А теперь давайте сравним все это с резиденцией премьер-министра на Даунинг-стрит, 10, обычным домом ленточной застройки в районе Уайтхолла, который нисколько не выделяется ни своими размерами, ни стилем, по крайней мере, снаружи. Рой Дженкинс описывал его, как «один из самых ветхих домов в Лондоне, построенных в начале восемнадцатого века, – период, славящийся сооружением непрочных построек». Резиденция премьер-министра слегка напоминает ТАРДИС Доктора Кто, внутри нее гораздо больше места, чем может показаться снаружи, поскольку она занимает также прилегающие дома и благодаря системе переходов, невидимых снаружи, соединяется с другими частями Уайтхолла. Трудно представить себе что-то более непохожее на роскошное, но непрактичное здание рейхсканцелярии. Тем не менее, почти вся рабочая зона на Даунинг-стрит могла бы целиком поместиться в кабинете Гитлера.
Неудивительно, что у британского премьер-министра практически нет шансов соперничать с Гитлером в том, что касается харизмы. До войны английские политические лидеры передвигались по улицам без сопровождения телохранителей, политических советников и помощников, как это принято сегодня, и эта доступность также мешала им в приобретении харизмы. Даже во время войны Черчилль часто отправлялся в парламент пешком по Даунинг-стрит. Сегодня, даже в мирное время, премьер-министры предпочитают преодолевать расстояние в триста метров на машине, изъявляя желание пройтись пешком, только когда – как во время похорон королевы-матери в 2002 г. – появляется надежда, что это принесет им политический капитал.
Символы, эмблемы и знаки
Гитлер и лидеры нацистской партии использовали символику и отличительные знаки в военной форме, высоких сапогах, свастике, нарукавных повязках, флагах, гимнах и салютах, которые создавали общий стиль для партии и ее сторонников. Даже самый узнаваемый элемент внешнего облика Гитлера, его абсурдно маленькие усики щеточкой, прошли несколько стадий развития, несколько раз меняя свою форму. Черчилль тоже понимал, что политику необходимо иметь свой фирменный знак. В эссе, посвященном атрибутам политических деятелей – воротничкам Гладстона, трубке Болдуина и тому подобному, он, не вполне искренне, написал: «Ко мне все это не относится». Он что, действительно полагал, будто обычные люди носят такие фетровые шляпы с высоко загнутыми полями, бабочки в горошек, воротники-стойки со скошенными углами и курят сигары такого размера? Летом 1941 г. он стал поднимать в знак победы два пальца, и в его гардеробе имелись буквально десятки шляп: военные и морские шлемы, тропические шлемы, австралийская широкополая шляпа, русские папахи, хомбурги, панамы, цилиндры, один из которых недавно был продан на аукционе за 10 000 фунтов, ковбойские шляпы, даже головной убор индейского вождя. Он редко курил сигары, но на светских мероприятиях непременно появлялся с зажженной «Ромео и Джульеттой», наставляя сопровождавших его членов парламента из числа тори: «Никогда не забывайте о своем фирменном знаке!»[52]
Гитлер, наоборот, был фанатичным борцом с курением, которое он рассматривал как «месть краснокожих белому человеку за «огненную воду»». Фюреру удалось найти расовую составляющую даже в курении. Между 1933 и 1945 гг. нацисты развернули самую мощную антитабачную кампанию в мире, включавшую запрет на курение в общественных местах, ограничения на свободную продажу женщинам табачных изделий. Эта кампания дала толчок к созданию лучшей на тот момент эпидемиологии курения, впервые связав употребление табака с возникновением рака легких. Опасения, что табакокурение может пагубно сказаться на здоровье арийской расы, привели к тому, что немецкие врачи – половина из которых к началу войны являлись членами нацистской партии – возглавили кампанию по борьбе с курением. В рекламе Гитлер, Муссолини и Франко всегда подчеркнуто изображались некурящими, тогда как Сталин и Рузвельт дымили сигаретами, а Черчилль редко появлялся без сигары[53].
Несмотря на все эти меры, потребление сигарет в Германии в первые годы нахождения нацистов у власти возросло: если в 1932 г. на душу населения приходилось 570 сигарет в год, то в 1939 г. этот показатель равнялся уже 900. Во Франции за тот же период он с того же уровня поднялся только до 630. Активисты антитабачного движения в Германии жаловались фюреру на «американскую» рекламу, с которой им приходится тягаться, но тот не захотел предпринимать какие-либо действия в отношении табачных компаний, так как они с большим энтузиазмом одними из первых выступили в поддержку его режима и даже выпустили особую марку сигарет Sturmizigaretten (Сигареты штурмовиков). Они также обеспечивали солидный приток денежных средств в вечно испытывающую их дефицит казну, в 1937–1938 финансовом году поступления от них составили не менее миллиарда рейхсмарок. К 1941 г. доходы от налогов на табачную продукцию составляли около 8 % всех государственных доходов и были чрезвычайно важны для развития военной экономики.
