Но и в сагах есть удивительная история о том, как прекратился обычай убивать жен на похоронах мужей. «Книга Плоского острова» рассказывает, как жена шведского конунга Эйрика Сигрид оставила его. Это был тот самый преданный Одину герой, который пообещал отправиться к богу через десять лет после дарованной ему победы. И знатная дама, чье имя подходило для настоящей валькирии, получившая прозвание Гордой, заявила, что не хочет последовать за ним в могилу. Она действительно пережила Эйрика и вышла замуж за датского конунга Свейна. О ее поступках еще не раз придется вспоминать — эта дама не уступала в решительности и гордости современным ей конунгам.
Но вернемся к смыслу самих погребальных действ. Ибн-Фадлан узнал, что русы считали недостойным оставлять человека в могиле на съедение червям. И это был не просто предрассудок — за этим убеждением стояла целая мифология.
В «Саге о Харальде Прекрасноволосом», знаменитом конунге из рода Инглингов, объединившем в первой трети X века Норвегию (бежавшими от него норвежцами была заселена Исландия), Снорри Стурлусон рассказывает об обычае, которого долго придерживались скандинавские конунги. Харальд ездил по всей стране по пирам (они назывались «вейцла»); это был не только праздник, сколько форма подати, — конунг с дружиной кормился так в подвластных землях. Но пришло время главного праздника середины зимы — йуля (теперь у скандинавов так называется Рождество), и конунг уже сел во главе стола, как вдруг явился некий человек, попросивший Харальда выйти к нему. Харальд разгневался было, но узнал, что это был некий финн по имени Сваей, которому конунг сам разрешил поселиться неподалеку. Он вышел к своему вассалу — и совершил ошибку. Мы знаем (в том числе из русской традиции), что новогодний праздник — святое и одновременно страшное время, время возобновления календарного цикла, когда открыты все миры, и нечистая сила выходит из преисподней. Это время гаданий и колдовства. Колдовством славились и финны, в том числе зазвавший к себе Харальда.
Харальд вошел к нему в дом, и конунга встретила красавица Снефрид, дочь Сваей, она, как и положено, поднесла конунгу кубок, полный меда. Как только Харальд выпел заговоренный напиток, он воспылал страстью к Снефрид, но Сваей потребовал, чтобы конунг обручился с финской красавицей.
Харальд женился на Снефрид и забыл с ней о своих владениях и обо всем, что престало конунгу. Она родила ему четверых сыновей, но затем умерла. Но и на смертном одре она была прекрасна, и румянец не оставил ее. В тоске конунг сидел три года у ее роскошного погребального ложа, напрасно ожидая, что она оживет. Люди боялись за его рассудок, и один из хитроумных дружинников посоветовал конунгу переменить подушки и драгоценные ткани, на которых покоилась умершая. Но как только ее подняли с ложа, страшный запах разложения распространился в покоях. Тогда, наконец, ее положили на погребальный костер, и тело красотки тут же посинело, и из него повыскакивали змеи, ящерицы, жабы и прочие гады.
Когда колдунья была сожжена, к Харальду вернулся разум, и он даже прогнал своих сыновей. Правда, потом конунг вернул неповинных детей, и в стране воцарился мир и были хорошие урожаи.
Рассказ саги о финской колдунье напоминает позднейшие рассказы о ведьмах и колдунах, которых надо было сжечь, чтобы уничтожить их вредоносную силу. Но эта вредоносная сила заключалась и в гадах, которые питались разлагающимся трупом. В мифе о происхождении карлов — не слишком дружественных богам существах — говорится, что они возникли из червей, размножившихся в теле убитого первого великана Имира. Но пожиравшие трупы чудовища преисподней — дракон Нидхёгг и прочие — были еще зловредней. Погребенные в земле — преисподней — мертвецы были их пищей и, значит, придавали им силы; те же мертвецы Хель, которая сама походила на разлагающийся труп, должны были стать союзниками чудовищ в день Гибели богов — сразиться с эйнхериями Вальхаллы.
Итак, на первый взгляд, обряд сожжения — очищения от умершего и разлагающегося тела — был обрядом небесного Асгарда, погребенные же в земле мертвецы должны были присоединиться к полчищам чудовищ.
