– В зоопарке надергаем.
– Ага, нам там надергают. Мало не покажется.
– Дим, я придумал. В нашем парке, возле дома, тыща ворон живет. Там под деревьями столько перьев валяется!..
– Нужны лебединые.
– Да какая разница!
– Смотри, Лех, тут написано: «береза сухая, перо лебединое, 2 пуда».
– А пуд – это что за фишка? Клей, что ли?
– Пуд – это вес. Шестнадцать килограммов.
– Чего? Это надо перьев лебединых набрать шестнадцать килограммов?.. Стой, два пуда, значит, тридцать два килограмма перьев?
Я задумался. Прикинул «туда-сюда». Береза сухая – это ясно. Это значит, рамка для крыльев собирается из сухих березовых реек. Она должна быть прочной и легкой. При чем здесь два пуда? Вес двигателя, что ли? Во-первых, какой там мог быть двигатель в те времена, а во-вторых – тяжеловато получается: сами крылья, два пуда чего-то, да еще и сам человек. Стоп! Вот это теплее!
– Лех, наверное, два пуда – это допустимый вес летчика.
– А ты сколько пудов весишь?
– Четыре.
Алешка вздохнул с деланым сожалением.
– Ты чего? – спросил я.
– Да жалко, Дим. Построишь ты эти крылья, а летать на них буду я. У меня вес подходящий.
– Никаких крыльев мы строить не будем. Нужно этот чертеж вернуть в музей.
– Чтоб его опять сперли?
Вот это мне непонятно. Зачем какому-то дядьке (ясно же, что не Кистинтину) понадобился этот чертеж? Он что, будет по нему крылья делать? Как же, больно ему надо. Судя по машине, человек он небедный. Ему проще купить себе маленький самолет или вертолет, раз уж ему полетать хочется. Тоже мне – моделист-конструктор...
Но ведь зачем-то ему нужен этот чертеж.
Алешку, похоже, беспокоил тот же вопрос, потому что он сказал:
– Я им приманку устрою. И они мне все расскажут. Как миленькие.
Я на эти слова не обратил должного внимания. Напрасно, конечно...
Мы оделись, Алешка сложил чертежик, сунул его за пазуху, под футболку, и сказал:
– А теперь, Дим, пойдем археологов порадуем. Сделаем доброе дело – гвоздик им подкинем. А то мне их жалко.
Этот гвоздик Алешка, конечно, хотел им подкинуть не из жалости, а от вредности. За эти дни мы несколько раз пытались проникнуть на территорию раскопок, и каждый раз нас оттуда круто заворачивали. Они свои «сокровища» здорово охраняли, даже ночью у них там бродил сторож.
А на месте раскопок становилось все интереснее. Уже обнажились фундаменты прежних башен и крепостных стен. Прямо как на рисованном плане строительства. А от одной бывшей башни вела куда-то вдаль глубокая траншея, выложенная по стенкам диким камнем. Это и был таинственный подземный ход. Очень симпатичный – узенький такой, а со стороны башни даже каменные ступени сохранились. По ним когда-то зачем-то спускались защитники крепости и куда-то шли. А вот куда – еще никто не знал. Может, в конце этого подземного хода зарыты несметные сокровища. Может, там склад оружия. Мало ли что там может быть.
Алешка даже как-то, остановившись возле запретной ленточки, проворчал:
– Ну что они там копаются? Дим, мы так и не успеем этот подземный ход до конца посмотреть – каникулов не хватит.
Они действительно копаются. Только уже не лопатами, а всякими кисточками и щеточками. Бережно обметают каждый камень; каждую находку заворачивают в мягкую бумагу, описывают, помечают и аккуратненько укладывают в ящики. А сами при этом прямо светятся. Будто не обломок ночного горшка нашли, а кусок золота.
Я сказал Алешке, что такую работу и таких людей надо уважать.
– А я что? Я, что ль, не уважаю? Я бы им помог, только они не разрешают.
Теперь он решил им «помочь», подбросив ржавый гвоздь.
