– Ну-ка, расскажи…
Он всхлипнул снова и рассказал.
Мама пригладила ему недавно подстриженные волосы.
– Что поделаешь. Такая жизнь. Кабы все было гладко на свете…
Тенька улыбнулся сквозь слезинки:
– Виталя говорит: была бы полная гармония во вселенной. Только ее не добиться никогда…
– Ну, давай я хоть чуточку заделаю пробоину в гармонии. Вышью тебе новый кораблик. Такой же…
И вышила. За пару дней. Для нее всякие вышивки и аппликации были «отдыхом души».
В последний понедельник мая Тенька пришел на уроки с новой нашивкой на штанах. Похвастался перед Танюшкой (слезинок теперь не было):
– Вот, мама сделала ре-став-ра-цию…
– Она молодец…
– Да!.. Эй, Запал!
– Че? – остановился пробегавший по классу конопатый Лех Семейкин, у которого было такое прозвище.
– У тебя ведь мобильник с фотиком, да?
– Козе понятно, – с удовольствием отозвался Лех.
– А у нас с Юковой… с Танюшкой то есть – без. Слушай, сними нас вместе. А потом пришли мне по е-мейлу. А я ей. А то ведь она уедет скоро насовсем… Можешь?
Это была храбрая и честная просьба. Ни для каких «тили-тили» после нее ни у кого не повернулся бы язык.
– О чем базар, – сказал Лех. – Становись. На первый-второй рассчитайсь…
И они встали рядом. Танюшка Юкова в синем платьице с вышитым корабликом у плеча и Тенька Ресницын с такими же корабликами на костюме. И Лех несколько раз мигнул аппаратиком. В этот момент подошла Анна Евсеевна.
– Сними меня с Таней и Теньчиком! Пусть у меня будет память о Танюшке. А у нее обо мне…
…Забегая вперед, надо сказать, что Семейкин добросовестно переслал Теньке снимки. На казенный компьютер, что стоял в вахтерке. У Юковых компьютера не было, и Тенька попросил маму отпечатать несколько фотографий в институтской лаборатории и отправить Танюшке в большом конверте. А еще один снимок – на котором они с Анной Евсеевной – он приклеил над кроватью. Но это случилось лишь в середине лета. А пока заканчивался май, доцветала сирень…
Тополиная коса
Тенька и Шурик мотались на качелях недалеко от Виталиной дворницкой. Было это в начале июня. Стояла жара.
– Свариться можно, – сказал Шурик. – Тень, пройдем на Косу, искупнемся.
– Не…
– Да ты чего? Простыть боишься? Вода уже прогретая, как молоко в духовке…
Тенька помолчал и признался:
– Мне мама не велит…
– Она не узнает.
– Шурка, я ей честное слово дал, что не буду купаться без взрослых. Слово лучше уж не нарушать, а то хуже будет… В прошлом году попробовал, и потом несколько ночей жуть снилась.
– Какая? – сочувственно спросил Шурик.
– Всякая…
Тенька не стал рассказывать, что приснилось, будто мама умерла. Это было ужасно само по себе. И еще ужаснее от того, что умерла из-за нарушенного Тенькиного слова. И ничего (ну совершенно н и ч-е г о!) нельзя поправить. Хоть заберись на самый высокий балкон и грохнись оттуда головой об асфальт – маме это не поможет… Нет уж, на фиг такие купанья. Проще попросить, чтобы мама сходила с ним к разрушенной водной станции и посидела на берегу, пока Тенька плещется на мелководье (пловец-то он был так себе). Но сейчас мама была на дежурстве…
Шурик, видать, что-то понял. Помолчал. И нашел выход!
– А мы не будем без взрослых! Позовем с собой Дед-Сергея! Он любит гулять у тополей. И за нами понаблюдает, как мы бултыхаемся! Полная техника безопасности…
Это была мысль!
