Он и перестраивал их, лежа в постели и прикрыв глаза. Когда в подступившей сонливости геометрия мира становилась послушной и удавалось вписать отдельные элементы в плавные изгибы бесконечности, появлялось в душе ласковое такое ощущение. Будто и вправду мир становился добрее…
И мама словно садилась на край постели, касалась невесомыми пальцами Владькиных волос.
…Разве мог подумать Владик Переметов, что безжалостный случай (или судьба? или что там еще?) рванет его из этой жизни и бросит в гущу всяких несчастий?
Был конец мая, тепло стояло небывалое. Владик (а по-школьному – Кабул) беззаботно топал с уроков по улице Геодезистов. С одной стороны – двадцатиэтажные высотки, с другой – бетонный забор замороженной стройки, но даже здесь пахло зеленью и летом, вдоль забора густо цвели одуванчики и ромашки.
У края тротуара, чуть впереди Владика с визгом тормознула черная «Волга», распахнулась дверь.
– Эй, малец, подойди-ка! – Это высунулся дядька в сизом камуфляже, как у ментов, но без погон. Шестиклассник Переметов знал, что, если зовут в машину незнакомые люди, лучше драпать или звать на помощь – это не раз объясняли и в школе, и дома. Он качнулся назад, чтобы рвануть подальше, но сзади его крепко ухватили за бока, рывком переметнули по воздуху, швырнули в салон «Волги». Он упал животом на кожаное сиденье. Вот и случилось то, что не раз показывали по телику, но что не должно никогда случаться в нормальной жизни с нормальными мальчишками. Владик толкнулся руками, дернулся к открытому окну: «Помогите, меня похитили!» – хотел отчаянно заорать он, но получился сдавленный хрип. Дядька в камуфляже, который сидел впереди, рядом с водителем, засмеялся, не оборачиваясь. А тот, что нырнул в машину следом за Владиком – с обтянутыми белой водолазкой мышцами, с могучей шеей и короткой стрижкой на маленькой голове, – взял пленника за шиворот и ровно усадил рядом с собой.
– Не дергайся, червячок. Мы не бандиты, а полиция.
– Бандиты, – убежденно сказал Владик. Он вдруг ощутил бесстрашие. Будь что будет, наплевать!
– На, убедись, молекула, и не дергайся, – Мужик в водолазке щелчком развернул у него перед носом пухлые корочки. Владик успел увидеть большие буквы МВД, круглую печать и плохо различимое фото. Корочки захлопнулись.
– Дай прочитать! – потребовал Владик.
– Не вякай. Дадут, где надо. Догонят и еще дадут…
– Все равно бандиты, если даже полиция… Налетаете, хватаете…
– Хватаем кого надо…
Тогда Владик наконец сказал обычную в таких случаях фразу:
– А че я сделал?!
– Сейчас поглядим, что ты сделал…
Оказывается, машина уже ехала. Через полквартала она с визгом развернулась, покатила по улице Геодезистов назад и скоро свернула в Ямальский переулок – тот, что в сотне шагов от школы. Дядька в водолазке (от которого пахло потом и лосьоном) выдернул Кабула из машины.
– Гляди! Узнаешь?
Кабул увидел длинную желто-зеленую вывеску: АТЕЛЬЕ «ТРОПИКАНА», а под ней квадратную витрину с манекенами. В широком проеме витрины не было верхней половины стекла, а по нижней разбежались трещины. Впереди витрины, на асфальте, стояли квадратный мужик в форменной куртке, Артур Дымчиков и два его прихлебателя – Костян Лафиткин и Шкарик. Улыбались, гады.
Накачанный дядя в водолазке держал Кабула за рюкзак.
– Этот? – спросил он.
– Ага! – радостно сказал Артур. А Костян и Шкарик с готовностью закивали.
…Уже после Кабул узнал подробности происшествия. Когда раздался удар и звон осколков, охранник выскочил на тротуар и ухватил одного из убегавших мальчишек. Двое других остановились сами – поняли, что все равно не скроются.