Мы подошли к ленточке. Вблизи нас, по другую ее сторону, работал, сидя на корточках, молодой парень со старой бородой. Махал в вековой пыли широкой кисточкой. Тут его как раз позвал их начальник – тоже с бородой и в оранжевой каске: он сейчас руководил раскопками подземного хода.
Парень на минуту отошел, Алешка бросил гвоздь – и тот зарылся в вековую пыль прямо рядом с кисточкой.
– Найдет, – шепнул мне Алешка. – Он дотошный. Давай пока погуляем.
Мы погуляли невдалеке. Как говорит папа, в пределах зрительной и голосовой связи.
И вскоре голосовая связь дала нам истошный сигнал:
– Игорь Степанович! Уникальная находка!
Мы приблизились, сократив пределы зрительной связи до минимума.
Вокруг парня собралась целая толпа археологов. Они передавали из рук в руки Алешкин гвоздь и разве что не целовали его (гвоздь, а не Алешку, я даже забеспокоился – как бы они его не проглотили на радостях) и восклицали, не слушая друг друга:
– Кованый гвоздь!
– Четырнадцатый век!
– И в каком отличном состоянии!
– Хоть сейчас в стенку вбей!
– Э нет, коллеги, – веско произнес Игорь Степанович, главарь этой тусовки. – Это гвоздь не из стены, а из копыта. Такими гвоздями в четырнадцатом веке подковывали лошадей.
Алешка дернул меня за руку:
– Лучше бы я его себе оставил.
– У тебя что, лошадь есть, с копытом и подковой?
– Был бы гвоздь, – философски заметил Алешка.
А на раскопках назревали дебаты.
– Вряд ли, Игорь Степанович, это гвоздь от подковы. По нашим сведениям, в Сторожевой башне лошадей не ковали.
– И вообще их туда не пускали, – поддержала бородача девушка в шляпе, но без бороды. Что ее, в общем-то, не портило.
– А как же гвоздь мог оказаться здесь?
Разгорелась дискуссия. Заварил Алешка кашку, подбросив гвоздь в то место, где его никак не могло быть. Самое время смываться. И укрыться на своей территории. Заодно и на Кистинтина полюбоваться.
Да и самое время было возвращаться в гостиницу, ужинать. Об этом говорили не часы, а наши желудки. Пакет сока давным-давно уже растворился в их недрах.
Но поужинать вовремя нам не удалось. На Б. Липовой нас перехватила Митревна.
– Директор, – окликнула она меня, – ну-ка, подсоби.
Бабка сидела на скамейке, а рядом с ней громоздились мешки, сумки и молочный бидон.
– Завтра рыночный день в центре, – объяснила она. – А у меня тут оказия подвернулась. Подсоби товар до речки снесть.
Оказией оказался местный рыбак дядя Сеня. Он собирался сплавиться вниз по реке, а уж заодно доставить и бабку в центр, к рыночному дню.
Вещей у бабки было много, но не тяжелые. Большой, но очень легкий мешок с липовым цветом, который она уже успела подсушить для продажи, немного других трав в узелках, бидон с козьим молоком и какие-то «пользительные» порошочки (тоже из сухих трав) в маленьких коробочках (из-под сигарет, кажется).
Все это бабуля тараторила нам по дороге.
– Вечерком у золовки чайку попью, переночую, а утречком, в самый рассвет, – на вокзал, бизнес делать.
Мы уже спускались к реке, как вдруг откуда-то выскочил заполошный Кистинтин и промчался было мимо нас к гостинице, но, заметив Алешку с мешком на плече, круто затормозил – аж подметки завизжали.
– Что несешь, туда-сюда? – спросил он, не переведя дыхание.
Я не успел ответить, как Алешка небрежно бросил:
– Лебединые перья.
– Чего?!
– Того. Лебединые перья, – повторил Алешка для туповатых.
– А... А зачем тебе?
– Перину буду делать, – Алешка эту фразу произнес, состроив максимально хитрую рожицу. Знаю, мол, да не скажу.