Дед-Сергей – это дед Шурика, он приехал к Черепановым в мае три недели назад. Встречался со старыми друзьями. Друзей осталось немного. Они вспоминали молодые годы и бывало, что участвовали в студенческих пикетах, которые охраняли тополя. Блондаренко по телику пообещал, что зеленстроевские деятели не тронут деревья, но веры ему не было, и пикеты с Косы не уходили. И рельсы между тополями висели. Весь окрестный люд – и взрослые, и ребята – знал, что зря колотить по рельсам нельзя: получится ложная тревога. Никто и не колотил. Только однажды компания, в которой были Трафик и Спица, попробовали поднять звон. Студенты их напинали и обещали в следующий раз выпороть при стечении публики…
По ночам на Косе горели костры. Бывало, что Дед-Сергей приходил сюда в такое вот позднее время. Подсаживался то к одному, то к другому костру, заводил беседы, рассказывал о прежних временах и о том, кто какой посадил тополь. Иногда он путался, забывал имена, однако его все равно слушали почтительно и с пониманием. Два раза Дед-Сергей брал с собой внука Шурика…
А гулять по Айзенверкенбауму Дед-Сергей не любил. Говорил, что от прежнего Колыбельцева не осталось ничего…
– Испоганили город чиновничьи души. Только и сохранилось, что наша аллея…
На приглашение Шурика и Теньки Дед-Сергей отозвался охотно. Украсил себя старомодной панамой, облачился в просторную белую рубаху и прихватил отполированную клюку. Ну, настоящий старый профессор на отдыхе (каким он и был в самом деле).
Вышли на Косу. Дед-Сергей – высокий, костлявый, длинноносый – шагал бодро и широко. Рубаха болталась на нем, как повисший вдоль мачты парус. Дед клюкой показывал то на одно, то на другое дерево.
– Это вот – мой одноклассник Матвей Кокошкин. Летчиком стал. А в семьдесят втором испытывали новую машину и не дотянули до посадочной полосы. Как в песне про Серегу Санина. Слышали такую?
Шурик и Тенька покивали.
– …Вот Галка Соломчук. Известная журналистка в матушке-столице, виделись в прошлом году. Рассказывала, как на митинге подралась с помзоповцами, которые хотели отобрать у нее фотокамеру…
– Сейчас надо говорить «с попзоповцами», – хихикнул Шурик. И был прав. Год назад имперскую милицию переименовали в полицию. Поэтому Подразделения Особой Милиции для Защиты Общественного Порядка – ПОМЗОП превратились в ПОПЗОП.
– Хрен редьки не слаще, – сказал Дед-Сергей.
– А камеру не отобрали? – спросил Тенька.
– У Галки-то? Ха… А вот Мишка Звонарев. Он был третьеклассником, когда мы уже кончали школу. На концертах выступал, пел, как жаворонок. Потом стал скрипачом…
– Наверно, известным? – почтительно уточнил Шурик.
– Может, стал бы известным, талант ведь. Да водка сгубила. Жена его бросила, уехала с каким-то вертихвостом, он и сорвался…
В Теньке напряглись тревожные жилки.
– А вон того великана посадил Дмитрий Ворошенко. Тоже был из нашей школы, только гораздо старше. Воевал, четыре ордена Славы принес домой…
Чтобы погасить дрожанье тревожных струнок, Тенька быстро спросил:
– Сергей Сергеич, а почему тополя сажали разные люди? Ну, из разных классов. Как они вместе-то собрались?
– Не только из разных классов, а даже из разных школ. И техникумов… Да ведь мы тогда уже были не школьниками, даже не студентами, я за год до того защитил диплом… Случился в Колыбельцеве субботник в честь двадцатилетия Победы. Победу тогда снова начали праздновать после долгого перерыва. Народу высыпало на улицы… Я уже не жил здесь, но приехал к родителям в гости. Пошел к своей школе, а там людей полно – и знакомые, и незнакомые. Но в тот момент все сделались как друзья. Накануне прокатилась по улицам могучая гроза (все говорили – «отголосок войны»). Тополей наломало столько, что везде груды сучьев. Мы и решили – пойдем на Косу, посадим аллею. Тополиные сучья, они ведь легко пускают корни, превращаются в деревья… Ну вот, взяли у школьного завхоза лопаты (поклялись, что вернем) и пошли. Человек двадцать. А по дороге к нам прибилось еще столько же. Вырыли ямы, вкопали сучья, которые потолще, попрямее. Постояли, вспомнили друзей…
– Хлебнули небось из горлышек… – храбро вставил Шурик.