Охранник затряс Артура:
– Бандюга малолетняя! Чем тебе стекло помешало?!
– Это не я! – завопил Дымчиков. И его осенила спасительная мысль: – Это один из нашей школы! Он бросил в нас камнем, потому что все время скребет на нас! Вот они подтвердят!..
Шкарик и Костян вместе сказали:
– Ага…
А Дымчиков лихорадочно добавил:
– Он недалеко ушел. Он приметный: с длинными волосами, в желтой футболке и белых обрезанных джинсах…
– Ага! – опять подтвердили приятели.
Охранник, не отпуская Артура, выхватил мобильник.
Сигнал приняла ближняя полицейская машина. Едва ли служителей правопорядка очень взволновало сообщение о разбитом стекле. Но впереди, на краю тротуара, они заметили пацана в желтой футболке. На ловца и зверь бежит, почему не поразвлечься?
– Значит, этот? – переспросил мент в водолазке.
– Он и есть, – ответил Артур, нагло глядя на Кабула. – Он в меня щебенкой, а я увернулся, и…
– Это не я! – отчаянно заорал Кабул, пытаясь освободиться. – Они врут, сволочи! Я здесь даже не проходил! Они мне назло!..
Конвоир опять впихнул его в машину, а сам остался снаружи. Начал о чем-то говорить с Дымчиковым и его дружками. Кабул рванулся к дверце, чтобы выскочить и снова прокричать, что не виноват! Но мент в камуфляже обернулся, стиснул мальчишкино плечо – пальцы воткнулись под ключицу. Больно так! Владик пискнул и обмер. Тот, что в водолазке, сел рядом с ним – опять дохнуло потом и лосьоном.
– Поехали, – скомандовал он. – К нам…
«Камуфляжный» отпустил Кабула, однако плечо болело нестерпимо. Намокли глаза. Кабул закусил губу, но перед этим успел сказать:
– Эсэсовцы… – Страха по-прежнему не было.
«Водолазкин» слегка смазал его по уху. Пообещал добродушно:
– Еще раз вякни, окурок, придушу…
Его привезли на улицу Многостаночников – это в пяти кварталах от школы. Вытряхнули из «Волги», завели в дверь со стеклянной синей вывеской. Навстречу дохнуло запахом табака и пыльного картона. Кабул оказался в квадратной комнате. В дальнем углу он увидел решетку от пола до потолка, за ней кто-то хрипло постанывал и возился на топчане. За распахнутым окном качали широкими листьями клены – они росли на свободе, теперь уже недоступной для Кабула. Сбоку от окна за обширным, заваленным серыми папками столом сидел штабс-прапорщик с белесым, скучным лицом. На столе вертелся вентилятор, но все равно было душно, жидкие белобрысые прядки прилипли ко лбу штабс-прапорщика, серая рубашка промокла под мышками.
– Вот, – сказал «Водолазкин», – это насчет «Тропиканы»… Между прочим, оскорблял сотрудников при исполнении. Обозвал эсэсовцами. Оказывал сопротивление…
– Ничего я не оказывал! Вы мне чуть плечо не сломали! И ударили!..
– Птенчик, – ласково отозвался «Водолазкин». – Если бы мы тебя ударили, ты уже не дышал бы…
Штабс-прапорщик сел прямо. Спросил со страдальческой ноткой:
– Ну а сюда-то его зачем? Везли бы сопляка к тетенькам-инспекторшам в детскую комнату…
От двери подал голос «Камуфляжный»:
– Нам, что ли, еще одно раскрытие – лишнее? Старик требует отчетность…
– Ладно… – Штабс-прапорщик пошевелил плечами, чтобы нагнать под мышки прохладу, и придвинул бумажный лист. Взял ручку: – Фамилия?
«Водолазкин» толкнул Кабула к столу:
– Тебя спрашивают!
– Чего спрашивают? – окрысился Кабул. Он все еще не боялся, только наваливалась тоска.