– Перину, да? – Кистинтин напряженно соображал. – А зачем?
Хороший вопрос. И ответ был достойный:
– Гвозди буду ею заколачивать. В подковы.
– Здорово врешь! – дошло до Кистинтина. – Отдавай перья! – И он вцепился в мешок. – И бумажку отдай! Ты ее спер! Я знаю, ты был в музее!
Лучше бы он этого не делал. В бой бросилась Митревна. Она шла немного впереди и все время бормотала про свой бизнес. Так что в ситуацию врубилась не сразу. Зато решительно. И без всяких разговоров ахнула Кистинтина по башке своей кошелкой. Тот выпустил мешок и сел на землю.
А мы пошли дальше. Только Алешка обернулся через несколько шагов и зачем-то сказал:
– Не плачь, туда-сюда. Бумажка опять в музее. – И почему-то ткнул себя пальцем в живот.
А мы помогли Митревне загрузить ее товар в лодку, заодно договорились с дядей Сеней, что он даст когда-нибудь на ней покататься, и пошли, проголодавшись еще больше, в гостиницу.
Когда поравнялись с Кистинтином, который все еще сидел на сырой земле и ошалело скреб пятерней затылок, он привстал и сказал:
– Эй, постоялец, где, говоришь, бумажка-то? В музее?
Алешка сделал удивленные глаза и ответил с недоумением:
– Я говорил? Я ничего такого не говорил. – А когда мы отошли подальше, хихикнул: – Бумажки разные бывают. Да, Дим?
Я не понял, что он хотел этим сказать, но на всякий случай согласно кивнул.
Глава VII Засада в бочке
В общем, мы с Алешкой развлекались как могли. А вот папа с каждым днем становился все мрачнее и скучнее. И все время о чем-то сосредоточенно думал. И все время они с Шишкиным куда-то ездили и о чем-то советовались. Шишкин даже похудел немного. Мне иногда казалось, что он чувствует себя перед нашим папой неловко, будто в чем-то виноватым. Хотя папа всегда общался с ним по-дружески, не как московский полковник с липовским майором.
И вот сегодня вечером Алешка не выдержал. Он подобрался к папе поближе – тот сидел в кресле и бездумно смотрел в пустой экран телевизора – и сказал:
– Пап, давай маме позвоним. А то ты какой-то грустный.
Папа вздрогнул, будто его будильник разбудил, и спросил:
– Что? А... Нет, Лех, я не грустный, я озабоченный.
– Проблемы? – Алешка сочувственно вздохнул. – Пошли завтра на речку. Я тебе свою удочку дам. И свои плавки, так уж и быть. Искупаемся, рыбку половим. У нас там в песочке недопитый пакет с соком закопан. Он, может, не прокис еще. Попьешь – и сразу станет легче.
– Кто станет легче? Пакет?
Стало ясно, что папа еще не врубился. Не отвлекся от своих трудных мыслей. Тогда Алешка переменил тактику:
– Пап, а мы тут историческое достояние спасаем.
Тут папа встрепенулся:
– Какое еще достояние? На речке? Пакет с соком?
– Мы там еще ракушек набрали и гвоздь нашли. От копыта боевого всадника. Мы этот гвоздь уже в надежные руки пристроили.
– Да, – сказал папа, – я сейчас позвоню маме и обрадую ее.
– Это чем? – осторожно спросил Алешка. – Речными ракушками?
– Тем, что завтра она сможет заключить вас в свои материнские объятия. Мне только вашей самодеятельности не хватало.
– Знаешь, пап, – сердито сказал Алешка, – пусть лучше завтра она тебя заключит в свои материнские объятия.
– Да, – добавил я, – а то ты что-то совсем расклеился без материнской заботы.
– Ладно, пап, оставайся, – решил Алешка. – Мы с Димкой тебе заботу устроим. Мало не покажется.
Папа не то рассердился, не то растерялся – и сдался. И рассказал нам о своих проблемах.
