сани.
— Я сяду рядом с вами, — ответил К.
— Я не буду садиться, — сказал Герштеккер.
— Но почему? — спросил К.
— Я не буду садиться, — повторил Герштеккер, и тут на него напал кашель, который так сотрясал его, что ему пришлось расставить для устойчивости ноги, а руками ухватиться за край саней.
К. больше ничего не сказал, сел сзади на сани, кашель понемногу утих, и они поехали.
Этот Замок там, наверху (удивительно уже потемневший), до которого К. надеялся добраться еще сегодня, вновь удалялся. И словно подавая ему какой-то знак к их временному расставанию, там зазвонил колокол — радостный, торопливый колокольный звон, от которого, пусть на одно только мгновение, так сжималось сердце, словно угрожало ему — ибо и боль была в этом звоне — исполнение того, о чем неясно оно тосковало. Но вскоре большой колокол умолк и его сменил маленький, звонивший слабо и однообразно, — может быть, еще наверху, а может быть, уже и в деревне. Этот перезвон, впрочем, больше подходил к медленному движению саней и к жалкому, но непреклонному вознице.
— Эй, — неожиданно крикнул К.; они были уже рядом с церковью, до трактира было теперь недалеко, и К. мог на что-то отважиться, — я все удивляюсь, что ты на свой страх и риск отваживаешься меня раскатывать, тебе это что — разрешено?
Герштеккер не обращал на него внимания, он все так же мерно шагал рядом со своей лошадкой.
— Эй, ты! — крикнул К., загреб с саней снегу, слепил снежок и бросил Герштеккеру точно в ухо.
Тот наконец остановился и повернулся, но, увидев теперь вблизи, совсем рядом (сани проехали еще немного вперед) сгорбленную фигуру этого человека, над которым, можно сказать, надругались, его красное, усталое, худое лицо с какими-то разными щеками (одна — плоская, другая — впалая) и его настороженно открытый рот, в котором оставалось лишь несколько одиноких зубов, — К. невольно повторил уже из сострадания то, что раньше сказал со зла: не накажут ли Герштеккера за то, что он возил К.?
— Что тебе надо? — бессмысленно спросил Герштеккер, но никаких объяснений в действительности не ожидал, прикрикнул на лошаденку, и они снова поехали.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Когда они подъезжали к трактиру — К. узнал это по изгибу дороги, — к его удивлению, было уже совершенно темно. Неужели он так долго отсутствовал? Нет, по его расчетам, всего час, может быть — два, а вышел он утром, и есть совсем не хотелось, и только что вокруг был ровный дневной свет, и вот теперь — темнота. «Короткие дни, короткие!» — сказал он себе, соскользнул с саней и пошел к трактиру.
На верхней ступеньке маленького крыльца стоял — К. рад был его видеть — хозяин и, подняв фонарь, светил ему навстречу. На мгновение вспомнив о вознице, К. остановился; где-то кашляли в темноте, это — он. Ну его он еще увидит. Только когда К. был уже на крыльце около смиренно приветствовавшего его хозяина, он заметил, что по обе стороны от двери кто-то стоит. Он взял из рук хозяина фонарь и осветил их, это были те двое, которых он уже встречал и которых тогда назвали Артуром и Иеремией. Теперь они отсалютовали ему. Это напомнило К. его военную службу, те счастливые времена, и он засмеялся.
— Кто вы? — спросил он, переводя глаза с одного на другого.
— Ваши помощники, — ответили они.
— Это помощники, — тихо подтвердил хозяин.
— Как? — спросил К. — Вы — мои старые помощники, которым я позволил отстать, которых я жду?
Они подтвердили.
— Это хорошо, — сказал К., немного подумав, — это хорошо, что вы пришли. Впрочем, — добавил К., еще немного подумав, — вы очень задержались, вы очень нерадивы.
— Далеко было идти, — сказал один.
— Далеко идти, — повторил К., — однако, когда я вас встретил, вы шли из Замка.
— Да, — сказали они без каких-либо объяснений.
— Где у вас аппаратура? — спросил К.
— У нас нет, — ответили они.
— Аппаратура, которую я вам доверил, — пояснил К.
— У нас нет, — повторили они.
— Ну что за люди! — сказал К. — В землемерском деле что-нибудь понимаете?
— Нет, — ответили они.
— Но если вы — мои старые помощники, так вы же должны в этом понимать.
Они молчали.
— Ладно, пошли, — сказал К., подтолкнул их в дом и вошел после них.
Вскоре они сидели в общей зале втроем за маленьким столиком (К. — посредине, справа и слева — помощники), преимущественно молчали и пили пиво. Кроме них, только за одним из столов сидели крестьяне — как и накануне вечером.
— Тяжело с вами, — сказал К., сравнивая уже не в первый раз их лица. — Как, собственно, прикажете вас различать? У вас различаются только имена, в остальном вы похожи друг на друга… как, — он запнулся, затем невольно продолжил, — в остальном вы действительно похожи друг на друга, как змеи.
Они усмехнулись.
— Вообще-то нас хорошо различают, — сказали они, оправдываясь.
— По-видимому, да, — согласился К., — я и сам был свидетелем этого, но у меня есть только мои глаза, и ими различить вас я не могу. Поэтому я буду обращаться с вами как с одним-единственным человеком и обоих называть Артур, тем более что так зовут одного из вас. Тебя, что ли? — спросил К. у одного.