– Фамилия! – вдруг тонко заорал штабс-прапорщик. Приподнялся и покраснел.
Кабул пожал плечами:
– Переметов…
– Имя?!
– Владислав…
– Отчество?!
А какое у него отчество? Кажется, когда меняли фамилию – Иванова на Переметова – мама Эма сказала, чтобы вместо прежнего «Иванович» написали «Андреевич».
– Чего заткнулся?! – взвизгнул штабс-прапорщик. – Забыл, как папочку зовут?
– Вспоминаю… Андреевич.
– Остряк, – хмыкнул «Водолазкин», – не пробовал еще казенной каши.
– Адрес проживания! – опять прокричал штабс-прапорщик…
И так он заставил сказать его все: когда родился, и где учится, и кто родители (противно хехекнул, когда узнал, что отца нет, а мать приемная).
«У меня есть мама, только вам, гадам, я ничего про нее не скажу».
– А сейчас рассказывай, зачем разбил стекло…
– Ничего я не бил!
– Может, освежить тебе память? – спросил штабс-прапорщик.
– Не надо, Вася, давай я изложу, так скорее, – предложил «Водолазкин». – Пиши… Парни-одноклассники объяснили, что он с ними всегда был в конфликте. Потому что раньше жил в интернате, а там все такие… неконтактные… Когда шли из школы, поспорили о чем-то, он схватил щебенку и пустил в стекло. Заорал: «А теперь будете отвечать!» И ноги-ноги… То есть не в них бросил и случайно промахнулся, а нарочно в витрину, чтобы свалить на противников. Злой умысел… Те парни сперва тоже в бега, чтобы не влипнуть, но охранник одного прищучил, они и заложили голубчика…
– Не бросал я!! Меня там даже не было!
– Заткнись, – утомленно сказал штабс-прапорщик Вася, быстро заполняя линованный лист. И спросил «Водолазкина»: – Как звать этих пацанов, помнишь? Впишу, как свидетелей…
– Сейчас. У меня на диктофоне…
Кабул будто отключился. Навалилось тоскливое молчание. Он не слушал больше, что ему говорили, пока штабс-прапорщик не заорал, перегнувшись через стол:
– Не бросал я!! Меня там даже не было!
– Заткнись, – утомленно сказал штабс-прапорщик Вася, быстро заполняя линованный лист. И спросил «Водолазкина»: – Как звать этих пацанов, помнишь? Впишу, как свидетелей…
– Сейчас. У меня на диктофоне…
Кабул будто отключился. Навалилось тоскливое молчание. Он не слушал больше, что ему говорили, пока штабс-прапорщик не заорал, перегнувшись через стол:
– Подписывай, тебе говорят!
– Чего подписывать? – вздрогнул он.
– То, что в протоколе.
– А что в нем?
– То, что рассказал!
– Я ничего не рассказывал!
– А кто рассказывал? Я? Как зовут, где учишься, кто мамаша, не говорил? А то, что отказываешься признавать, будто разбил витрину, не говорил? Чего уперся-то, партизан долбаный? На! – Он двинул по столу лист с протоколом. При этом протокол оказался почти полностью прикрыт газетой «На страже». То ли случайно, то ли… Виден был только нижний край листа с последней строчкой: «…сотрудникам полиции претензий не имею…»
– Напиши: «С моих слов записано верно» и распишись…
– А что там записано? Дайте прочитать!
– Ну-ка, наклонись… – Штабс-прапорщик ухватил Кабула за волосы и согнул над столом. Выдвинул ящик. В нем поверх чистых протокольных бланков лежал пистолет с коричневой рукояткой.