В этой мирной знаменитой области, которая славилась замечательными людьми, завелся, как червяк в яблоке, один криминальный авторитет. И он, как сейчас говорят, взял под свой контроль строительство, торговлю, даже местную эстраду и все остальное. Это не значит, что он сам строил или торговал за прилавком липовым цветом. Или танцевал на сцене волосатыми ногами в коротенькой юбочке. Нет, ничего этого он не умел и не делал. Просто он заставил всех, кто строил, и торговал, и пел песни, платить ему деньги. Если они отказывались, то тогда они уже не строили, не торговали и тем более не танцевали в театре.
В общем, ничего новенького в этой ситуации не было. Как всегда и как везде. Но ему этого было мало. И милиции стало известно через агентуру, что этот авторитет по кличке Пасюк готовится ограбить областной банк на все деньги, которые там есть. Когда произойдет ограбление, каким образом и все остальное – неизвестно. Но меры нужно принимать. Местная милиция сбилась с ног, но ничего не могла сделать. Тем более что человек, который сообщил о готовящемся преступлении, бесследно исчез.
Тогда обратились за помощью в Москву. И Москва прислала в Липовск опытного полковника Оболенского и двух его сыновей.
Сыновья погрузились в развлечения, а полковник Оболенский и майор Шишкин погрузились в работу. Сыновья развлекались удачно, у сыщиков удачи не было. Единственное, что удалось уточнить – да, подготовка к преступлению велась. Тайно и активно. Вот и все. Но ведь, чтобы отразить нападение, надо знать – куда и когда ударит враг. А враг был хитер и коварен. Вообще, этого Пасюка папа знал еще по Москве, когда тот там разбойничал. Потом его выдавили из столицы бандиты-конкуренты, и Пасюк неплохо устроился в области. Но он был глупый человек и поэтому жадный. Ему все было мало. Он мечтал стать олигархом. Чтобы никого не бояться. Потому что он был не только жадный, но и очень трусливый. Он боялся милиции, боялся партнеров по бизнесу, боялся конкурентов. Он даже боялся собственной охраны. Потому что не доверял ей. Он никому не доверял. Он даже боялся жениться – а вдруг его жена с ним разведется и оттяпает у него половину состояния. Как-то его секретарь в добрую минуту посоветовал:
– Герасим Андреич, вам пора бы уже подумать о личной жизни. Детишек бы вам надо завести. Дети – наше будущее.
Пасюк вспылил и взорвался:
– Дети – наше страшное будущее! Они будут поджидать, чтобы я поскорее помер, чтобы размотать наследство по дискотекам. Фиг им!
Конечно, ничего особо секретного папа нам не сообщил. Да он и не собирался это делать. Я думаю, он просто вслух проговорил всю эту ситуацию, чтобы она как-то прояснилась, чтобы нарисовалось какое-нибудь решение проблемы. Я ведь тоже иногда решаю задачки вслух. Повторяю несколько раз условие – и решение приходит само собой.
И, конечно, папа не ждал, что мы ему что-то умное посоветуем, но мы-то от этого удержаться не могли.
И я сразу же предложил:
– Пап, у этого Пасюка ведь наверняка есть в банке свои люди?
– Боюсь, что так...
– Тогда элементарно: нужно распустить слух, что дирекция банка очень встревожена и приняла решение отправить все деньги в Москву, в какой-нибудь главный банк...
– Здорово, – похвалил меня Алешка. Он молодец, не завистливый. – А дальше?
– Пусть все деньги погрузят в инкассаторский броневик, а ты его тайно прикроешь своими бойцами, – вовсю фантазировал я. – На трех машинах, с автоматами. Бандиты нападут, а вы их прихлопнете.
– Я тобой горжусь, Дим, – сказал Алешка. Довольно искренне.
– Не пойдет, – сказал папа. – Слишком велик риск.
– Никакого риска! Пусть они в броневик не деньги погрузят, а какое-нибудь барахло в коробках.