Завет Одина
Недаром в «Саге об Инглингах» сам Один устанавливает погребальные обряды, и главный из них — трупосожжение. Умершего нужно было сжигать вместе с имуществом (и русы в описании Ибн-Фадлана следовали этому завету), и каждый приходил в Вальхаллу с тем, что было с ним на костре или было ранее зарыто в землю — принесено в жертву. Многочисленные клады монет арабского и западноевропейского серебра, зарытые в эпоху викингов, иногда считаются не свидетельством денежного обращения в Скандинавии, а именно кладами. Пепел же следовало бросать в море или зарывать в землю, в память о знатных людях — насыпать курган, о людях, достойных памяти, ставить памятные камни.
Сам Один, пишет Снорри, умер от болезни в Швеции. Это значило, что «бог» недостоин Вальхаллы! Этого хитроумный правитель шведов, конечно, допустить не мог и велел перед смертью пометить себя острием копья — подобно тому, как некогда мифологический и бессмертный Один пригвоздил себя копьем к мировому дереву. Таким ритуалом Один не только уподобился павшему в битве, но и присвоил себе власть над всеми павшими. Он сказал, что отправляется в Асгард, где будет жить вечно и принимать там своих дружинников. Бог был сожжен на костре, и сожжение было пышным: шведы верили, что чем выше поднимется дым от погребального костра, тем выше займет на небе место умерший.
Мы видели, что русский вождь, умерший далеко на Востоке — на Волге — следовал этому завету. Ему следовали и русские языческие князья X века, огромные курганы которых, подобные курганам Инглингов в Швеции, высились возле древнерусских городов — Киева, Чернигова, Смоленска. Археологи нашли в этих курганах остатки ладейных заклепок на кострище, а в центре кургана располагался котел с костями и шкурами козла; вокруг него стояли погребальные урны, куда были сложены останки сожженных на костре, — они получили новое вечное тело и мыслились присутствующими на загробном пиршестве! Мы знаем, что это пиршество было вечным, потому что в котле не иссякала чудесная пища — залогом тому были сохраненные кости и шкуры жертвенных животных. В самом большом древнерусском кургане — Черная могила в Чернигове — рядом с таким котлом располагалась пара огромных питьевых рогов с роскошными серебряными оковками и маленькая бронзовая статуэтка божка, держащего себя за бороду. Весь этот пиршественный комплекс был накрыт грудой доспехов и представлял собой настоящую модель Вальхаллы.
На другом конце великого пути из варяг в греки, в центре Швеции — области Уппланд (столицей которой и был город Упсала) у города викингов Бирка — был раскопан большой курган одного из Инглингов, также сожженного в ладье. На кострище тоже стоял котел, но не кости воскресающего жертвенного животного были сложены в этот священный сосуд. Там хранились останки самого сожженного конунга, а сверху был положена девичья коса… Археологи обнаружили страшное свидетельство правдивости слов арабского путешественника, описавшего обряд похорон на Волге.
Неудивительно, что правители Швеции и Руси в X веке следовали завету Одина: ведь, возможно, они принадлежали одному роду — роду Инглингов, а родоначальником этого рода и почитался предок Фрейра — Один.
Удивительно другое: прямой потомок Одина, его сын Фрейр, был сожжен по всем правилам — со всем имуществом и даже с женой — на костре, разведенном на его собственной ладье, но ладья эта отправилась не в Вальхаллу (ведь сами похороны проходили в Асгарде), а в мрачную преисподнюю — Хель. Мы можем понять, почему в «Младшей Эдде» боги должны были не вытащить ладью на сушу, чтобы установить на костер, а, наоборот, спустить в море: для мифологического рассказа важна была эта идея загробного путешествия, странствия Бальдра сначала через воды мирового океана, отделявшего Асгард и Мидгард от внешнего мира чудовищ и преисподней, а потом, уже на взнузданном коне, ко двору Хель. Но значит, сожжение умершего не обязательно приводило к путешествию на небо — путь с погребального костра (или прямо с погребальным костром, уплывающим на ладье Бальдра) мог вести в преисподнюю — «вниз и к северу».
Век сожжений и век курганов
Еще больше озадачивает смысл ритуальных действ, которые сопровождали похороны третьего мифологического правителя шведов — Фрейра. При нем наступил расцвет сказочного царства, который именовали даже золотым веком. Поэтому когда бог, воплощающий этот расцвет, заболел, его дружина обеспокоилась и скрыла от людей, что Фрейр при смерти. Как уже рассказывалось, они насыпали большой курган, сделали в нем дверь и три окна, и когда Фрейр умер, перенесли его туда, сказавши людям, что правитель жив. Так длилось три года, и три года подати поступали в курган Фрейра — в одно окно золото, в другое — серебро, в третье — медь.