– Видишь? – выдохнул в глаза Кабулу пропотевший штабс-прапорщик. – Да не бойся, никто тебя стрелять не будет. Тюкнут по височку, увезут за город и закопают на свалке. И скажут, что отпустили, а ты подался в бега со страху… А когда найдут тебя, обглоданного, никто не сыщет виноватых…
И тогда Владик Переметов испугался. Он вспомнил передачу про двух ментухаев, которые схватили в подъезде шестиклассника, обвинили в воровстве, заковали в наручники и пригрозили закопать на заброшенном стадионе, если не признается. Ментов потом посадили, потому что в отделении мальчишку случайно увидела знакомая женщина и с ходу позвонила родителям. А здесь кто увидит, кто позвонит? Пьяный бомж за решеткой?
Да, Владик испугался. Испугался даже не того, что закопают, а вообще. И, наверно, не столько испугался, сколько устал – от немыслимой безысходности и несправедливости. Он взял ручку и нацарапал внизу листа: «С моих слов верно Переметов».
– Давно бы так… – Штабс-прапорщик откинулся на стуле. – Телефон имеешь? Позвони матери, чтобы немедленно ехала сюда…
Кабул набрал на мобильнике номер.
– Мама Эма… Меня забрали в милицию. На улице… Они говорят, что я разбил стекло, но я не разбивал, а они грозят закопать…
Штабс-прапорщик Вася выхватил у него телефон.
– Гражданка Переметова?.. Штабс-прапорщик внутренней службы Семашкин. Ваш сын оказался у нас за совершенное правонарушение, умышленно разбил в ателье витрину… Да. И ведет себя неадекватно. Вам следует приехать как можно скорее… Отделение номер девять по улице Многостаночников…
– Отдайте мобильник, – сказал Кабул, когда штабс-прапорщик закончил разговор.
– Матери отдам… Марш вон туда в угол, жди на скамейке…
Менты, все, кроме штабс-прапорщика, ушли. Бомж за решеткой постанывал. Стрелки на больших квадратных часах почти не двигались. Кабул томился на скамье.
Мама Эма появилась через двадцать минут, которые показались двадцатью часами. Влетела в отделение, перепуганно глянула на Кабула, на дежурного.
– Я… вы велели приехать…
– Гражданка Переметова?
– Да… Что он натворил?
– Я ничего не натворил! Они врут. Они грозили, что убьют меня!
– Прекрати! – совсем по-незнакомому взвизгнула мама Эма. А штабс-прапорщик не обратил на него внимания. Двинул лист.
– Ознакомьтесь с протоколом. Он будет передан в суд. Там есть специалисты по таким вот «юным талантам»…
– Но… может быть, мы договоримся? Зачем же в суд?..
– Нет, – с удовольствием сказал штабс-прапорщик Семашкин. – Мы, по его словам, эсэсовцы, какой с нами может быть разговор? К тому же дело связано не только с материальным ущербом. Надо учитывать, чей портрет висел на стене позади витрины. Не в него ли метил ваш отпрыск?
– Ни в кого я не метил!
– Помолчи!.. – опять взвизгнула мама Эма. – Господин офицер, он не нарочно! Мы все возместим! А перед вами он извинится!..
«Еще чего!» – подумал Кабул.
– Распишитесь, что ознакомились, – бесцветным голосом проговорил Семашкин. – И что забрали сына… Здесь и здесь. Повестку вам пришлют… Телефончик не забудьте…
Домой они пошли пешком. У мамы Эмы подтаивала краска на ресницах.
– Владислав, как ты мог!.. Зачем?
– Что зачем? Я ничего не делал! Я там даже мимо не проходил! Они подъехали, засунули в машину! Потому что Дым с дружками наговорил, будто это я!..
– С какой стати мальчики станут наговаривать на одноклассника?
– Да ты что! Я ж рассказывал, какой он, этот Дым!
Она сказала, скользнув по нему подмалеванными глазами:
– Ты, однако, тоже не сахар… Зачем ты обрезал брюки?
– Потому что жара. Все так носят…
– Испортил дорогую вещь. Думаешь, нам легко даются деньги?.. А теперь еще придется платить за стекло…
– Но я не разбивал! Почему ты не веришь?
– Какая разница, верю я или нет? Это ничего не меняет, раз дело пошло к судье… Судьи всегда верят милиции… полиции…
– Но есть же адвокаты!
