Сначала они визжали и плескались, а когда наконец-то угомонились, он сидел за кухонным столом, наполовину следя за Уранией, которая ходила туда-сюда, вызывая в нем чувственность, наполовину отдавая свое внимание блокноту для набросков, который он использовал, когда рассказывал сказки. Дракон… какой же он? Он нарисовал его пузатым и самодовольным, настолько, что изобразил нимб над его головой. Очень религиозный Дракон. Под правую переднюю лапу засунута Библия. В самом деле, святой Дракон. Нет. Лучше не надо. Может испортить ей настроение. Он изменил Библию на сборник нот; написал «О sole mio» на том, что было нимбом, и начался рассказ о Филиберте Фридерике, который хотел петь на концертной сцене, но каждый раз поджигал ее до тех пор, пока два сообразительных мальчика по имени Джоэл и Мика не придумали установить движок, выхлопная труба которого вела прямо в духовку, где готовился обед для Дракона. Этот рассказ давал ему слабую надежду поесть до того, как сломя голову прибегут братья.
Он протянул руку к Урании, которая ловко увернулась.
— Не трогай грязными лапами мой подол, — сказала она весело. — Я хочу приготовить для тебя сытный завтрак. Ведь у нас будет целый день и целая ночь впереди.
Она велела детям остаться где-нибудь до следующего утра. Такую благосклонность им не часто оказывали. Скип подумал, что иметь дело с современным семейством влечет за собой некоторые преимущества, хотя он знал, что сейчас общинный образ жизни в Уи его несколько ограничивал.
Она начала готовить ему пищу. Он глотал кофе. Солнечный свет лился через открытое окно, проникал через известняковые стены, блестел на китайской миниатюре. От печи веяло ароматом. «Она была права», — признался он сам себе, живот у него подвело. В другом отношении поход подбодрил его. Он чувствовал, что может все от переполнявшего его счастья.
— Это был замечательный рассказ, — сказала Урания. — Не могу понять, как ты можешь придумывать их сообразно обстоятельствам. Им тебя будет не хватать, когда ты уйдешь.
— Ничего особенного, — сказал он, неожиданно почувствовав неловкость.
Она успокоилась, не смотрела в его сторону, руки у нее были заняты.
— Мне тоже будет тебя не хватать, — сказала она тихо. Может, ты передумаешь и останешься?
— Я тут лишний. Я не религиозен.
— Все религиозны, только прячут это в себе. Вот почему и распадается общество на кусочки… Да, именно поэтому. Жители Орто становятся все более фанатичными в погоне за удовольствиями, новизной, сильными ощущениями, за всем, что делает всех бесчувственными так, что они больше уже не ощущают пустоты. Я тоже принадлежала к Орто, вспомни, я знаю. И что заставляет остальных бежать оттуда, отворачиваться от всего этого, пытаться найти абсолютно новые способы жить или пытаться оживить старый образ жизни из прошлого, которого и не было-то вовсе? Что, кроме тяги к постижению нового, поисков смысла жизни? Включая и твое прожигание жизни, дорогой. И тебя самого.
— Ну, уж вряд ли меня. Я — просто художник. И я надеюсь, что когда-нибудь стану хорошим художником. Это все, на что я претендую. — Скип поскреб подбородок. Ему был свойственен самоанализ.
— Я думаю, в долгих странствиях бродяжничество было для меня полезным делом. Оставаясь в мастерской, читая книги и смотря в телевизор, о чем может обыватель поведать миру в своих полотнах?
Она и вправду уважительно к нему относилась.
— Я не могу поверить, что на восходе ты находился рядом с Богом, — сказала она.
Сразу же вернулся призрак сверхъестественности.
— Ну… возможно… Что-то вроде того, когда я разбивал лагерь, ложился в спальный мешок и глядел прямо на звезды. Я чувствовал, каким маленьким вращающимся шариком была наша планета, а мы — не более чем пылинки на ней. Это чувство было пугающим и великолепным. — Он вернулся к обыденному. — Но черт побери, леди, я не могу говорить о возвышенном больше тридцати секунд кряду.
Она продолжала.
— Это загадка, Скип. Это не просто незнакомец в маскарадном костюме. Это — создание… существование которого мы не можем постичь. Разве ты не видишь: это показывает нам, что наука не может дать нам ничего, кроме разрозненных знаний, даже если мы можем это видеть и прикоснуться к этому?
Оладьи были готовы. Она выложила их ему на тарелку и села напротив него. Он полил их патокой. Если я не собью ее с этого миссионерского пути, пройдет несколько часов, пока она не доберется до цели. А может быть, она и вовсе не доберется, если рассердится на меня.