– Александр, ухи надеру… Ну, может, кто и хлебнул маленько ради праздника. Потом кто-то раздобыл картонки, сделали таблички со своими именами, привязали к тополятам, которые посадили. Обещали приходить сюда в каждом году, в майские дни… Ну и приходили, кто мог. Я тоже был несколько раз… Картонки, конечно, пообветшали, пообрывались, но кто-то, говорят, сделал полный список тополей. Только вот не знаю, кто… А сам я уже все не помню, лишь некоторые…
Он подошел к тополю, который был в двойной обхват – Шурика и Тенькин…
– Мой…
С тополя слетали пушинки. И с других – тоже густых и высоких – летел пух. Он щекотал Теньке переносицу. Тенька сморщился и засмеялся. Тревога улетела. По аллее Ветеранов пробежал ветерок, пух закружился, взмыл.
– Уф… – Шурик помахал руками. – Можно стало дышать. А то как в кочегарке…
Дед-Сергей скользнул по нему и по Теньке бледно-коричневыми глазами.
– В годы моего пионерского детства, когда я гулял в таких штанишках, как на вас, мне в голову не приходило жаловаться на жару. Мы впитывали солнце, как Божью награду…
– Пионеры не верили в Бога, – заметил Шурик.
– А награду впитывали…
– Ну и сейчас гулял бы и впитывал, – посоветовал Шурик. – Нынче взрослых дядек в шортах не меньше, чем пацанов…
– Гулял бы, да только… вы не видели мои ноги. На венах синие узлы величиной с кулак… Нет уж, братцы, каждому овощу свой маринад…
Они прошли мимо тополя, под которым устроились с бутылкой кока-колы длинноволосые парень и девушка. Они проводили старика (а заодно и мальчишек) уважительными взглядами. Дед-Сергей вдруг оглянулся:
– Скажите, юные коллеги, нельзя ли где-нибудь поблизости раздобыть мороженое?
«Юные коллеги» не удивились.
– Маша, дай мобильник! – И парень весело закричал в телефон: – Валентин, ты где?.. Ты на колесах? Раздобудь немедленно три пломбира или эскимо и жми на Косу!.. Да не нам, а Сергею Сергеичу Черепанову и его внукам!.. Давай!
Дед-Сергей, кажется, смутился.
– Не ожидал такой популярности. Мы с вами встречались, молодые люди?
– Зимой. Вы приезжали на семинар в Институт связи…
– Весьма признателен… Мы будем вон там, на оконечности Косы…
Пришли к станции. Никого поблизости не было. Любители купания, даже ребята, предпочитали ездить на Верх-Сарайское озеро: там и песок на пляже, и вода почище, и будочки для переодевания. Да к тому же народ школьного возраста с папами-мамами разъезжался на лето из бетонного Айзенверкенбаума. Кто побогаче – в Турцию, в Таиланд и на Багамы, кто «так себе» – на дачи к бабушкам-дедушкам. Те, кому совсем не повезло, томились в городских и загородных лагерях. Даже на Макарьевском и Карпухинском дворах детское население сократилось раза в два, хотя там народ летом не скучал…
Дед-Сергей, покряхтывая, устроился у кирпичной стены.
– В прежние времена здесь берега были усыпаны загорелой ребятней, – вспомнил он.
