Виктор Евдокимов Грубиян Валахов (рассказ)
Еще вчера вечером до узеньцев докатились нехорошие слухи о судьбе их бетономешалки. Валахов было небрежно отмахнулся от них, но уже сегодня утром лысый и носатый снабженец нефтяников матерно божился перед ним, что «личными» глазами видел, как на станции Шевченко бетономешалку сгрузили с платформы и увезли куда-то люди Асакяна. И еще снабженец сказал, что в этом деле замешан непосредственный начальник Валахова главный инженер строительно-монтажного поезда Потоцкий.
Тут пахло взяткой. Это Валахов сразу понял, но он понял также, что здесь не только ему — милиции носа не подсунуть: работала культурная публика, зря только время потеряешь и себя дураком выставишь. Под конец разговора снабженец нефтяников не удержался и, потирая руки, сообщил Валахову еще одну новость.
— Кстати, Андрей Васильевич, по последним данным сарафанного радио, имя одной вашей хорошей знакомой фигурирует рядом с именем Потоцкого, — начал он и сразу же выжидающе замолчал.
Валахов и бровью не повел.
«Черт знает, как давно я зеленой травы не видел», — подумал он. И, заметив, что снабженец все еще чего-то ждет, хмуро переспросил:
— Точно — Асакян?
А про Потоцкого и свою хорошую знакомую он ничего переспрашивать не стал. Но снабженец нефтяников ожидал именно этих вопросов, и потому он недостаточно быстро сориентировался и молчал.
— Я у тебя спрашиваю: это точно, что Асакян увез нашу бетономешалку? — не глядя на снабженца, повторил Валахов.
— Да… Да… — засуетился снабженец и нижним краем своей майки начал вытирать «форштевень таранного типа» — так окрестил его нос приятель Валахова строймастер Валька Соловьев.
— Зуб имеешь на Асакяна? — уже соображая, как выходить из создавшегося положения, спросил Валахов.
— Нет, — ответил снабженец. — Просто я безгранично благоговею перед вашей персоной.
Валахов лишь поморщился от такой беспардонности.
Мимо них как раз проходил маневренный тепловозик, и Валахов с неожиданной легкостью бросил свое стокилограммовое тело на его подножку.
— Ай-я-яй! Какой солидный-несолидный мужчина! — взмахнув руками, воскликнул снабженец нефтяников и пошел своей дорогой — по своим никому не известным делам.
***Правая рука Валахова строймастер Валька Соловьев третий день возился со старой бетономешалкой. Советчиков вокруг него набралось — хоть отбавляй! И время от времени, окончательно рассвирепев от своего бессилия, Валька разгонял эту публику. Но ребятам делать было нечего, и они, послонявшись по строительству, вновь оказывались около него.
— Театр полон?! — сказал спрыгнувший с тепловоза Валахов.
— Да не уйти никак, — лениво согласился с ним бородатый паренек. — Сто тридцать седьмое действие трагедии смотрим — захватывающее искусство.
— Так, — сказал Валахов в ответ на несколько витиеватое сообщение бородача, и больше он пока ничего не сказал, да и нечего тут было говорить: выходило, что его, Валахова, обвиняли в срыве работы или, в лучшем случае, в нерасторопности.
— Время идет, а заработок стоит. Нам нужен бетон, мы строить сюда приехали, а не пальцем в носу орудовать, извините, Андрей Васильевич! — уже прямо заявил Валахову все тот же бородач.
«Гитарист, наверное… Акын», — решил про него Валахов. И, не взглянув на бородача, склонился над разобранной бетономешалкой.
Хорошо, что остальные ребята пока молчали. Впрочем, в этом их молчании Валахову не так уж трудно было почувствовать осуждение. Но он не стал оправдываться и не сказал им ни слова о том, почему до сих пор в Узень не пришла новая бетономешалка, да их, видимо, мало интересовало все это.
«Какое им дело до запахов нашей кухни?! — рассматривая известные ему как свои пять пальцев внутренности бетономешалки, невесело думал Валахов. — Какое моим парням дело до шкурничества Потоцкого и ловкачества Асакяна? Не хватало только ударить себя в грудь кулаком и начать доказывать собственную невиновность: дескать, это другие виноваты, а ваш прораб, ребята, парень что надо… Обошли его только на кривой. Но ничего — посидите с месяцок, пока он в газетку про плохих дядей напишет… А что ему делать?.. Это только с вас он умеет хорошо и громко требовать».
Валахов выпрямился и, не очень-то ласково усмехаясь, обвел всю собравшуюся тут бригаду Сереги Попружного долгим взглядом.
— Ну вот что, — сказал он, ни к кому персонально не обращаясь. — На этом месте завтра будет стоять новенькая техника. А сейчас убирайтесь отсюда заниматься культурным отдыхом! — Так сказал своим ребятам Валахов, и они сразу же разошлись по жилым вагончикам.
Остался только Валька Соловьев. Закинув руки за голову, он лежал на куче песка и смотрел в небо. Валахов тоже лег рядом с ним и рассказал ему все, что сам знал про бетономешалку, Асакяна и Потоцкого. А про свою знакомую он ничего не рассказал. Подумал только, что ее зеленые глаза слишком уж наивно выглядят.
Лежать на песке и, прищурившись, смотреть в раскаленное желтое небо было хорошо. Слишком уж хорошо. И, наверное, поэтому Валахов быстро вскочил и заявил Вальке Соловьеву:
— Едем, старик, выдадим там, кому сколько причитается, и заберем нашу бетономешалку! Они у нас попляшут!