— М-м-м, какой чудесный провиант! — сказал он вслух с набитым ртом.
Она вздохнула и протянула руку, чтобы погладить его по руке.
— Я хочу, чтобы тебя посетило озарение. Ты заслуживаешь этого.
— Не вполне. Послушай, птичка, будем честными. Я уважаю вашу веру, но она — не моя. Для меня поведение Сигманианца, ну, скажем, представляет интерес. Проблему эту разрешат рано или поздно. Он, вероятно, не мыслит так, как мы, но что можно ждать от нечеловеческого разума? Возможно, какой-нибудь смышленый парень найдет ключ, и, когда мы войдем в дверь, могу поспорить, контакт возникнет на удивление быстро.
— Если только Он не оставит нас. Навсегда.
Скип кивнул, его приподнятое настроение померкло. Опасения относительно такой возможности возникали довольно часто за месяцы тщетных попыток, которые перерастали в годы. Не предпринимал ли корабль частых путешествий еще куда-нибудь, по большой траектории к соседним планетам, со скоростями, которых не могут достичь ничтожные творения человека, осваивающие космическое пространство всего лишь половину столетия — да, иногда выходя на орбиту самого Солнца, достаточно близкую, чтобы радиация уничтожила человеческий звездолет — команда и так давно бы была мертва — может быть, такой путь наконец приведет не к Земле через несколько недель, а к пропасти в бесконечность.
То, что чудеса техники могут справиться с этим, без участия человека, было ужасным, маловероятным. Возможность путешествия к звездам теперь подтверждена опытом. Но сегодняшнему поколению в этом отказано. Возможно, это отречение переживет человечество. Скип, который всегда таскал с собой книжки в бумажных переплетах и находил неподходящее время для их чтения, видел, что многочисленные сомнения ученых относительно машинной цивилизации, ограниченной единственной обитаемой планетой, переживут не одно столетие.
— Боюсь, что может быть и так, — сказал он. — Как долго хватит терпения у парня, будь это он, она или оно, находить с нами общий язык, как долго мы можем ожидать, в пределах разумного, конечно, что это ему не надоест?
— Вся беда в том, — сказала Урания, тронутая его искренностью, — они делают слишком ограниченные попытки контакта. В основном, посылая ученых, некоторых официальных лиц, бюрократов и журналистов. Больше никого не приглашают в этом участвовать. Неужели никому и в голову не приходит, что, возможно, Сигманианец ищет не общения, а общества?
— Неужели ты ни минуты не можешь прожить без последнего? — Скип позволил вовлечь себя опять в разговор, который ни коем образом не входил в круг его интересов в настоящий момент, и казался несколько скучным.
— Мне пришло в голову, что Сигманианец просто не проявляет к нам никакого интереса. Кроме вежливого, полагаю, это стоит признать. Но, возможно, у него нет таких же мотивов поведения, эмоций, целей, таких, как у нас. Хотя, черт побери, если думать, что они являются существами, которые построили космический корабль, как мы и надеемся, это говорит всего лишь о том, что это — единственное, что послужило причиной этого путешествия. Если…
Его рот остался открытым, вилка с грохотом выпала из руки на стол, и он издал вопль, от которого у Урании побежали мурашки от страха с головы до ног.
Глава вторая
Спустя неделю корабль вернулся к своей обычной земной орбите. Спутники с людьми на борту сообщили, что он в течение часа облетел Землю, покрытый рябью световой радуги. Это означало, что Сигманианец хочет встречать гостей: это был почти единственный сигнал, который, как полагали люди, был недвусмысленно расшифрован. Поскольку эти приглашения никогда не продолжались больше нескольких дней, космический корабль и его команда находились в постоянном состоянии готовности, в соответствии со схемами, которые раньше были предметом яростных споров ученых и политиков. Теперь задания давались на несколько более рациональной основе.
«Не слишком-то это говорит о благородстве хомо сапиенс», — размышляла Ивон Кантер. (Тем временем она облачалась в рабочий комбинезон, брала сумку, которую она всегда держала наготове, закрывала свою квартиру, ехала на лифте пятьдесят этажей вниз к городскому гаражу, устанавливала лоцман своего автомобиля на маршрут базы Армстронга, зажигала сигарету и пыталась расслабиться. Ей это не удалось.) Три года разочарований унесли большую часть престижа, профессионального и международного, не считая, что она лично сошла со сцены. Кроме того все, что происходило, было полностью записано всеми возможны-; ми способами и предано гласности. Нельзя было размышлять об этом в удобной уединенности собственного кабинета и иметь шанс опубликовать статью, в то время как эти бедняжки-репортеришки потели, собирая эту грязную информацию по мельчайшим крупицам.
