У партизан арьергарда не было времени на раздумья: они стреляли столько, сколько могли, но без особого результата и были быстро окружены.
Другие егеря устремились к реке, спотыкаясь во время бега о брошенные вещи, стреляя по теням. В ходе преследования были убиты четверо партизан. Однако Ковалев, хотя и раненый, добрался с остальными товарищами до реки и бросился в ледяную воду. Из десяти окруженных партизан шестеро застрелились, четверых других допросил Густав Хальгер.
Они стояли с руками за головой, отвечая односложно. Один немец бил их по почкам прикладом. За ним последовали товарищи, но им помешал Хайнц.
Хальгер различал имена Мясенко, Яковлева, Ковалева. Но по общему согласию пленные значительно преувеличивали численность партизан.
Гюнтер с невозмутимым выражением лица наблюдал сцену и ожидал неизбежной развязки. Он внимательно изучал лица четверых русских. Кто из них не выдержит? Хайнц задавал себе тот же вопрос и остановил взгляд на худеньком парне, чья белизна кожи контрастировала с бронзовыми загорелыми лицами других партизан. Этот, конечно, долго не продержится, как остальные партизаны.
Унтер Байер подошел к одному из пленных, поставил его на колени и выстрелил в голову. Через мгновение Манфреду хотелось завыть. Одним толчком Байер вывел вперед другого партизана и снова выстрелил. В этот момент паренек с белой кожей закричал. Его последний товарищ хотел заставить его замолчать, но Хайнц тут же его пристрелил.
Допрос был очень краток. Трясущийся, запинающийся партизан с очень белой кожей обещал указать немцам дорогу к лагерю. Хальгер говорил с ним спокойно, ободряюще. Конечно, этот тип побережет свою жизнь и послужит им проводником. Но спец-группа не может атаковать в одиночку отряд партизан, сколь бы это ни было важно. Она дает только некоторые рекомендации, чтобы облегчить последующие боевые операции. Не понимая, что теряет последний шанс выжить, партизан указал Хальгеру нужные ориентиры.
Хайнц предложил парню сигарету, и, когда тот с наслаждением выпустил первый клубок дыма, Байер выстрелил ему в голову.
Теперь надо было срочно связаться с Хансом Фертером в Ревнах. Проведение сеанса радиосвязи заняло немало времени, и егеря воспользовались этим, чтобы перекусить.
Хайнц, Манфред и унтер Байер нанесли на свои карты с помощью Хальгера ориентиры, выданные партизаном перед смертью. Лагерь находился на расстоянии более чем сорока километров, посреди лесов в районе селения Любки.
Клаус объяснил Фертеру текущую обстановку и предложил двигаться к лагерю партизан по выявленным подходам. Но Фертер попросил его пройти сначала к Десне, где воздушная разведка обнаружила подозрительные перемещения. Только после этой рекогносцировки коммандос вернутся в лесной массив близ Любки, и за этим районом немецкие самолеты отныне будут постоянно наблюдать. Сам того не желая, Фертер помог егерям сохранить свои жизни.
Как только Ковалев встретился с Яковлевым и Мясенко и рассказал им о нападении немцев, командир заставил совершить обратный путь свой собственный отряд. Однако когда партизаны прибыли на равнину, то не обнаружили никого, кроме трупов товарищей.
Полагая, что немцы были не чем иным, как авангардом подкреплений, направленных в Красный Рог, разочарованные и обозленные партизаны вернулись ускоренным маршем в свой лагерь.
Как раз во время повторного возвращения к Десне коммандос, которых крестьяне приняли за группу партизан, решили играть до конца. Новости о разгроме Красного Рога уже достигли деревни, и егерям не составило никакого труда добыть лошадей. Клаус получил, таким образом, доказательство, что егеря могли бы передвигаться в дневное время в трудных условиях. Но им мешала одна проблема. Теперь надо было опасаться немецких самолетов! И он повернул в лес.
С наступлением ночи коммандос в первый раз встали лагерем на берегу Десны. Ночь была ясной, река серебристой и спокойной, и люди получили возможность немного отдохнуть.
Гюнтер, Клаус, Манфред и Хайнц укрылись в палатке, чтобы покурить в безмятежной обстановке. Разговор начал врач.
— Почему ты не пощадил несчастного парня? — спросил Гюнтер, повернувшись к Хайнцу.
