К сожалению, как почти всегда бывает с теориями такого рода, доказательства в лучшем случае представляются сомнительными и поверхностными, а в худшем попросту являются инсинуациями. Хотя были опубликованы десятки автобиографических сочинений, озаглавленных «Я был шофером Гитлера», «Я был врачом Гитлера» и «Я был слугой Гитлера», никто не решился на создание заведомого сенсационного бестселлера под названием «Я был любовником Гитлера». Профессор Махтан объясняет это тем, что среди 150 человек, убитых в «Ночь длинных ножей», было много фашистов и тех, кто знал о наклонностях Гитлера, и что это массовое «уничтожение свидетелей и свидетельств» было почти тотальным.
Однако теория профессора Махтана вызывает целый ряд сомнений. Йозеф Геббельс известен своим брезгливым отношением к гомосексуалистам: согласился бы он служить под началом и, в конце концов, убить себя, жену и шестерых детей ради человека, которого он подозревал в этом грехе? Генералов, заподозренных в гомосексуализме, ждал крах карьеры, нетрадиционная сексуальная ориентация считалась преступлением, наказанием за которое была отправка в концлагерь. Хотя в защиту своей теории профессор Махтан повторяет многое из антигитлеровской пропаганды 1920-х – начала 1930-х гг., она чрезвычайно сомнительна по своей сути, поскольку заимствована у самых ярых политических противников Гитлера.
После посмертного «разоблачения» историками и теледокументалистами лордов Баден-Пауэлла, Китченера и Монтгомери вопрос о человеке, чей брак был по сути вынужденным, становился неизбежным.
Но не только репутация фюрера была запятнана. По словам бывшего товарища Гитлера по окопам, солдаты мазали его пенис ваксой, когда он спал, что, по утверждению профессора Махтана, было «обычным делом» в немецкой армии.
Человеком, рассказывавшим эту и другие подобные истории о Гитлере, был Ганс Менд по прозвищу «Призрачный Всадник». Хотя во время войны Менд действительно служил в одной части с Гитлером, сам он был педофилом, подвергавшимся тюремному заключению за преступления сексуального характера и предъявлявшим к Гитлеру денежные претензии. В конце концов он сгинул в Дахау, и это считается свидетельством того, что Гитлер заставил-таки его замолчать, но его смерть вполне могла стать результатом и других его поступков. Как бы то ни было, Гитлер позволил Менду прожить еще несколько лет после того, как руководители «коричневорубашечников» погибли от его рук, что было странным упущением с его стороны, если он действительно хотел заставить замолчать тех, кто знал о его тайнах в прошлом.
Далеко не новое обвинение в гомосексуализме до 1933 г. регулярно предъявлялось Гитлеру со страниц немецких социал-демократических и коммунистических газет. Вряд ли эта тема была такой уж запретной, как ее пытался представить профессор Махтан, поскольку во многих из десяти тысяч публикаций, посвященных Гитлеру, затрагивалась эта возможная сторона его личности, и в частности его взаимоотношения с Рудольфом Гессом и Альбертом Шпеером. Если верить профессору Махтану, Гитлер был ненасытным, неразборчивым в связях гомосексуалистом, объектом страсти которого становились шоферы, товарищи по оружию, венские мужчины-проститутки и случайные партнеры, но почему-то он говорит: «нам не следует заходить слишком далеко в наших предположениях о том, носили ли гомосексуальный характер отношения между Гитлером и Шпеером, и в какой степени». Профессор Махтан даже пытается убедить нас в том, что Гитлер женился на «пацанке» Еве Браун – которая предпочла умереть вместе с ним, несмотря на тот факт, что ей, вероятнее всего, было известно, что для него она была всего лишь «прикрытие» – для того, чтобы отвлечь историков будущего от его гомосексуального прошлого. Профессор Норман Стоун в 1980 г. более глубоко подошел к изучению вопроса о сексуальности Гитлера, в процессе работы над биографией «Гитлер», и предложил гораздо более правдоподобную теорию, нежели история об активном гомосексуалисте, который, став канцлером Германии, внезапно изменился. Стоун утверждал, что Гитлер был «полубесполым», и что уровень тестостерона у него в крови составлял только половину нормы: «Никто не знал, что происходит у Гитлера в голове, а он никогда ничего не показывал». Более того, в 35 лет он, возможно, был еще девственником.