Это они так думают, говорила себе Ивон. С тех пор они стали сомневаться. Но в этот раз — о, в этот раз, возможно… Кровь часто запульсировала в ней.
Улицы Денвера были полупустыми в пять часов дня. Компьютеры Дорожного Контроля направили автомобиль из города краткой командой. Когда их электронные предписания больше не светились на пульте, лоцман открыл топливные отсеки до максимума, пока электроника громко не взвыла, и автомобиль совершил пробег еще трехсот километров за девяносто минут. Ивон едва замечала, как быстро проносился мимо однообразный и сельский пейзаж, не заметила она и широко раскинувшийся комплекс, к которому она наконец подъехала.
Она сделала наблюдение, которое заставило ее взглянуть на все по-иному: не только Армстронг, рабочий космопорт, потерял свой романтический ореол. То же самое произошло и с научно-исследовательским и опытно-конструкторским центром Кеннеди — со всеми астронавтическими учреждениями человека. Со звездными кораблями над головой вы продолжаете доставлять припасы на Станции на Луне и Марсе, вы продолжаете организовывать экспедиции на Юпитер, вы говорите о том, чтобы отправить человека на Сатурн, но сердце у вас к этому не лежит.
К ней вернулось тревожное состояние, когда она сидела перед столом полковника Алмейды для краткого инструктажа. Старт космического корабля был назначен на девять сорок пять, она приехала на два часа раньше.
— Я не помню, кто еще летит?
— Только Вань, — сказал он ей. — Европейцы еще не закончили ремонтные работы после Коперниковской катастрофы, видишь ли. Мы предложили взять на борт Дуклоса или любого другого из них, но они не согласились. Я подозреваю, они решили сэкономить свои денежки и использовать материал из вторых рук. Русские — м-м-м — они просто информировали Центр, что Седов болен, а срочная его замена невозможна, следовательно, они этот танец пропускают. Я догадываюсь, они понесли потери гораздо большие от своего последнего кризиса стукачей, чем хотят признаться.
— Вань и я? Ну… по крайней мере, там не будет такой толкотни.
Алмейда внимательно смотрел на нее изучающим взглядом. Она была высокой женщиной, стройность которой граничила с худобой, хотя обычно ее аккуратный наряд и холеность создавали приятное впечатление. Ее лицо было также несколько вытянутым и худым — высокие скулы, нос с горбинкой, выдающийся подбородок — в своем роде очень привлекательная внешность, которую оживлял полный рот, блестящие темные глаза под выгнутыми бровями — вид, на который ни одна женщина ее лет, а ей было тридцать, не имела законного права. Рабочая одежда и прямые до плеч волосы, которые были убраны в тугой пучок, только уравновешивали ее преимущества во внешности.
— Я не думал, что Вань раздражает тебя, — медленно сказал представитель разведки.
Она рассмеялась.
— Он все время за камерой, кто делает выпад и против кого? Кроме того, он всегда точен, как робот. — Серьезно, с видимыми колебаниями: — Нет, жаловаться не на что. Мне не следовало бы говорить. Он просто не слишком веселая компания. Слишком напряжен или лучше сказать натянут? Чувствуешь, что он не перестает наблюдать за тобой, вычислять, что ты сделаешь дальше. Это действует на нервы.
Алмейда удержался от того, чтобы сказать ей, какое у него сложилось мнение о ней. Ее сдержанность, ее полуфанатичная сосредоточенность на работе, которой она была занята, заставляли его удивляться, есть ли у нее кто-то, кого можно было назвать близким другом… Родители и другие родственники были далеко на востоке, Бердт, еврейская фамилия, разве это не предполагает, что у нее есть тепленькое местечко, куда можно скрыться? Или же профессор и миссис Бердт слишком сильно гордятся своей умной дочерью, отталкивая ее от себя против своей воли, принуждая ее без передышки двигаться к новым достижениям?.. Алмейда сомневался, был ли у Ивон хоть один сексуальный партнер, кроме ее мужа, а этот брак распался в течение пяти лет… два года назад, правильно?.. Она стала, работать в Сигманианском проекте незадолго до этого.
Он снова обратил свое внимание на нее.
— Не беспокойся, Энди. В этот раз я буду слишком занята, чтобы обращать на это внимание.
— Что? У тебя есть какие-то предложения?
— Возможно. После последнего заседания мне в голову пришла мысль. С тех пор я над ней работала, и, наконец, возникла, кажется, некая схема. — Неожиданно энтузиазм сделал ее красавицей. Но она сомкнула губы и покачала головой. — Я предпочла бы больше ничего не рассказывать, пока не испробую эту идею.
Алмейда потеребил свою ван-дейковскую бороду, которая не противоречила военному уставу.