— Пощадить?.. С чего бы это. Он предал своих и предаст точно так же и нас. Его жизнь не стоила ломаного гроша. Следовательно, можно допустить, что я выступил в роли судьи партизан, — добавил Хайнц. — Кроме того, вы искренне полагаете, что мы можем позволить себе жалость? Вы подумали о том, что один тяжелораненый солдат, которого пытаются спасти — просто из жалости, — может погубить весь отряд, потому что этот отряд станет менее подвижным и быстрым, следовательно, более уязвимым, что бессилие одного может погубить всех?
— Неужели мы обречены быть зверями?
— Мы живем почти как животные… Партизаны тоже… На этой войне не вставляют цветы в дула винтовок, против лесного пожара используют пожар.
— И как далеко мы зайдем в этом идиотском состязании?
— Вы смешны со своими добрыми чувствами, — продолжал Хайнц. — Теперь не время задавать такие вопросы. Они уместны до войны… в мирное время. На войне не остается ничего иного, кроме как умело воевать. Мало кто убивает ради самого убийства. Для этого всегда есть веские причины. Но война не время делать выбор между добром и злом.
Манфред неожиданно рассердился:
— Но протрите глаза, ради бога… Убивают, жгут, разрушают, потому что это война. Но люди разрушают этим самих себя. Как можно это забывать?
Клаус, слушавший до этого беседу, не вмешиваясь, положил руку Манфреду на плечо:
— Ты прав, у людей поразительная способность забывать. По окончании войны победитель не вспомнит о своем героизме и неудачах, об упущенных возможностях.
Фон Ритмар вдруг побледнел до крайности:
— Неправда… Все забыть невозможно… Я не могу забыть людей, которых убиваю.
Хайнц бросил на него озадаченный взгляд:
— Разве мы здесь не для этого… Нет?
— Я убивал людей выстрелом в голову, когда они были безоружны.
— Это случается не так часто… но такие вещи происходят, — сказал Хайнц, пожав плечами. — Что за люди это были?
— Коммунисты и евреи, которых гестапо согнало в Гомеле… Я убивал их десятками.
Все замолчали.
— Как ты впутался в эту историю?
— В начале войны меня направили в одно подразделение сил безопасности, айнзац-команду-4, в подчинение Отто Олендорфу. Он был человеком интеллигентным и культурным… В его активе многие тысячи смертей.
Гюнтер подавил рвотный позыв.
— Ты часто рассказываешь эту историю?
— Не часто… Но я чувствую себя виноватым и за умалчивание того, что убивал.
— Я достаточно хорошо знаю гестаповцев, чтобы понимать, что единственный способ отделаться от них — это покончить с собой… Но разве приемлема одиночная, бесполезная смерть?
— Не знаю.
Гюнтер подошел к Манфреду:
— Теперь тебе нужно сказать… Нас могут однажды осудить за эти казни, и следует понимать, что за эти преступления нам придется отвечать. И потом, мне кажется несправедливым, что ты остаешься единственным, кто не поддерживал то, что мы себе позволяли.
Манфред говорил долго, чувствуя вновь на себе взгляды — последние взгляды — людей, которые ожидали смерти. Желая избавиться от этих ночных кошмаров, он устало замечал, как все глубже погружается в воспоминания.
Хайнц и Клаус перебивали его несколько раз, требуя уточнений административного или специального характера, оправдываясь приказами, которые нужно выполнять.
Гюнтер мрачно спрашивал себя, что произойдет, если они проиграют войну.
С рассветом коммандос продолжили свой путь. Десну закрывала густая пелена тумана, и лишь ее отдельные разрывы позволяли видеть мрачные воды реки.
Клаус колебался. В таком тумане и пятьдесят партизан могли спокойно прогуливаться, особо не беспокоясь, что их кто-нибудь заметит. Все равно что ловить ветер сачком для бабочек. Подошел Карл Вернер:
— Если мы останемся здесь, то большой пользы не будет. Надо отойти от берега: вода усиливает слышимость.
Клаус согласился и сделал распоряжения: часть людей с автоматами и гранатами цепочкой следуют вдоль реки, а параллельно ей по другому берегу движутся остальные коммандос с тяжелым вооружением.
Пошли снова медленно и размеренно. Гюнтер, которому поручили уход за лошадьми, и следовавшие за ним в качестве телохранителей Людвиг и Райхель воображали себя на экскурсии.
Какой-то солдат чихнул.
В тот же момент сквозь шум воды послышалось бурчание, и туман прошили несколько автоматных очередей.
Клаус и Хайнц приказали людям залечь. С высокого берега начали бить ручные пулеметы. Что касается Рейнхардта, чье внезапное чихание спровоцировало весь этот шум, то он расхохотался как сумасшедший и шепнул Юргену, лежавшему рядом, что он в самом деле сыграл роль капитолийского гуся (известное из истории Древнего Рима событие 390 (или 387) года до н. э. — Ред.).