– Ага! – подтвердил Тенька, стряхивая штаны и рубашку. – Анна Евсеевна рассказывала, как она плавала на плоту с пацанами… – И с разбега плюхнулся в воду…
Песни давних лет
В этом году купался Тенька первый раз. Несмотря на жару, вода вовсе не казалась прогретой. По крайней мере, не «как молоко в духовке». С непривычки Тенька даже задрожал. Но через минуту привык, и они с Шуриком долго барахтались, брызгались, кувыркались и верещали. Тенька наглотался воды. У него щекотало в горле и щипало в носу – так же, как в давние времена, когда…
Да, когда они с отцом два года назад купались на дальнем пляже Верх-Сарайского озера, на полуострове Болтун, рядом с которым были широкие отмели, поросшие рогозом. Здесь, у Косы, рогоза не было, но Теньке вдруг показалось, что он чувствует сладковатый запах узких листьев.
«Папа, давай наломаем стебли с головками! Будут копья!..»
Они нарвали десяток упругих стержней с тяжелыми бархатными наконечниками, начали метать их друг в друга. Тенька попал отцу в живот, папа согнулся, сделал вид, что пробит насквозь, свалился на песок, дрыгнул ногами и замер. Тенька малость испугался:
– Папа, ты чего?..
Отец ухватил его в охапку, зашел в озеро по пояс и кинул завизжавшего Теньку в воду…
Неужели такое когда-то в самом деле было?..
Случались такие веселые моменты нечасто. Отец пропадал на работе. Жил отгороженный от всех своими заботами. Бывало, что Тенька сутками не видел его, а если и видел, то усталого и молчаливого… Но ведь случалось и хорошее! В зоопарк ходили, в лес ездили вместе с мамой, устраивали борьбу на ковре. Отец рассказывал про самолеты, про парашютные прыжки…
– Первый раз жутковато перед прыжком. А потом привыкаешь…
– А почему жутковато?
– Ну, высота же…
– А я не боюсь высоты.
– Знаю. Ты герой…
Тенька любил отца? Да, в те времена любил. Но маму любил больше. То есть иначе. Он просто был ее частичкой. И после того что случилось, отец сделался не своим. Злость и обида скоро стерлись, но осталось колючее опасение, словно в отце затаилась угроза. Не сильная, но постоянная…
Недавно, в последний день школьной поры, Тенька встретил отца на улице. Шел с выпускного утренника и вдруг услышал знакомый хрипловатый голос:
– Эй, Степан Васильич… Притормози…
Отец стоял на краю тротуара – высокий, с провалившимися щеками, с глубоко сидящими глазами под светлыми кустиками бровей. В серой рубашке с погончиками.
Тенька встал и напрягся. Ну, не убегать же…
– Здравствуй, – сказал отец.
– Здравствуй, – сказал Тенька, глядя на его коричневые башмаки.
– Судя по всему, рассчитался с третьим классом?
– Да…
Краем глаза Тенька видел на асфальте свою тень (Тень-Теньку), и она готова была рвануться в сторону.
– Ну и как? – спросил Василий Михайлович Ресницын.
Тенька быстро глянул ему в лицо. Вернее, на подбородок.
– Что «как»?
– Какие оценки?
Тенька шевельнул плечами.
– Всякие…
– Небось троечки? – Это он без упрека, весело даже: дело, мол, поправимое.
– Ага. По математике и пению…
– По пению-то за что? Вроде бы ты голосистый малый…
Тенька опять повел плечом.
Отец скользнул по нему взглядом.
– Я вижу, носишь мой подарок…
– Ношу… – выдохнул Тенька. Мол, куда девать-то, не выбрасывать же…
– Похоже, что впору…
– Нормально, – сказал Тенька и колупнул кроссовкой асфальт.
– А я приехал по делам, в Управление, и решил: дай пройду мимо школы, вдруг увижу Степана. И вот, повезло…
Тенька промолчал. Отец тоже помолчал и спросил:
– Что будешь делать летом?
– Не знаю… Книжки читать. Маме помогать на вахте… Может, лодку с Виталей и с пацанами построим…
– Он по-прежнему опекает мелкое население?
Слово «опекает» царапнуло, напомнило слово «Опека».
– Не опекает, а помогает по-всякому…
– Слушай, а может, приедешь в Светлокаменск? Хоть на недельку…
– Зачем? – сказал Тенька в сторону…
– Ну… погуляем вдвоем. Свожу на аэродром, прокачу на самолете.
