Распахнулась дверь, и возникла воспитательница. Наталья Зиновьевна.
– Иванов!.. Ой, Вера… Вера Олеговна, а вы здесь… зачем? Вы… как-то странно обнимаетесь и…
– Не странно, а по-приятельски. Провожу доверительную воспитательную беседу. Чтобы мальчик не спорил со старшими…
Она переглянулась с Кабулом, и оба хихикнули про себя. Наталья Зиновьевна покивала:
– А! Это хорошо… Иванов, иди, надень чистые брюки и рубашку, там пришли люди, которые хотят с тобой познакомиться…
Это что за новости?.. Кому нужен детдомовский пацан Иванов? Кабул даже струсил и чуть не сказал: «А че я сделал?» Но жизнь научила, что задавать лишние вопросы (особенно такие тупые) не следует: нарвешься на какую-нибудь неласковость…
Оказалось, что бояться не следовало! Наоборот! Случилось чудо! Оно иногда случается в малышовых детдомах, но в таких вот, которые для школьников, это очень редкое событие. Недели две назад интернатский хор выступал перед работниками кондитерской фабрики «Сладкая радуга» (которые считались шефами детдомовцев), и там на светловолосого певца Владика Иванова положила глаз супружеская пара. («Море, ты слышишь, море! Твоим матросом хочу я стать…») Это были начальник цеха Андрей Кириллович и старший бухгалтер Эмилия Борисовна. Переметовы… И вот теперь:
– Владик, нам очень понравилось, как ты поешь… – И это означало, конечно: «Мальчик, ты вообще понравился нам». – Ты не против, если мы пригласим тебя в гости?
Конечно, он был не против! Такое событие в однообразии интернатской жизни!
В доме у Переметовых оказалось замечательно! Во-первых, потому что это был настоящий дом. Вернее, отдельная трехкомнатная квартира. Не интернатские спальни с рядами одинаково застеленных коек и запахом хлорки – еле заметным, но неистребимым. Во-вторых, сами Переметовы оказались замечательные. Правда, Андрей Кириллович – сдержанный такой, все время думающий о чем-то своем, но добрый. Он дал Кабулу большущий морской бинокль (Кабул чуть не уронил), сказал:
– Можешь посмотреть с балкона, видно полгорода.
И правда, вид был удивительный: широченные улицы, высотки, эстакады… Кабул впервые понял, в каком громадном городе он живет…
А Эмилия Борисовна, то есть тетя Эма, прямо источала теплоту и ласковость:
– Владичек, тебе нравится у нас? Пойдем, я угощу тебя ананасом, малыш… А хочешь поиграть за компьютером? Андрюша, покажи Владику, как включать этот агрегат…
Так он оказался у компьютера, от которого никто не прогонял. В интернате-то посидеть перед монитором и клавиатурой удавалось не часто, там всегда паслись старшаки, а у мелких занятия по информатике бывали только изредка, через пень-колоду…
Он давил клавиши почти наугад, удивляясь радостному цветному беспорядку, который возникал на экране. А тетя Эма подходила со спины, обнимала его за плечи.
– Играй, играй, Соловушка. Мы рады, что тебе хорошо…
А потом еще раз в гости, еще…
– А хочешь пожить у нас недельку? Мы втроем съездим к нашим друзьям на дачу в Орехово…
Еще бы он не хотел! Плохо было одно: после таких праздников приходилось возвращаться в интернат… Но вот наступил день, когда возвращаться стало не надо.
В общем-то, к этому все и шло:
– Если ты согласен, то можешь жить с нами всегда. Будешь нашим сыном…
Он ткнулся лицом тете Эме в мягкую грудь. От шелкового платья пахло, как от клумбы…
– Ты можешь говорить мне «мама»… – не то разрешила, не то попросила Эмилия Борисовна.
Тогда он отодвинул лицо. Стал смотреть вниз.
– А можно… я буду говорить «мама Эма»?