– Ты упал с Луны? Какие адвокаты? Знаешь, сколько стоит адвокат? А мы высадили все деньги на путевки…
Путевки были двух видов: одна для Владика, в лагерь «Геолог», а две – для мамы Эмы и Льва Геннадьевича, на теплоход, идущий в круиз вокруг Европы. Мама Эма рассудила (а Лев Геннадьевич кивал), что мальчику рано плавать за границу, пусть поживет среди сверстников, а то у него никак не получаются контакты с коллективом.
Владик тогда не заспорил. Ни единым словечком. Но впервые показалось ему, что маме Эме он стал не нужен. Совсем…
И спросил свою маму:
«Это правда?»
«Мне трудно понять, малыш… Но, если даже правда, ты крепись. Помнишь, мы ведь говорили, что в жизни бывают нелегкие времена. А мама Эма… ей хочется своей личной жизни, раз не повезло с прежним мужем…»
Маме Эме хотелось личной жизни. А Владику не хотелось к незнакомым ребятам, в незнакомый лагерь, куда следом обязательно просочится прозвище Кабул. Хотелось к морю, как в прошлом году… Но сейчас ему казалось, что и лагерь был бы радостью – по сравнению с тем, что произошло сегодня.
Скомканное пространство
Два дня он сидел дома и томился тоскливой неизвестностью. «Конфигурации пространства» сложились так, что в них не осталось места ни для чего хорошего. Делать было абсолютно нечего. Даже в школу не пойдешь, потому что суббота и воскресенье. Впрочем, он и в понедельник на занятия не пошел, тошно было. Мама Эма и Лев Геннадьевич ушли на работу, а через час мама Эма вернулась: оказывается, ей позвонила секретарь местного суда и велела в два часа явиться вместе с сыном к судье.
Было еще четыре часа томления…
Мама Эма велела ему надеть школьный костюм и рубашку с галстуком.
– Зачем?! Такая жара…
– Делай, что говорят!.. От внешнего вида часто зависит исход дела…
Внешний вид с галстуком не помог.
В кабинете, совсем не похожем на зал суда, без всяких слушателей и свидетелей, женщина-судья с утомленным подкрашенным лицом с ходу объявила свое решение:
– Возраст не позволяет привлечь обвиняемого в злостном хулиганстве Владислава Переметова к уголовной ответственности. Хотя следовало бы, с учетом того, в чей портрет попал камень, когда пробил стекло…
– В чей? – сказал Кабул. И подумал: «Неужели в Регента?» Он представил плоское лицо с усами, похожими на приклеенную к верхней губе сосиску. В Империи, где с давних пор не было императора, Регент являлся главой государства. О нем говорили с почтением, его слова считались бесспорными. Его портреты висели повсюду… Но там, за стеклом витрины, Кабул не видел никакого портрета!
– Хочешь сказать, что не знаешь, в кого бросал?!
– Я не бросал!
– Эмилия Борисовна, это похоже не просто на хулиганство, а на экстремизм. Взрослые за такие дела отвечают по всей строгости. Но он до таких мер пока не дорос. Все, что в моих силах, это направить вашего приемного сына в приют-распределитель для малолетних правонарушителей. Сроком на месяц.
– Да, но… почему же… – залепетала мама Эма.
– К сожалению, это единственная разрешенная нам мера, – перебила судья. – На спецшколу он пока не тянет. Скажите спасибо гуманным законам. Иногда чересчур гуманным… Владислав, тебе понятно решение суда?
– Нет, – сказал Кабул.
Она поморщилась:
– Что тебе непонятно?
– Все! Почему нет справедливости?! Ведь я не разбивал стекла!
– Как же не разбивал? Ты подписал протокол с признанием! Вот она, бумага! И показания твоих одноклассников. И объяснение сотрудников милиции!
– Они все врут!
– Они все врут, а ты один говоришь правду. А твоя подпись на протоколе?