Клаус и Хайнц приказали людям залечь. С высокого берега начали бить ручные пулеметы. Что касается Рейнхардта, чье внезапное чихание спровоцировало весь этот шум, то он расхохотался как сумасшедший и шепнул Юргену, лежавшему рядом, что он в самом деле сыграл роль капитолийского гуся (известное из истории Древнего Рима событие 390 (или 387) года до н. э. — Ред.).
Русские перестали стрелять, и Клаус воспользовался этим, чтобы отвести солдат от берегов реки. Ему ничего не оставалось делать, кроме как уповать на то, что солнце разгонит туман.
Через полчаса над Десной, казалось, поднялась золотая пыль, и река стала медленно открываться. Течение стало медленным и спокойным. С биноклями в руках Хайнц и Клаус искали следы присутствия партизан. Тщетно.
Коммандос продолжили движение параллельно реке, но более чем в тридцати метрах от нее, вдоль крутого берега, который обеспечивал хорошее наблюдение. Примерно в пяти километрах они увидели первую деревню. Дымились несколько печек. Солдаты снова рассредоточились.
В пятистах метрах открыл огонь русский пулемет. Ликвидировать его было не просто, поскольку партизаны установили его внутри одной из изб.
Хайнц собрал несколько егерей и предпринял обход. Это удалось легко. Но огонь пулемета задержал движение коммандос на десять минут, которые позволили партизанам переправиться через Десну и тихонько уйти. Из троих человек пулеметного расчета двое были убиты, третий получил тяжелое ранение.
Хайнц попросил помочь раненому Гюнтера, весьма удивленного такой снисходительностью. У раненого был двойной перелом ноги, он потерял сознание.
— Ах ты, нечестивец, — бормотал Гюнтер, глядя на Хайнца, — по-дружески предупреждаю тебя, что как только я стану выхаживать этого парня, то запрещу к нему прикасаться.
Хайнц спокойно улыбнулся.
— Валяй, валяй, — говорил он. — Благочестивая Флоренс Найтингейл (знаменитая английская медсестра (1820–1910). Организатор и руководитель отряда санитарок в период Крымской войны 1853–1856 годов. Создала систему подготовки младшего и среднего медперсонала в Англии. — Ред.)! Если я к тебе обратился, значит, согласен с тем, чтобы ты им занялся. И потом, это произведет на крестьян нужное впечатление… Но все же учти: твоя забота продлится не слишком долго.
Солдаты мобилизовали двух женщин, чтобы вскипятить горячую воду, а других собрали перед домом, где Гюнтер лечил партизана. Открыли дверь и окно дома.
Клаус выступил с короткой речью перед собравшимися людьми и попросил их похоронить двух русских пулеметчиков.
Смешавшись с толпой, Швайдерт и Хальгер выяснили то, что хотел знать Клаус. Партизаны, обнаруженные посредством чиха Рейнхардта, входят в состав отрада, который, отступив к Брянску, укрылся в лесу близ селения Любки.
Гюнтер изготовил для ноги раненого что-то типа шины, наложил ее на переломы и заставил его принять снотворное.
К Гюнтеру присоединился Хайнц. Улыбаясь, они торжественно обменялись рукопожатиями.
Вечером коммандос были уже в пяти километрах к востоку от леса в урочище Любки.
Ханс Фертер во время радиосеанса сообщил им, что утром авиационная разведка наблюдала передвижение людей, что, кажется, свидетельствовало об оставлении Мясенко и Яковлевым лагеря и выступлении в направлении, противоположном тому, где находятся коммандос. Опасаясь подвоха, Ханс Фертер попросил егерей быть крайне осторожными. Разбившись на четыре взвода, коммандос возобновили движение, руководствуясь категоричным приказом ограничиваться прослушиванием и наблюдением.
Манфред и его группа обнаружили просеку, за которой, как им показалось, стоило понаблюдать. Самые ловкие егеря взобрались на деревья, другие укрылись за листвой и кустами. Началось долгое ожидание. Манфред думал о Жене и иконе святого. Он дал себе зарок, что когда-нибудь вернется в Миликонец.
К двум часам ночи в лес углубился отряд партизан численностью более пятидесяти человек.
Когда четыре взвода утром объединились, Клаус и Хайнц проанализировали ситуацию. Ночью было замечено десять групп. Недоумевая, Клаус не мог связать появление этих групп партизан с перемещениями, о которых сигнализировал Фертер. Этот лес все-таки не был бесконечным, как бездонная бочка Данаид! Если Мясенко и Яковлев решили его покинуть, значит, это место показалось им опасным. Почему другие группы — и многочисленные группы — приходят, чтобы в нем скрываться? Лес хранит какую-то тайну.