Несмотря на то что в военно-воздушных силах и в почтовом ведомстве, а также на многих промышленных предприятиях, правительственных и партийных учреждениях, домах отдыха и госпиталях был введен запрет на курение – а Гиммлер запретил курить на службе всем офицерам СС, – потребление сигарет, тем не менее, продолжало расти.
Хотя в некоторых бомбоубежищах были оборудованы специальные комнаты, к 1941 г. курить в них, как правило, было запрещено, так же как и в автобусах и поездах в шестидесяти крупных городах Германии. Увеличив в ноябре того же года налог на табак до максимального уровня, нацисты объявили о «начале конца» курения во всем Рейхе. В результате, хотя процент курящих среди солдат был как никогда высоким (около 87,3), количество выкуриваемых ими сигарет снизилось на 23,4 %. В 1940–1941 гг. немцы выкурили рекордное – 75 миллиардов – число сигарет: этого достаточно, чтобы сложить цилиндрический блок высотой более ста метров и основанием около 300 квадратных метров.
Управление людьми
Кто, по-вашему, больше преуспел в искусстве управлять людьми – Гитлер или Черчилль? Хотя Гитлер держался особняком и по-настоящему любил только самого себя, он заботился о своих служащих, которые, в свою очередь, поголовно им восхищались. Когда они болели, он навещал их в больнице. Ему нравилось дарить им подарки на день рождения и на Рождество, он даже сам лично их выбирал. Некоторые, например его камердинер, видели в нем своего второго отца.
До самой своей смерти в 2000 г. в возрасте 83 лет любимая секретарша Гитлера Герда Кристиан хранила теплые воспоминания о человеке, которого она неизменно – даже после 1945 г. – называла «шеф». Она была с ним в бункере до самого последнего момента и впоследствии никогда не сказала ни одного дурного слова о своем «добром и справедливом» начальнике. Не бывает лидеров, ужасных настолько, чтобы у них не нашлось защитников. Едва ли среди жителей Москвы XVI в. удалось бы найти тех, кто с ностальгией вспоминал правление Ивана Васильевича. Он был жестоким царем, признавались бы они за чаркой водки, но справедливым, и его деяния нужно рассматривать в соответствующем историческом контексте. Прозвище «Грозный» являлось скорее уважительным проявлением народной привязанности, нежели выражением критики.
У Чингисхана, по всей вероятности, были сторонники, которые спустя годы утверждали, что он стал жертвой дурной славы, возможно, не знал о том, что творилось от его имени, был неправильно понят и, во всяком случае, он, по крайней мере, заставил яков двигаться по расписанию. С Владом Цепешем, вспоминали сентиментальные трансивальнцы, всегда знаешь, где находишься.
Эрик Хобсбаум, которого обычно называют величайшим из ныне живущих историков – хотя бог знает, почему, ведь его современники, такие, как, Роберт Блейк, Аса Бриггс, Алан Буллок, Антония Фрейзер, Пол Джонсон и Хью Томас, все еще с нами – не устает подчеркивать, как Иосиф Сталин модернизировал Советский Союз, и потому не мог быть таким уж плохим. У Ким Ир Сена, Фиделя Кастро, даже у Пол Пота есть свои защитники на Западе. Существует хорошо известный феномен, когда представители интеллигенции и писатели, при каждом удобном случае заявляющие о своей объективности и атеизме, часто первыми начинают поклоняться откровенной силе, и складывается впечатление, что чем ужаснее она себя ведет, тем неистовее поклонение.
Невиданное преклонение, продемонстрированное англичанами в отношении Наполеона, даже в ту пору, когда тот в 1804 г. стоял во главе своей Великой армии под Булонью, являет собой образец этого пагубного феномена. В своей книге «Наполеон и английский романтизм» историк Саймон Бейнбридж ведет хронику того, что он называет «одержимостью» – чувство, которое Байрон, Хэзлитт, Водсворт, Кольридж и Саути испытывали к выскочке-корсиканцу. В политике виги также оказались на грани предательства из-за искреннего восхищения врагом государства. Учась на последнем курсе в Кембридже, Уильям Лэм – впоследствии лорд Мельбурн – сочинил на латыни оду Бонапарту, а в его письмах к матери выражается радость от побед французской армии и сожаление об успехах союзников. Он вместе с Чарльзом Джеймсом Фоксом восхищался «энергией» Наполеона почти в той же степени, в какой английские писатели и аристократы восхищались «энергией» нацистской Германии в 1930-х гг. Историк Артур Брайант дошел до того, что в июне 1939 г., всего за три месяца до начала войны, назвал Гитлера «ожившим Неизвестным Солдатом», причем в отличие от Герды Кристиан он не мог похвастаться личным знакомством с фюрером.