– Д… да, конечно… Конечно, Владичек. Но почему не просто «мама»? Разве я не гожусь?
Он прошептал, вдыхая клумбовый запах:
– Тетя Эма, но у меня ведь есть мама…
Она отодвинулась, будто от толчка.
– Это… почему есть? Она где? Нам ничего не говорили…
– Да никто и не знает… Я не так объяснил. Она есть, потому что она была. А раз была, значит…
Значит, нельзя отказаться от нее. Получилось бы, что он сломал в себе главную, необходимую для жизни прочность.
Растолковать все это спокойно и понятно он не умел. Стал говорить сбивчиво и один раз даже всхлипнул.
Тетя Эма, кажется, не обиделась. Взяла Владика за щеки, повернула к себе его лицо.
– Глупышка ты… Хорошо, пусть будет, как ты хочешь… – И громко окликнула мужа: – Андрей! Имей в виду, я теперь мама Эма!
– Поздравляю! – отозвался Андрей Кириллович из другой комнаты.
Он не стал для Владика Иванова «папой Андрюшей». Всегда держался немного в стороне. Может быть, потому, что усыновление (или опекунство, или патронат – непонятно, как это назвалось) оформили только на Эмилию Борисовну. У нее никогда не было своих детей, и она признавалась знакомым, что «млеет от неожиданно свалившегося материнства».
А Кабул млел от домашнего существования. То, что для других мальчишек было обыкновенной жизнью, ему казалось чудом. Все в новинку и в радость: и приборка в квартире, и возня со стиральной машиной, и походы с мамой Эмой в магазины и на ближайший рынок. И заботы на кухне, когда надо что-то пожарить и подогреть к приходу мамы Эмы и дядя Андрея со службы… Он был послушен во всем. Он даже не стеснялся, когда мама Эма купала его в ванне, со счастливой покорностью отдавал себя в ее мягкие руки, радостно погружался с головой в пену.
– Спа… буль-буль… сите… тьфу… тону…
…А вечером под пахнувшим, как свежее сено, пододеяльником он рассказывал о своей жизни маме.
Как и обещала Владику практикантка Вера, мама часто приходила из полутьмы, останавливалась у постели, невесомо трогала его волосы. Тихо радовалась его счастью.
– Будь умницей, слушайся маму Эму, она хорошая…
– Ага… ты тоже хорошая…
– Я просто мама…
Владик теперь знал, что и маму зовут Вера. Он понимал, что на самом деле ее могли звать по-другому. Когда он вырастет, он устроит всемирные поиски, все разузнает про маму и вернет ей настоящее имя. А пока она была Вера, потому что он верил…
В сентябре Владик пошел в пятый класс. Конечно, не в интернатскую школу, а в обычную, «по месту жительства». Однако интернатское прозвище просочилось за ним. Каким путем – непонятно. Такие слухи, как микробы, распространяются по воздуху. И стал он Кабулом из пятого «Г». Ну и ладно. Народ в классе оказался не очень-то дружелюбным, да Владик (он был теперь Перемётовым) иного и не ждал. Зато теперь за ним был его дом, и это придавало жизни уверенность, неприятности не пугали.
А они, эти неприятности, случились скоро. Артур Дымчиков с корешами решил пощупать новичка на крепкость характера. Привязался раз, другой (даже слезинку выбил, паразит). Кабул понял, что выход один – такой же, как в давнем случае с Дамой. Но для начала повел себя сдержанно:
– Че скребешь не по уставу, вонючка. Айда за гаражи, там покажешь, какой ты геракл…
И пошли. Только Кабул один, а с Артуряном целая ша́ра. Да Кабул и заранее понимал, что честной дуэли не будет. Сначала, правда, сошлись один на один, Дымчиков саданул Кабула ногой по колену, тот Артура – костяшками в подбородок. Артур отскочил и завопил:
– Он не по правилам, подлюка!