Клаус передал по радио свои соображения Фертеру и предложил остаться еще на одну ночь, понаблюдать. Потом, по своему обыкновению, он собрал командиров взводов для обсуждения этой проблемы. Густав Хальгер предложил походить здесь. Он хорошо говорил по-украински и, так как в лесу было много движения, резонно предположил, что партизаны могли не опознать их. Конечно, это было опасно, но не больше, чем другие предприятия.
Вечером Манфред и его взвод заняли место Хальгера, который вместе со своей командой вел наблюдение предыдущей ночью, а Хальгер, в свою очередь, удалился в лес.
Он выступил в удобное время, постоянно двигаясь параллельно просеке, потому что ему нужно было опередить дозорных партизан, а чтобы опередить, их надо было идентифицировать. Через час в нескольких метрах от него молча прошла группа людей. Он немного подождал и последовал за ней, предварительно убедившись, что другая группа не пасет его с тыла.
В ночной темноте прозвучал хриплый голос. Хальгер подался вперед, пытаясь опознать неизвестного. К счастью, дозорные и партизаны вступили в продолжительные переговоры, которые перемежались приветствиями с благополучным прибытием. Ну, это было бы нетрудно предвидеть, думал Хальгер, делая большой крюк и переходя внешние границы лагеря. Опасаясь, что имеется вторая полоса сторожевых постов, Хальгер продолжал маскироваться, ориентироваться в ходе продвижения на голоса партизан, которые находились впереди и которые, к счастью, переговаривались с часовыми. Попался отряд, который продвигался по команде и с большими предосторожностями. Хальгер задержался немного и сам пустился в путь. Голоса приветствовали вновь прибывших людей, которые растворялись в лесу. Хальгер насчитал до двухсот человек и пошел дальше. Он разминулся с несколькими людьми, которые даже не обратили на него внимания, и вышел на небольшую поляну, где партизаны разжигали костер.
Он сел у дерева, закурил сигарету и стал ждать. Один старик, явно привлеченный сигаретой, подошел и присел рядом с ним. Хальгер протянул ему пачку курева и начал разговор.
— До чего же у меня болят ноги, — сказал он, указывая на свои старые валенки.
— Тебе нужно растереться ружейной смазкой. У меня тоже болели ноги, теперь бегаю, как кролик. Ты что здесь делаешь?
— Хочу повидаться с Ковалевым, — ответил Хальгер.
— Он наверняка скоро вернется. Его отряд выступает сегодня.
На всякий случай Хальгер спросил:
— А ты, когда ты выступаешь?
— Думаю, только послезавтра.
— И куда пойдешь?
— Обыкновенно: вылазка и назад.
Старик улыбнулся про себя и добавил:
— Ничего не скажешь, это ведь Мясенко и Яковлев… Они себе на уме. Что может быть веселее, когда над вами сверху кружатся фашистские самолеты. Конечно, они думают, что наш лес пуст, как выеденное яйцо.
Хальгер в свою очередь рассмеялся.
— И им приходится издали искать, где мы сейчас курим. Вот, — добавил он, — возьми пачку сигарет. Я же посплю немного в ожидании Ковалева.
Хальгер поднялся, отчаянно зевнул, показывая, что разговор закончен, и медленно удалился от старика.
Нужно было срочно возвращаться к своим. Теперь он знал дорогу. Заметил мимоходом, что партизаны начали работы по укреплению лагеря, и прикинул, что лагерь находится в десяти километрах от того места, где он входил в лес.
Увидев Хальгера, Манфред облегченно вздохнул.
Ханс Фертер ругался, как черт, когда Клаус сообщил ему добытую информацию. Он попросил коммандос продолжать наблюдение за лесом, выявить наилучшие пути подхода и беспокоить партизан короткими рейдами при их возвращении в лагерь или выходе из него.
В течение недели Клаус и его люди спали не более четырех часов в сутки. Столкновения имели место по всему району. Им пришлось вступать в бой около двадцати раз. Это были короткие стычки, которые привели к четырем ранениям в команде, включая Райхеля.
Коммандос должны были умерить свою активность и провести ночь в деревне, чтобы позволить Гюнтеру подлечить четверых раненых. К счастью, ранения не были серьезными, но они убавили огневую мощь отряда на четыре автомата. На восьмой день егеря совершили нападение на одну из партизанских колонн, которая вышла на операцию, задуманную Мясенко.
У немцев было преимущество во внезапности, но не в численности бойцов.