– Я не о деньгах, я о людях. Такая операция не обойдется без стрельбы, а значит, могут быть жертвы. К тому же очень трудно определить, в каком месте они спланируют нападение. Не пойдет.
– Да, Дим, – тут же переметнулся Алешка. – Плохо ты придумал. Я тобой не горжусь.
– Придумай лучше, – с обидой буркнул я.
– Легко! Нужно к этому Пасюку нашего человека приставить. И ты, пап, все будешь знать.
– Пробовали. Не получается. – Папа нахмурился. – Он очень осторожен.
– Вы неправильно пробовали, – нахально заявил Алешка. – Надо сделать так, чтобы он сам этого человека выбрал и уговорил. И еще, пап, этот человек должен быть немножко знаменитым, и чтобы он никак не был похож на агента милиции.
Папа одобрительно кивнул – идея хорошая. А Лешка добавил:
– И я знаю этого человека.
– Немножко знаменитый и на агента не похож, – усмехнулся папа. – Этот человек ты, что ли?
– Не совсем, – как-то туманно выразился Алешка.
А я вот и не подозревал, что это предложение будет иметь... продолжение. Да не на словах, а на деле.
С подозрительным упорством Алешка стал вертеться возле будочки Кистинтина. Он даже, кажется, немного исправил с ним отношения. Мне это, конечно, не шибко нравилось. Но я терпел, я знал, что Лешка ничего просто так не делает. Я знал больше: если Алешка вдруг сближался с плохим человеком, то этому человеку очень скоро не позавидуешь.
Но пока ничего особенного, на мой взгляд, не происходило. Кроме того, что несколько раз в день Кистинтин выходил из гостиницы и под большой липой с кем-то таинственно, с жаром, говорил по мобильнику. По тому самому, который ему передал тонкоголосый пассажир черной иномарки.
Алешка, как я заметил, старался во время этих разговоров подобраться к Кистинтину. Но тот каждый раз замолкал и смотрел на него сердито.
И вот как-то после обеда, когда я пытался в нашем «люксе» немного почитать «Физику», врывается Алешка. И с порога:
– Дим! Он будет звонить в три!
– А я тут при чем?
– При том! Я, Дим, этому Кистинтину уже примелькался. Он при мне разговаривать не будет. А при тебе...
– Он и при мне не будет. – Я спустил ноги на пол.
– Будет, Дим! – горячо зашептал Алешка. – Он же тебя не будет видеть!
– О! – Мне стало весело. – Ты шапку-невидимку нашел?
– Бочку, Дим! Ты будешь в бочке сидеть!
Мне стало еще веселее. И я сунул ему под нос сразу обе фиги.
– Ты что, Дим? Не соображаешь? Ты мне брат или не брат?
– Брат. А бочка здесь при чем?
– Дим, он будет в три часа разговаривать со своим шефом! Понял? И мы все узнаем. Все очень просто: ты спрячешься в бочке и подслушаешь. А я потом все придумаю.
Я усмехнулся:
– Давай наоборот. Ты подслушаешь, а я придумаю.
Алешка неожиданно успокоился и тоже усмехнулся. И тихонько сказал:
– Давай думай. Только не очень долго. Не получается? Тогда лезь в бочку пока не поздно. Можешь взять с собой «Физику». И не скучно тебе будет, и полезно.
Я послушно взял «Физику», и мы спустились в холл, вышли на улицу.
За большой липой каким-то чудом сохранился пожарный щит на ножках. Когда-то на нем висели багор, топорик и ведро. Все это уже давно растащили. Осталась только железная бочка с песком. Песок из нее, правда, тоже растащили – осталось немного на дне. Можно даже сказать, что вообще его там не было, одни окурки.
– Ты залезай так, чтобы никто не заметил.
Очень интересно. И как же это сделать? Среди бела дня, перед фасадом гостиницы?
– Ладно, – Алешка махнул рукой, – и так сойдет: подумают, что ты за окурками полез. Забирайся.
Я огляделся по сторонам – вроде бы никого, взялся за край бочки, подтянулся и бухнулся внутрь.