Все было по правилам, но что кролик объяснит шакалам? Четверо бросились спереди и с боков. У гаража валялась коряга от недавно спиленного клена. Кабул ухватил ее, завертел над головой. Торчащим сучком сбил с Артуркиной башки бейсболку.
– Идите на фиг, вонючки, изувечу!
Они отскочили. Один из четверых был поумнее других, выразился культурно:
– А с виду такая ин-тель-генция, прямо артист на скрипке… Отойдем, парни.
– Он чокнутый и недолеченный, – заявил еще один, чтобы скрыть испуг. А третий вспомнил:
– Правду говорили, что интернатский. Там все такие шизики. Айда, ребята, с психами не связываемся…
И ушли. Кабул бросил корягу, счистил с брючины след Артуркиного башмака и тоже пошел. Домой…
Дома было все хорошо. Праздничность первых дней в душе Кабула поутихла, жизнь стала привычной, однако ощущение счастливой прочности не оставляло Владика Переметова.
«Как ты живешь, сынок?» – И легкое касание пальцев на волосах.
«Мама, я нормально живу… Все хорошо… И хорошо, что есть ты».
«Я есть… И если даже что-то случится, ты помни, что я все равно есть».
«Да… Мам, а что может случиться?»
«Ничего. Это я так, на всякий случай…»
Ничего плохого и не случалось. Только всякие мелочи жизни. Ну, троечки по английскому или даже пара за диктант. Мама Эма повздыхает, назовет лодырем и обалдуем, пригрозит не пускать за компьютер, но на этом все и кончается. Правда, раза два и в самом деле не пускала. А однажды пообещала:
– Вот скажу дяде Андрею, чтобы вздрючил тебя как следует.
Он хихикнул:
– Мама Эма, ты лучше сама.
– Прекрасно! Неси веник!
Владик принес из кухни рисовый веник и торжественно вручил маме Эме. Она хлопнул его по спине, чихнула от пыли, бросила веник в угол, а Владьку толчком усадила на диван.
Владик принес из кухни рисовый веник и торжественно вручил маме Эме. Она хлопнул его по спине, чихнула от пыли, бросила веник в угол, а Владьку толчком усадила на диван.
– Бездельник… – засмеялась и села рядом.
– Я не бездельник, а не-ор-га-ни-зо-ван-ный. Так наша ИИ говорит.
– Кто-о?!
– Инна Игоревна… А зато у меня примерное поведение.
– Ох уж…
– Да! Пиво не пью, клей не нюхаю, эротические картинки не собираю. И не курю…
– Спасибо и на том… Хотя вчера принюхалась к твоему пиджаку на вешалке, и показалось, что тянет от него табачком. А?
– Потому что у нас туалет такой! Как армейская курилка. Оттуда и первоклассники выскакивают, как из коптильни!.. А я курить не буду никогда… Ну, или до восемнадцати лет. Хоть чем поклянусь!..
«Мама, правда не буду курить. Честное слово…»
«Я верю, мой хороший…»
– Ты почему вдруг засопел и заморгал?
– Вспомнил, как там щиплет в глазах…
Он стал взрослее и сдержанней. Мама Эма не ласкала и не тискала его, как прежде, и уж конечно не купала в ванне. С дядей Андреем они были, как два приятеля-мужчины. Порой играли в шашки, порой вместе смотрели по телевизору футбол или автогонки. По правде говоря, это не очень интересовало Кабула, но он понимал, что надо воспитывать в себе мужские привычки… Но дяди Андрея часто не бывало дома. Он уезжал в долгие командировки. А когда возвращался, был озабочен и неразговорчив. Порой Владику казалось, что у мамы Эмы и дяди Андрея что-то не клеится в отношениях. Но он боялся думать про это, не хотел, чтобы пошатнулось благополучие…
Иногда приходило к Владику теплое воспоминание. С печалью и ноткой тревоги. Ему казалось, что у него не кончился важный разговор со студенткой Верой, которая объяснила ему про маму. Закрутили тогда события, отвлекли, а она через несколько дней закончила практику. Надо было бы разыскать ее, узнать адрес, повидаться хотя бы еще раз. Но радостная суматоха усыновления и переезда отодвинула эти мысли. Потом, уже осенью, они стали возвращаться, и Владик попросил маму Эму позвонить в интернат: нельзя ли узнать фамилию и адрес или телефон студентки Веры, которая была там весной на практике. Оттуда ответили, что «ничего не знаем»: завуч, которая ведала практикантами, уволилась, не найти концов. Мама Эма не поленилась, позвонила в педучилище. Там ответили, что да, направлялась в мае на практику второкурсница Вера Дукатова, но потом она покинула училище и уехала то ли в Краснодар, то ли в Красноярск, адрес неизвестен…
Вот и все. Осталось утешать себя, что она тоже есть, хотя и неизвестно где…
– А зачем тебе эта девушка? – ревниво спросила мама Эма.