Но дольше хранить тайну было невозможно, и когда люди узнали, что Фрейр мертв, а мир и урожай все равно сохраняются, они решили не сжигать его. Фрейр был провозглашен богом благоденствия, и ему стали приносить жертвы за урожай и мир. Тогда многие правители стали хоронить, а не сжигать своих родичей, и насыпать курганы, а конунг датчан Дан Гордый велел похоронить себя в кургане в полном воинском облачении, со взнузданным конем и многим другим добром. Тогда на смену веку сожжений пришел век курганов.
Еще более удивительный обряд совершили норвежцы на похоронах отдаленного потомка Ингви-Фрейра — конунга Хальвдана Черного, отца Харальда Прекрасноволосого. При нем, как и при его божественном предке, были урожайные годы, и когда Хальвдан умер, возвращаясь с празднования йуля, норвежцы из разных областей стали спорить, где должен быть похоронен конунг — ведь от этого зависело благополучие страны. Наконец решили, что тело Хальвдана будет расчленено на четыре части, и каждая похоронена под курганом в разных областях. Этот языческий культ реликвий многое объясняет в жизни архаического общества. Конунг, как воплощение удачи и благополучия, должен быть вездесущ; его разъезды по пирам (вейцлам) были не только способом прокормить дружину — они гарантировали благополучие всей стране. И после смерти сакральный правитель должен был оставаться гарантом этого благополучия: если у страны не было единого центра, следовало расчленить на «реликвии» тело умершего. Сама смерть конунга уподоблялась жертвоприношению во имя урожая (космического блага) — как в начальные времена был принесен в жертву и расчленен великан Имир во имя сотворения космоса из хаоса.
На первый взгляд, смысл похорон в кургане ясен: шведы не хотели, чтобы Фрейр после смерти покидал их страну и отправлялся на небо в Асгард, вслед за Одином, и не стали его сжигать. Он должен был оставаться гарантом мира и урожая на земле, точнее, даже — в земле, под курганной насыпью. Курган и напоминал собой жилище конунга с дверью и окнами, куда стекалась дань.
Такие курганы действительно были известны в Скандинавии в последние века язычества — в эпоху викингов. Под их насыпями устраивали просторные погребальные камеры, с полом и потолком, кухонной утварью и оружием — всем, что было необходимо для «жизни» там умершего. Но там же оказывались и взнузданные кони: легендарный конунг Дан Гордый велел похоронить себя под курганом, но одновременно он следовал и завету Одина.
Более того, в королевских курганах Норвегии, где были похоронены родственники Харальда Прекрасноволосого, в том числе в Гокстаде, там высится курган Олава Гейрстадальва, жилищем умершего становился не дом-могила, а… погребальный корабль. Целые ладьи (а в более скромных погребениях — небольшие лодки) содержали все необходимое для «жизни» — котлы прямо на котельных цепях, чтобы привешивать их над очагами, пиршественная посуда, вооружение. Самый знаменитый из таких кораблей — украшенная замечательной резьбой ладья из Осеберга — принадлежал не воину-конунгу, а королеве; имя кургана сохранило имя этой норвежской правительницы IX века — Асы или Осы, матери конунга Хальвдана Черного и бабки Харальда.
Благодаря тому, что курган был насыпан из плотной глины, дерево и другие вещи, помещенные в погребение, сохранились и были извлечены при археологических раскопках. Чего только не было в этой роскошной погребальной ладье, но, прежде всего, следует упомянуть деревянную палатку на корме — такую же, которую видел Ибн-Фадлан на корабле русского вождя (правда, тот корабль был сожжен). Даже ковер с многофигурной композицией — изображением ритуальной процессии — должен был украшать загробное жилище. Но более всего поражает обилие транспортных средств — помимо самой ладьи, погребение содержало колесницу и сани, покрытые богатой резьбой. Королева не одна обитала в своем загробном жилище — с ней была служанка; Асе необходим был королевский гардероб, и среди погребальных даров не забыли даже лишней пары обуви; это напоминает быт богини Фригг, которую сопровождала ее служанка богиня Фулла, носившая за ней ларец с украшениями и обувь.