То, что представители интеллигенции попадали в двадцатом веке под зловещее обаяние тиранов, когда поистине блестящие умы, к примеру, Жан-Поль Сартр и Э.Х. Карр загорались платонической любовью к Сталину, как политику, имело самые ужасные последствия для их соотечественников. Критика стихала, потенциальная оппозиция оказывалась загнанной в угол. То, что еще может быть простительно юной секретарше, почти не видевшей жизни за пределами берлинского бункера, недопустимо для таких прожженных писак, как Уолтер Дюранти, работавший в 1930-х гг. корреспондентом «New-York Times» в Москве, который был непосредственным свидетелем того, как Сталиным умышленно создавались предпосылки для начала голода на Украине, и продолжал с одобрением отзываться о режиме большевиков. Другой американский журналист, Линкольн Стеффенс, как известно, пошел еще дальше и по возвращении из России с энтузиазмом заявил: «Я видел будущее, и оно работает». Это актуально даже сейчас, когда марксизм-ленинизм отправлен на свалку истории – не считая, конечно, Китая, указывающего на наготу короля. Конечно, должным образом направленный, этот импульс может быть даже полезен для дела демократии. Даже когда члены палаты представителей США голосовали за объявление войны Японии после внезапного нападения на Перл-Харбор, один человек – миссис Дженетт Рэнкин из Монтаны – проголосовал против. Она одна выступила против 388, ее решение было опрометчивым и ошибочным, но она не побоялась обозначить свою смелую пацифистскую позицию. Только диктаторские режимы требуют абсолютного единогласия, и результаты выборов, как это случилось в 1985 г. в Северной Корее, где Великий Вождь якобы набрал сто процентов голосов избирателей, чаще говорят скорее об их слабости, нежели о силе.
Что же касается фрау Кристиан, то судьба, в конце концов, над ней посмеялась. «Я не могу пожаловаться на время, проведенное с фюрером, – делилась она с друзьями. – Нам даже разрешалось курить, хотя в Германии в то время курение среди женщин не одобрялось». Поскольку она умерла после долгой и мучительной борьбы с раком легких, можно сказать, что, в конце концов, ее шеф убил и ее тоже.
В отличие от Гитлера, Черчилль со своими подчиненными особенно не церемонился. Ему крайне редко удавалось демонстрировать качество, описанное им в «Савроле» как «величие манер, которыми обладали немногие выдающиеся люди». Как руководитель он иногда бывал груб и язвителен. Секретари с трудом разбирали, по их выражению, «нечленораздельное мычание или отдельные слова, брошенные мимоходом, без всяких пояснений», кроме того, к тем, кто оказывался не в состоянии уловить его мысль, Черчилль часто бывал до обидного резок. «Где, черт возьми, вы учились? – рычал он. – Вы, что, книг не читаете?». Если бы подобное случилось сегодня, Черчиллю было бы не избежать разбирательства в суде по трудовым спорам. Характер у него был ужасный, однако «величие манер», как правило, сглаживало ситуацию. К чести Черчилля нужно сказать, что с коллегами и начальством он был так же несносен, как и с подчиненными.
Известно, что когда в 1920-х гг. у Черчилля, который тогда занимал кресло канцлера казначейства, возникли разногласия с тогдашним министром здравоохранения Невиллом Чемберленом, он в попытке привлечь на свою сторону премьер-министра Стэнли Болдуина расхаживал «по кабинету, крича и грозя пальцем» и разразился «грандиозной тирадой». Чемберлен полагал поведение Черчилля «ребяческим и недостойным» и писал Болдуину: «Ни за какие райские наслаждения я не согласился бы с ним работать! Взрывной! Слово неподходящее, но зато точно отражает его темперамент!»
Летом 1940 г., неся на себе тяжелейшее бремя руководства страной в трудный для нее час, Черчилль получил письмо от своей жены, в котором говорилось: «Существует опасность, что твои коллеги и подчиненные будут относиться к тебе с антипатией из-за твоей грубой, саркастичной и надменной манеры общаться», и добавлялось: «Должна признаться, я замечаю, как твой характер портится… и с тобой уже не так приятно общаться, как раньше». Черчилль принял это к сведению и попытался измениться, но, как говорил премьер-министр Австралии Пол Китинг: «От лидера не требуется быть милым. От него требуется быть правым и быть сильным»[54].