Стоун полагал, что единственной настоящей любовью Гитлера была архитектура, что рождает еще один парадокс, учитывая, сколько прекрасных зданий было разрушено по его воле. Он не нуждался, или почти не нуждался, в мужчинах или женщинах, как в сексуальных объектах, поскольку сексуальный акт опускал его до их примитивного уровня. Он был близок с Гессом, который не был гомосексуалистом, и с Рёмом, который им являлся, и говорил им обоим «du» («ты»), но это, несомненно, не является свидетельством того, что он когда-либо занимался содомией с кем-то из них или имел такое намерение.
Эрнст «Путци» Ханфштенгль, как все, кто знал Гитлера в дни становления нацистской партии, считал его «зажатым, мастурбирующим типом», по крайней мере, до тех пор, пока преувеличивать сексуальные проблемы бывшего шефа перед американскими секретными службами было в его интересах. Поскольку Гитлер, по всей видимости, имел связь с собственной племянницей Гели Раубаль, что, возможно, привело ее к самоубийству в 1931 г., он был в лучшем случае бисексуален. «Он был очень одиноким человеком, но был готов довольствоваться долгим романом с властью» – таков был вердикт профессора Стоуна, и он звучит куда более убедительно, чем теория профессора Махтана.
Даже если Гитлер и был гомосексуалистом, это никак не объясняет его действий как политика. Если отставить в сторону тщательнейшим образом выстроенную харизму, открывается вполне заурядная личность Гитлера. Как осторожно заметил профессор кафедры современной истории Кембриджского университета Ричард Эванс: «Единственное, что было в Гитлере выдающегося, так это демагогический ораторский талант, который он чуть ли не случайно обнаружил в себе после Первой мировой войны. Что же касается остального, то в частной жизни он кажется обычным человеком, неоригинальным в своих идеях и фанатичным, но не более других ультраправых идеологов Веймарской республики, в интуитивной, но, в конечном счете, политически мотивированной ненависти к евреям»[56]. Черчилль же, напротив, был выдающейся личностью практически во всех отношениях.
Делегирование против вмешательства
Черчилль был известен своей склонностью к мелочной опеке и вмешательству в дела других людей. Сегодня бы его назвали «микроменеджером». Личный секретарь, работавший у Черчилля, когда тот занимал пост в казначействе, Перси Джеймс Григг, вспоминал: «Протокол одного утреннего совещания запросто мог охватывать совершенно разные области – от разработки проекта важного официального документа или идей для будущего бюджета и до некоторых желаемых улучшений в процессе делопроизводства или неуместности снабжения Управлением общественных работ британского правительства чехословацкими спичками».
Каждое утро, даже не встав с постели, Черчилль раздавал бесконечные инструкции и осведомлялся обо всем, что приходило в его изобретательный и пытливый ум. Например, в 1920-х гг., будучи канцлером казначейства, однажды перед обедом он попросил своего финансового секретаря изучить вопрос о приостановке повышения зарплат учителям; поинтересовался у члена кабинета министров, действительно ли есть необходимость увеличить количество подводных лодок, базирующихся в Гонконге; и послал запрос в Министерство иностранных дел о стоимости дипломатических телеграмм, поступающих к ним из Персии. Такой сверхконтроль над деталями вызывал недовольство и раздражение среди давнишних служащих казначейства, не одобрявших попытки Черчилля вмешиваться в вопросы, которые, по их мнению, прекрасно разрешались на соответствующих нижестоящих уровнях.
На посту канцлера Черчилль также пытался руководить «British Gazette», официальным печатным органом британского правительства, во время Всеобщей стачки 1926 г., и в результате дело дошло до того, что редактор отчаянно пытался не пускать его в здание, где печаталась газета. В первую ночь он пожаловался премьер-министру Стенли Болдуину на то, что Черчилль пытался «заставить персонал делать то, что не входит в круг их служебных обязанностей» и «ужасно с ними разговаривал». Пять дней спустя редактор снова пожаловался: «Он является в то время, когда работы больше всего, и настаивает на замене точек и запятых до тех пор, пока не доводит людей до бешенства!» Хуже того, Черчилль, по-видимому, упорно пытался показать работникам типографии, как надо работать на их же собственных станках.
Гитлер подходил к работе в правительстве совершенно в ином ключе. Он терпеть не мог проводить заседания и читать отчеты и с большой неохотой вел какие-либо записи. «Одна гениальная идея, – говорил он, – стоит больше, чем целая жизнь добросовестной конторской работы». Черчилль, напротив, был крайне трудолюбивым работником, который, по его собственным словам, «обнаружил, что я могу добавить к моему рабочему дню пару часов, если прилягу на часок после обеда». Такой режим, эффективность которого автор может засвидетельствовать, во время войны позволял Черчиллю доводить своих сотрудников до изнеможения, поскольку давал ему возможность оставаться на ногах примерно до двух часов ночи, что несчастные, не имевшие возможности вздремнуть днем, находили очень утомительным.