Он ответил сдержанно:
– Так… хороший человек…
Разбитая витрина
Опять наступило лето. Поехали к морю, в Алушту – сначала поездом до Симферополя, потом автобусом. Путь на поезде был длинный, мама Эма стонала и ворчала, жалуясь на духоту в вагоне. Но Владик был счастлив. До этого он ни разу никуда не ездил на поезде и теперь всю дорогу не отлипал от окна. Громадная земля разворачивалась перед ним зеленью, городами и деревнями, реками и мостами. Смотреть ни чуточки не надоедало, только к вечеру в глазах танцевали разноцветные пятна…
И море было волшебное! Оно обнимало и качало Владика, словно он был его родной рыбешкой. И даже ревучий шторм, от которого на берег летела хлесткая пена, а на деревьях ломались ветви, не показался страшным… А еще была кудрявая девочка Зойка (немного похожая на студентку Веру), с которой они дурачились на пляже и лопали по три порции мороженого в прибрежном кафе. Жаль, что разъехались и больше никогда уже, конечно, не встретятся… А однажды Владик увидел вдали настоящий парусный корабль, и это было как ожившая книжка «Водители фрегатов»…
Обратный путь был не такой радостный. Не потому, что кончился морской праздник, а потому, что скреблась тревога. Владик наконец ясно понял, что у мамы Эмы и дяди Андрея не ладится супружеская жизнь. И уже потом, вспоминая поездку, он понял: муж и жена Переметовы отправились в путешествие вместе, чтобы последний раз попытаться что-то склеить в этой жизни. То, что склеить было невозможно…
Дома они молчали, глядя мимо друг друга. В августе и сентябре дядя Андрей то и дело уезжал в командировки («для обмена опытом»), а в начале октября, когда мамы Эмы не было дома, он сел перед Владиком на табурет, взял его за локти и, глядя в пол, сказал:
– Такая вот, брат, история. Ухожу я…
– Как? – выдохнул Владик, хотя сразу понял, о чем речь.
– Ну, вот так… Не сложилось у нас с Эмилией. Зачем же мучить друг друга…
Он отдал Владику на память морской бинокль и ушел незаметно, не попрощавшись. Взял с собой только чемодан. Квартиру оставил жене. Мама Эма всплакнула, прижавши Владика к пахнувшему косметикой платью.
– Ты не должен обижаться на дядю Андрюшу. Он хороший человек. Просто мы… очень разные…
Владик напряг плечи. Было в словах мамы Эмы что-то искусственное.
– А как мы будем теперь? – прошептал он.
– Что же делать? Проживем вдвоем…
Вдвоем жили недолго. За две недели до Нового года в доме появился Лев Геннадьевич. Всегда бодрый и жизнерадостный, лысоватый, с выпуклыми синими глазами и очень гладким подбородком. Владику он сказал:
– Так и зови меня, дружище: «Лев Геннадьевич». Не люблю всяких «дядей и тетей», есть в этом детсадовская слюнявость. А мы ведь взрослые люди, не так ли?