Черчилль даже публично признал свою грубость, выступая с речью в Палате общин в июне 1941 г., в которой сказал:
Думаю, что ни одно из пренебрежительных или саркастических выражений, которые мне приходилось слышать от наших критиков, не может сравниться с теми, что я использовал не только в разговоре, но и в письменной форме. Если честно, я удивляюсь, что многие из моих коллег все еще разговаривают со мной.
Следуя совету
Сам факт, что Клементина Черчилль могла написать мужу столь откровенное письмо, говорит о крепком, основанном на любви браке, в котором между супругами существуют честные и прямые отношения. 16 апреля 1908 г. Черчилль, который тогда только ухаживал за Клементиной Хозьер, написал ей в письме: «Как отрадно и приятно мне было встретить девушку, обладающую таким умом и таким запасом великодушия». 18 апреля 1964 г., спустя пятьдесят шесть лет, две мировые войны и два срока на посту премьер-министра, обменявшись с мужем несколькими сотнями писем и телеграмм, Клементина Черчилль писала ему, чтобы сообщить, что в связи с окончанием парламентской карьеры ему хотели бы нанести визит три партийных лидера. То, что их связывает настоящая любовь, было видно с самого начала; когда она была вдали от него, он писал: «пустое гнездо [кровать] так тоскливо». Абсолютно ошибочно утверждать, как это сделал голливудский актер Кевин Костнер в мае 2001 г. – не представив никаких доказательств, – что Черчилль был неверен Клементине. Предположение, что у Клементины мог быть, по выражению Мэри Сомс, «классический курортный роман» с продавцом картин Теренсом Филиппом, является предметом споров между историками. Под солнечными часами в Аллее золотых роз в Чартвелле был похоронен голубь – память о мимолетном увлечении Клементины, которого ей преподнес Филипп, сопроводив подарок отрывком из стихотворения Уйэна Керра:
Если предположить, что «рассудительным человеком», о котором идет речь в стихотворении, был Черчилль, то отрывок становится еще более интригующим.
Несмотря на этот романтический эпизод, Клементина Черчилль была женщиной суровой. Она не проводила много времени с самыми интересными из друзей мужа – лордом Бивербруком, Бренданом Брэкеном и лордом Биркехедом, но обладала способностью одним лишь пристальным взглядом заставить замолчать таких людей, как генерал де Голль и Монтгомери, совсем как тетя Агата из романов Вудхауза о Дживсе и Вустере. Кто-то с более слабым характером, вероятно, не смог бы так долго прожить в браке с таким беспокойным и требовательным человеком, каким был Уинстон Черчилль. Самые нелицеприятные слова всегда произносились ею только в его защиту. В 1953 г. на обеде у французского посла она случайно услышала высказывание бывшего министра иностранных дел лорда Галифакса о том, что ее муж стал помехой для партии тори, и резко возразила: «Если бы страна полагалась на вас, мы могли и не выиграть войну». Искренние и равные отношения Клементины и Черчилля не похожи на отношения Евы Браун и Гитлера – даже проведя рядом с ним несколько лет, она продолжала называть его «mein Führer», и невозможно представить, чтобы она, отозвав его в сторону, пыталась как-то убедить быть помягче с подчиненными, даже если бы он ее об этом попросил.
Высказывается предположение, что причиной того, что отношения Гитлера с Евой Браун закончились браком, только когда ему исполнилось пятьдесят шесть лет и до смерти оставались считанные часы, был его гомосексуализм. В основанной на результатах глубоких исследований и прекрасно аргументированной, но совершенно неубедительной книге профессора Бременского университета Лотара Махтана «Скрытый Гитлер», опубликованной в 2001 г., фюрер предстает таким же гомосексуалистом, как в фильме Мела Брукса «Продюсеры». Махтан не только заявлял, что до 1933 г. Гитлер имел беспорядочные гомосексуальные связи, а затем беспощадно подавлял в себе эти наклонности, но даже утверждал, что «Ночь длинных ножей» в июле 1934 г. была организована им именно с целью скрыть этот постыдный секрет.
К сожалению, как почти всегда бывает с теориями такого рода, доказательства в лучшем случае представляются сомнительными и поверхностными, а в худшем попросту являются инсинуациями. Хотя были опубликованы десятки автобиографических сочинений, озаглавленных «Я был шофером Гитлера», «Я был врачом Гитлера» и «Я был слугой Гитлера», никто не решился на создание заведомого сенсационного бестселлера под названием «Я был любовником Гитлера». Профессор Махтан объясняет это тем, что среди 150 человек, убитых в «Ночь длинных ножей», было много фашистов и тех, кто знал о наклонностях Гитлера, и что это массовое «уничтожение свидетелей и свидетельств» было почти тотальным.