Гитлер подходил к работе в правительстве совершенно в ином ключе. Он терпеть не мог проводить заседания и читать отчеты и с большой неохотой вел какие-либо записи. «Одна гениальная идея, – говорил он, – стоит больше, чем целая жизнь добросовестной конторской работы». Черчилль, напротив, был крайне трудолюбивым работником, который, по его собственным словам, «обнаружил, что я могу добавить к моему рабочему дню пару часов, если прилягу на часок после обеда». Такой режим, эффективность которого автор может засвидетельствовать, во время войны позволял Черчиллю доводить своих сотрудников до изнеможения, поскольку давал ему возможность оставаться на ногах примерно до двух часов ночи, что несчастные, не имевшие возможности вздремнуть днем, находили очень утомительным.
Гитлер, наоборот, был довольно ленивым. В то время как Черчилль постоянно занимался решением сложных экономических вопросов, хотя и не всегда успешно, Гитлера они почти не занимали. «У меня талант упрощать проблемы и сводить их к простейшей формуле», – заявлял он в 1932 г. Он знал, чего хочет: покончить с безработицей и провести массовое перевооружение. Поэтому он назначил ведущего немецкого экономиста Ялмара Шахта министром экономики и главным уполномоченным по военной экономике, а затем дал ему возможность самому принимать решения. «Инфляция есть результат отсутствия дисциплины, – говорил Гитлер Шахту, – отсутствия дисциплины у покупателей и отсутствия дисциплины у продавцов… Я прослежу за тем, чтобы цены сохраняли стабильность. Для этого у меня есть мои «коричневорубашечники»[57]. Его взгляды на экономику придают фразе «командная экономика» даже еще более зловещее значение.
Шахт действительно сумел добиться поразительного экономического роста, но какой ценой! Дефицитное финансирование гитлеровской программы перевооружения привело к тому, что через три года быстрого экономического роста, к середине 1930-х гг., продовольственные магазины в Германии начали ощущать нехватку товаров. Министр сельского хозяйства Рихард Дарре забеспокоился. Он забрасывал канцелярию Гитлера докладными записками и целых два года пытался добиться аудиенции фюрера, но безрезультатно. Гитлера не интересовали, как он считал, пустяковые экономические проблемы, решение которых следовало оставить специалистам.
Гитлер вмешался, только когда стало ясно, что его планы по наращиванию вооруженных сил под угрозой. Шахт предупреждал, что Германии грозит финансовый крах, если расходы на перевооружение не будут сокращены, но Геринг лучше него знал, что хочет слышать Гитлер, и хвастался: «Я ничего не понимаю в экономике, но я обладаю неудержимой волей». Если Шахт пытался ограничить программу по перевооружению, то Геринг видел возможность угодить своему боссу и укрепить свою власть. Он обещал осуществить т. н. четырехлетний план, который обеспечит страну как продовольствием, так и оружием. Так что Гитлер назначил его уполномоченным по четырехлетнему плану, и за какие-то несколько месяцев Геринг привлек к работе множество экспертов по различным экономическим вопросам, каждый из которых соперничал со своими коллегами из Министерства экономики Шахта.
В мае 1937 г. Шахт пожаловался Гитлеру на интриги Геринга, но фюрер отмахнулся от него. Он не желал больше заниматься этим вопросом и велел Шахту разбираться с Герингом самостоятельно. Спустя несколько месяцев Шахт понял, что ему ничего не остается, как подать в отставку. Это был типичный пример того, как Гитлер руководил нацистским государством. Его не интересовали стратегические или административные детали. Вместо этого он обозначал общие цели и задачи, а затем предоставлял своим подчиненным самим справляться с их выполнением.
Для подчиненных лучшим способом взаимодействия с Гитлером было придерживаться тактики генерал-полковника Вальтера Моделя, который избегал обращаться к фюреру с просьбами, всегда выступал с убедительными предложениями, свидетельствовавшими о его энергичности, периодически игнорировал приказы, выполнение которых считал невозможным, и часто ставил Гитлера перед свершившимся фактом, докладывая о том, что уже было сделано. Это часто срабатывало, особенно если Моделю удавалось убедить фюрера, что он сам является автором той или иной стратегии, и в этом случае поддержка ему была обеспечена. Модель не отличался хорошими манерами, но был абсолютно предан. Прозванный «львом обороны» и «пожарным фюрера» за то, что Гитлер постоянно перебрасывал его с одного фронта на другой в попытках сдержать наступление Красной Армии в 1944–1945 гг., Модель, в конце концов, застрелился 20 апреля 1945 г.