— Ты ведь записала ее, на случай — м-м-м — несчастья, не так ли?
— Конечно. В моем кабинете дома, с остальными моими бумагами. — Ивон поднялась. — Если мы тут закончили, мне бы хотелось что-нибудь перекусить.
Она не могла представить, что так устанет, пока ее автопилот маневрировал к месту встречи.
В левом окне под углом в десять градусов на расстоянии семидесяти пяти тысяч километров Земля светилась в темноте. Дневная сторона была во сто крат синее оттенком, и темные тени кружились с головокружительной чистотой, которая была ничем иным, как погодой. Для нее были неразличимы расплывчатые зеленовато-коричневые пятна Земли, как будто она уже отправилась к берегам, на которые не ступала нога человека. Ночная сторона была черной, эта темнота была покрыта блестками, танцующими короткими вспышками, которые могли быть грозами или большими поселениями.
Отвернув свой взгляд и позволив своим зрачкам расшириться после этого сверкания, она отыскала звезды. Из-за освещения в кабине они и в самом деле казались не больше, чем при взгляде с Пика Пайка, но не мерцающими и не приветливо отчетливыми. В стороне от них плыл корабль, который они послали.
То, что можно было видеть оттуда, было несколько фрагментарно. Корабль был — возможно — скорее взаимодействием загадочных огромных силовых полей, чем металлом, кристаллами и синтетическими материалами. Вы увидели бы две сферы, отливающие цветом меди. Большая, несколько сотен метров в поперечнике, была почти полностью замкнута. Из корпуса выдавались башенки, иглы, диски, рамы, купола, конструкции, напоминающие паутину, и объекты, которые сложно описать словами, о функциях которых можно только догадываться. Они не образовывали безобразного хаоса. Вместо этого формы и массы имели обтекаемое единство, от которого захватывало дух, которое никогда не оставалось на одном месте, потому что глаз находил новые углы, ум — новые аспекты; Парфенон, Собор Чартера, Тадж-Махал, архитектура запада Таиланда не могли соперничать с этой замысловатой простотой, с этим безмятежным динамизмом.
Около двух километров за кормой, заблокированный на одном месте гидромагнитами (?) несколько менее зрелищно оборудованный шар был выполнен из скелетообразных конструкций, открытых для безвоздушного пространства. Телескопы показали фрагмент, о котором Ивон не могла не подумать, что он был очарователен, полон игривости. Однако вокруг него могли сгорать энергии, которые образуют солнца. Астрономы засекли чудовищное пламя корабля, когда он замедлял ход в направлении солнечной системы еще световой год назад. В течение почти полутора лет эта падающая звезда приближалась, и все это время на Земле недоумение и волнение рождали панику, зачастую взрывающуюся до мятежа. Ивон снова вспомнила, как спокойные слова знаменитой телевизионной лекции Сигурдсена превратили ее собственное напряжение в надежду, да, в большие надежды.
— «… без сомнения, космический корабль из другой планетарной системы. Р. Уи. Бассар предположил, что он построен по принципу, применяемому в прошлом веке. Межзвездное пространство не всегда только вакуум. В этом галактическом соседстве количество газа — около одного атома водорода на кубический сантиметр. Конечно, маловато! Однако, когда вы путешествуете со скоростью, сравнимой со скоростью света — никогда недостижимого максимума, который позволяют законы относительной физики, — когда вы путешествуете так быстро, эти несколько атомов, сталкиваясь с вашим кораблем, будут ослаблять рентгеновские лучи и наполнять частицы такой смертельной концентрацией, что никакое покрытие, из какого бы материала оно ни было, не сможет защитить вас от почти неизбежной мгновенной смерти.
Никакой экран? Но мы и сами кое-что узнали об электромагнитных и атомных силах. Реактор, который, вероятно, снабжает ваш дом электричеством, использует эти силы, чтобы довести материю до состояния плазмы из водородных атомов, которые движутся так стремительно, что плавятся, образуя гелий и таким образом выделяя энергию. Бассар предположил, что подобные силы в большой степени могут однажды отклонить межзвездный газ на безопасном расстоянии от звездоплана. Он доказывал также далее: поскольку газ был под контролем, он мог бы растекаться за бортом корабля, и его можно было бы заставить подвергаться таким реакциям и таким образом обеспечивать корабль энергией. Другими словами, корабль Бассара существовал бы „вне планеты“. Имея необходимость всего в небольшом количестве топлива, чтобы придать скорость воздушно-реактивному двигателю, он сможет потом достичь почти предельной скорости. И таким способом мы смогли бы достичь ближайших звезд не за тысячелетия, а всего за несколько лет. Ворота вселенной распахнутся для человечества.