Владик не считал себя взрослым, но возражать не стал. Ему не хотелось лишних осложнений.
Жизнь потекла по-прежнему. Почти по-прежнему. Только мама Эма была не такой ласковой, как в прошлом году, и чаще морщилась, разглядывая Владькин троечный дневник: «Когда ты возьмешься за ум?» – «Иннушка сказала одной тетке, председательнице родительского совета, я слышал: «Он же из интерната, а там все тупые…» Мама Эма не возмутилась такими словами ИИ, молча подписала дневник.
Лев Геннадьевич во Владькино воспитание не вмешивался, с вопросами и беседами не лез, разговаривал сдержанно. Дядя Андрей тоже бывал немногословен, однако в его сдержанности пряталась добродушная усмешка, а у Льва Геннадьевича ощущалось абсолютное «мне все равно».
Друзьями в классе Владик так и не обзавелся. Там был авторитетом Артур Дымчиков со своими подпевалами. К Владику Переметову они не прискребались, но давали понять одноклассникам, что прискребутся ко всякому, кто попробует набиваться к детдомовцу в товарищи. Ну и фиг с ними со всеми, раз такие трусы… В середине зимы он записался в баскетбольную секцию, и тренер говорил, что «у Переметова есть перспективы!» Но весной этого тренера почему-то уволили, а нового не нашли, и секция закрылась.
Неподалеку от дома был заброшенный, затерянный среди многоэтажек и гаражей сквер, и в нем Кабул нашел приятелей. Ребята были младше его, из третьего и четвертого класса, но с ними Владик чувствовал себя хорошо. Зимой они катались на лыжах с мелких горок, весной построили в крохотном овражке пеструю водяную мельницу. Двоих ребятишек – Алика Семенова и Андрюшку Гаврина – Владик несколько раз приводил к себе домой, показывал на компьютере простенькие «игрушки» (у самих-то этих ребят компьютеров не было). Давал им бинокль, чтобы посмотрели с высоты на окрестности…
В классе как-то разнюхали, что Кабул «хороводится с мелкими», стали подначивать, но Кабул послал болтунов подальше – спокойно и решительно…
Однако бо́льшую часть времени после школы он проводил один. Можно сказать, обитал в своей скорлупе. В своем отдельном мире. Там были книжки, компьютер с играми про звездные войны, планета Земляника, где жили длинногривые красные кони. И была мама. В тревожные минуты он говорил себе: «Все равно у меня есть мама…»
А еще у него был свой дом, в котором, несмотря на печали и тревожные предчувствия, жилось все-таки неплохо. Он любил в этом доме все – свою фаянсовую кружку с зеленым гномом на боку, свою настольную лампу со стеклянным желтым абажуром, электронные часы с маятником-корабликом, тихое ворчанье холодильника в кухне, узор из серых листьев на желтых обоях. Любил уютную тахту, на которую можно хлопнуться спиной, чтобы разглядывать трещинки в потолке и думать о чем-нибудь… ну, хотя бы все о той же планете Землянике…
Планета жила в особом геометрическом мире. Владик называл его «Конфигурации пространств». Конфигурации начали возникать в его воображении, когда в школе стали изучать геометрию. Вообще-то математику шестиклассник Переметов не любил (от всяких формул и вычислений трещала голова), но геометрия ему понравилась. Пока это была геометрия плоских фигур, но и она подчинялась красивым, стройным законам. А учительница сказала, что в дальнейшем будут изучать геометрию объемных построений, которые расположены в трехмерном пространстве. И у Владика вдруг само собой возникло в голове это пространство, заполненное пирамидами, кубами, шарами, лучистыми фигурами, переплетением прямых и выгнутых плоскостей. Тогда и появилось неизвестно откуда взявшееся понятие – «Конфигурации пространств». Стало казаться, что Конфигурации заполняют весь мир. И что, перестраивая их, можно перестраивать свойства этого мира.