Мы знаем, что богини не уступали самому Одину в своих правах распоряжаться в загробных чертогах: не только супруга Одина Фригг, но и Фрейя была хозяйкой собственного царства мертвых. В одной из саг хозяйка исландского хутора собирается после смерти к Фрейе — богиня, как уже говорилось, принимала у себя не только павших воинов, но и добродетельных хозяек. Мы помним, что ее имя значило «Госпожа». Но королева Аса едва ли собиралась к Фрейе: резьба на ее погребальной повозке передает сцену, связанные с культом Одина — там изображен герой, погибающий в змеином рву. Мы еще узнаем об этом герое, когда речь пойдет о кладе Нифлунгов-Нибелунгов. Пока что мы не можем решить, что должна была делать погребенная с такой пышностью королева в загробном мире — жить в комфортно обставленной ладье под курганом или отправляться в дальнее странствие на тот свет.
Чем глубже мы проникаем в смысл скандинавских мифов и культов, тем яснее становится, что над этой проблемой бились и сами скандинавы-язычники.
Баллада о мертвом женихе в век викингов
Романтический сюжет европейских баллад о преданной невесте, ждущей ушедшего в поход жениха, пока за ней не является в полночь призрак и едва не уносит деву в могилу, восходит к тем древним временам. Тогда считалось, что жены следуют за мужьями на тот свет. Считалось, что преданность женщины можно проверить только после смерти.
В одной из героических песен «Эдды» — Второй песни о Хельги Убийце Хундинга — рассказывается о преданности жены этого героя Вёльсунга, брата Сигурда. Само имя Хельги значит «Священный», «Посвященный», И действительно вся жизнь его была посвящена деяниям, достойным Вальхаллы. Этот конунг-викинг совершил многие боевые подвиги, в которых ему помогала валькирия Сигрун, дочь конунга Хёгни. Среди жертв его боевой ярости оказался и отец Сигрун. Узнав об этом, Сигрун стала оплакивать родичей, и Хельги принялся утешать деву — такова судьба, которая велела ей стать валькирией Хильд для своих родичей. Хильд — та самая валькирия, из-за которой длится битва между ее отцом, также зовущимся Хёгни, и возлюбленным Хедином, и Сигрун отвечает Хельги, что мечтала бы оживить всех убитых и потом оказаться в его объятьях.
Имя Хильд стало нарицательным в эпической и скальдической поэзии. Сама битва в скальдических стихах описывается как брак с Хильд — глава войска разламывает кольцо, чтобы вручить ей свадебный дар, возлюбленная Хедина готовит брачное ложе для шлемоносцев… Но это ложе — поле боя!
Любителям русской словесности хорошо известна эта метафора. В «Слове о полку Игореве» битва с половцами на реке Каяле описывается как брачный пир, на нем не хватило кровавого вина, но храбрые русичи закончили пир — напоили сватов и сами полегли за Русскую землю. Русская героическая песнь исторически точна, половцы действительно были сватами русских: ведь русские князья женились на половецких ханшах. Но сравнение битвы со свадебным пиром — не просто поэтическая метафора, особенно в героическое — эпическое время. Избранник валькирии — это эйнхерий, он получал ее любовь в воинском рае. Брак с валькирией — это смерть в бою.
Но брак в народной культуре всегда уподоблялся смерти: недаром причитания невесты были сродни похоронным причетам. Для родоплеменного общества это уподобление не было поэтическим: ведь невеста должна была отправляться в чужой род, а это было все равно, что отправиться в иной мир. Сватовство было подобно вызову на бой. В эддической песни героическое сватовство Хельги привело к гибели родичей Сигрун.
Неудивительно, что человеку в его рождении на свет, браке и смерти покровительствовали одни и те же девы судьбы — дисы, норны и валькирии.
В эддической песни волшебство было уже недоступно эпической героине, Сигрун не могла воскресить родичей, но и не изменила избранному ею герою. Она стала его женой, родила ему сыновей, но Хельги не суждено было дожить до старости.
Брат Сигрун Даг приносил жертвы Одину, чтобы тот помог ему отмстить за отца. Один дал жертвователю свое волшебное копье. Даг встретил Хельги у рощи, что звалась Фьётурлюнд, и это имя значило «Роща оков»; такую рощу еще Тацит поминает как священную у германского племени семнонов — туда нельзя было входить без оков. Даг пронзил Хельги копьем — принес его в жертву Одину в священной роще. Потом он пошел ко двору сестры и рассказал ей о случившемся.
Эта эпическая песнь содержит драму распадающегося и погибающего рода: Сигрун проклинает родного брата за убийство мужа, насылая на него традиционное заклятье — пусть он погибнет от собственного оружия! Даг отвечает, что не он виною такой судьбе, виноват Один, сеятель раздоров.