– Нет. Страшно, – заявил Тенька с еле заметной насмешкой.
– Но ты же не боишься высоты.
– Я не высоты, а что будет укачивать…
– С чего ты взял? Ведь ни разу еще не пробовал!
– Вот и не хочу… Лучше я здесь, на велике…
– Разве он у тебя есть?
– Ребята дают покататься…
– Слушай, хочешь пришлю велосипед? В точности по твоему росту.
– Не-а. Тут есть… Шурик Черепанов. Мы с ним вдвоем на одном. Привыкли…
– А ты кремешок…
– Чево? – сказал Тенька.
– Ничего. Так… Ну, почему ты не хочешь ко мне в гости? Хоть на пару дней!
«Потому что ты изменник. Бросил маму в самые трудные дни…» Но сказать это было все равно что протолкнуться сквозь непролазную репейную чащу. И Тенька проговорил:
– Тебе, наверно, и без меня не скучно… с тем, кто у тебя там…
Отец не рассердился. Только плечи обмякли, руки повисли, длинные такие…
– Не мели чепуху. Я живу один…
«Ну, так тебе и надо…»
Но Тенька не сказал и этого. Не потому, что испугался. А потому, что вдруг почуял: это будет вроде как нечестный удар. Может, и правда отец живет «без никого». Конечно, сам виноват, но… тьфу, какая дурацкая штука эта взрослая жизнь…
Хотел сказать «папа, я пойду». Но «папа» не выговорилось.
– Я пойду…
– Ладно, шагай… Может, хотя бы позвонишь когда-нибудь?
– Ага… – сказал Тенька, зная, что не позвонит. Отец шевельнул рукой, словно хотел потрепать его по голове, но не решился. Тенька легко качнулся в сторону. Еще раньше качнулась его тень, и они (Тенька с тенью) быстро пошли по краешку асфальта… Кто-то стал бегом догонять их, и почудилось, что Танюшка Юкова. Но ведь она уехала накануне. И оказалось, что это Шурик…
Они накупались, пожарились на солнцепеке, окунулись опять. Было хорошо. Даже высотки с торчащим в поднебесье Зубом не казались уродливыми. Освещенные полуденными лучами, они сейчас были похожи на желтоватые скалы из фильма «Забытая планета». Черные окна искрились, будто проблески слюды…
Наконец отправились домой. Вернее, к Витале: чтобы узнать, нет ли каких-нибудь новостей или интересного дела. Может, он уже раздобыл доски и фанеру для лодки? Дед-Сергей пошел с Шуриком и Тенькой. Виталю он хорошо знал и не меньше ребят любил бывать в дворницкой, где всегда прохладно и уютно.
Виталя называл дворницкую французским словом «Ко́кпит». Это означало «петушиный ящик». На старых парусных кораблях так именовали кормовой кубрик, в котором обитали гардемарины-практиканты. Народ был юный, задиристый, гвалтливый. Старые моряки приклеили им прозвище «петушки» – отсюда и название кубрика. И понятно, что в дворницкой «петушков» тоже хватало.
Кокпит похож был и на кладовку, и на мастерскую, и на боцманскую каптерку, и даже на музей. По стенам висели спасательные круги, мотки веревок, велосипедные колеса, шины и разноцветные подносы. На полках стояли банки с краской, паяльные лампы, мятые самовары и старинные бутыли. Громоздилась пирамида ржавых касок разных времен и фасонов. По углам на специальных подставках торчали лопаты, метлы и грабли – можно было в один миг расхватать их и пустить в дело.
В дворницкой постоянно паслись посетители – и завсегдатаи вроде Теньки, Шурика, Лампионовых, Жоха и Эвелины, и всякий другой народ, вроде пацанов с Карпухинского двора (Тенька не всех даже помнил по именам, но знал, что они хорошие люди – плохие к Витале не ходили). И сейчас тоже было многолюдно. Сидели на верстаке, на скамейках и чурбаках.