Гитлер даже поощрял конкуренцию между различными частями государственного аппарата, поддерживая своего рода неодарвинистское соперничество между министрами и приспешниками. Придерживаясь абсолютно противоположных «командному методу» способов управления, Гитлер никогда не обращал внимания, если кто-то из членов правительства вдруг становился другим поперек горла. Так, министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа терпеть не мог министр пропаганды Йозеф Геббельс, которого в свою очередь не выносил партийный босс Мартин Борман, которого ненавидел шеф СС Генрих Гиммлер, которого боялся министр вооружений и боеприпасов и личный архитектор Гитлера Альберт Шпеер, которого не любил командующий Люфтваффе Герман Геринг, которого в свою очередь ненавидел Риббентроп. Поддерживал же огонь под этим бурлящим котлом вражды и ненависти сам фюрер, которому все они, в конечном счете, подчинялись. Ситуация явно была абсурдной, но она устраивала Гитлера, поскольку отвечала его дарвинистским взглядам и укрепляла личную власть, ставя его в положение верховного арбитра между всеми соперничающими группировками.
Иллюстрацией избранного Гитлером метода руководства могут служить воспоминания Шпеера о том, что
одним из видов удовольствия было для него выслушивание пересказов, с массой подробностей, послом Хевелем, представителем Риббентропа при Гитлере, разговоров по телефону с министром иностранных дел. Гитлер давал ему советы, каким образом он может смутить или привести в смятение своего шефа. Бывало, что Гитлер вплотную подходил к Хевелю, беседовавшему с Риббентропом, и тот, прикрыв микрофон рукой, повторял слова министра, а Гитлер нашептывал ответы. Чаще всего это были саркастические реплики, которые не могли не усиливать озабоченность и без того подозрительного министра, что во внешнеполитических вопросах Гитлер может оказаться под влиянием не тех кругов и тем самым поставить под вопрос его компетентность как министра[58].
Управлять правительством подобным образом было неприемлемо.
После начала войны в 1939 г. Черчилль получил пост первого лорда Адмиралтейства, возглавив весь театр военно-морских действий. Сразу же стало очевидно, что пребывание в политической опале не уменьшило склонности Черчилля к микроменеджменту. Из своего офиса в здании Старого Адмиралтейства – который сегодня называют «Кабинетом Черчилля» – он забрасывал подчиненных и коллег записками, касавшимися буквально всех аспектов ведущейся войны. Один морской офицер писал в своем дневнике: «Уинстон Черчилль проявляет огромную личную заинтересованность и стремится вникнуть в морское дело. Он удивительный человек и проявляет поразительное понимание ситуации, но я бы предпочел, чтобы он действовал в своей области»[59]. Черчилль признавал в себе это качество, заявив в Палате общин три года спустя: «Я не из тех, кого нужно подталкивать. Я сам, если хотите, подтолкну кого угодно».
В понимании Черчилля, «область» его деятельности как первого лорда адмиралтейства выходила далеко за рамки забот о нуждах британского флота. В письме к министру иностранных дел лорду Галифаксу, написанном 10 сентября 1939 г., всего через неделю после вступления в должность, Черчилль, прежде чем перейти к комментариям телеграмм из Египта, высказывал мнение, что друг министра, посол Великобритании в Италии сэр Перси Лорейн, «не понимает наших намерений». Окончание письма звучит как вежливая угроза: «Я надеюсь, что вы не будете против, если время от времени я стану обращать ваше внимание на содержание телеграмм, показавшееся мне странным, поскольку это будет лучше, чем если я подниму этот вопрос на заседании кабинета». Через несколько дней Черчилль направил Галифаксу служебную записку, в которой призывал включить Болгарию в Балканский блок. В то же время он писал письма лорду-хранителю печати Сэмюэлю Хору, начинавшиеся словами «Мой дорогой Сэм», в которых интересовался необходимостью введения нормированного распределения бензина и мяса, ограничения увеселительных мероприятий, затемнения, и предлагал формировать «войска местной обороны из пятисот тысяч мужчин старше сорока». Последнее так же завершалось угрожающими интонациями: «Со всех сторон я постоянно слышу жалобы на отсутствие организации на внутреннем фронте. Можем мы с этим разобраться?»