— Точно, — продолжая смотреть в небо, согласился Валька. — А потом ты попляшешь на ковре у начальника строительства.
— Ну-ну, граф, не такие уж мы дурачки… Встать, когда к вам старший по званию обращается! — как бы шутя прикрикнул он на Вальку.
— Мы эту проклятую бетономешалку ждали как бога! — вскакивая, выпалил Валька.
Потом, стоя друг перед другом, они договорились, что Валахов позвонит Потоцкому, хотя разговор с ним сейчас вряд ли что мог дать — весь Мангышлак знал: что попадало в руки Асакяна, там и оставалось.
— Ехать к Асакяну придется. Я начну готовиться в дорогу, — предложил Валька.
— Да будет так! — тряхнул кудрявой головой Валахов.
Серега Попружный и Эдик Рожнов тоже вызвались сопровождать Вальку. Мало ли что?.. От Узени до места, где размещалось нефтяное хозяйство Асакяна, было триста километров по пустыне, дорога длинная. Из шоферов для этого рейса выбрали вместе с его новеньким самосвалом боксера Гришу Григоридзе. Гришу сначала, как известного трепача, не хотели брать, но потом все-таки учли, что он, кроме бокса, когда-то еще и самбо занимался и как шофер кое-чего стоит. И хотя после долгих дебатов кандидатура Гриши была утверждена, сам он еще долго не мог успокоиться.
— Эх, времена пошли!.. Лучшего джигита мандатная комиссия чуть не забраковала. Не те времена! — возмущался он, когда они по очереди с Валькой блаженствовали под дождиком душа. — Раньше у моего отца было двенадцать сберкнижек, а теперь?
— Теперь не то, — поддакивал Валька. — Но меня интересует, почему ты врешь про двенадцать сберкнижек, а не про двадцать одну или семь?
— Так надо, — убежденно сказал Гриша. И кто знает, может, у него на это были свои резоны!
Когда освежившийся Валька Соловьев, сверкая белоснежной нейлоновой рубахой, переступил порог прорабки, то увидел Валахова таким «заведенным», каким видел его только дважды. Первый раз это было давно, когда они только-только приехали в будущую Узень и, сколотив из горбыля эту прорабку, крепко отпраздновали новоселье. Все было, хорошо и весело. Только, когда наступило утро и Валахов начал поднимать ребят на работу, бригадир Степка Ершов нехорошо отозвался о матери Андрея Васильевича, а его самого обозвал «толстым недоноском».
И вторая такая же «взволнованность» произошла с Валаховым совсем недавно, когда к нему с Большой земли неожиданно прилетела женщина с печальными и зелеными глазами. Он-то, Валька, сразу понял, что нельзя такую женщину обижать и билет ей на обратный самолет не купил, хотя Валахов приказал ему именно это. «Пусть я недисциплинированный салага, — сказал тогда он себе, — но я не могу сделать, чтобы ее зеленые глаза стали еще печальнее».
А откуда и когда к женщине Валахова мог прилипнуть Потоцкий, он, Валька, убей его громом, до сих пор не знал. Может быть, когда они обедали в шевченковском ресторане и он, кажется, в шестой раз, пошел заказывать танго «Брызги шампанского»?.. Может быть.
«Если Андрей Васильевич про это узнает, — уже переступив порог прорабской, подумал Валька, — я со своими прошлыми заслугами еще, может, и выкручусь, но Потоцкому завидовать не приходится».
Валахов посмотрел на Вальку, кивнул ему и продолжал разговаривать по телефону. Причем орал он так, как будто на другом конце провода был не его прямой начальник, а какая-нибудь тетя Нюша.
— Асакян, Асакян, — видимо, передразнивал он Потоцкого. — А для чего вы там сидите?! Понимаю — ушами хлопать да премии получать! Хорошо устроились, уважаемый! Не пыльно?.. Что я? А я тут как раз пыль ведрами глотаю.
Валька сел напротив Валахова и поставил на стол ревущий транзистор. Андрей Васильевич, взглянув на приемник, поморщился, но, увлеченный темпераментным разговором с Потоцким, тут же забыл про него.
— Уже поздно, говоришь? — спрашивал Валахов. — Ах ты!.. — И пошло, и поехало — вдоль да по бездорожью.
«Пусть получит свое!» — злорадно подумал Валька про Потоцкого. Не мог он простить ему этой истории с бетономешалкой. И пока разъяренный Валахов кричал в телефонную трубку, Валька скромно помалкивал да покручивал регулятор громкости у своей «Спидолы».
Грустно ему было и завидно. Каким бы смелым орлом он себя ни выставлял, как бы ни хорохорился при ребятах, но сам-то он знал, что в нем всегда сидит эта проклятая робость перед начальством — то самое, чего он никогда не замечал у Валахова.
Андрей Васильевич уже не говорил по телефону, а молча смотрел на Вальку. И по тому, как он смотрел, Валька понял, что Валахов уже узнал что-то про ту женщину с печальными и зелеными глазами.
— Сам не понимаю, как так получилось, — вроде бы спокойно сказал Валька.
Валахов некоторое время помолчал — наверное, колебался.
— Она со мной и не такие штучки выделывала. На первый раз забыто, граф, — сказал он, как будто пятипудовый мешок, с Валькиных плеч снял. И, поставив на этом деле точку, он как ни в чем не бывало продолжал: — Поезжай, старина, к Асакяну. Ты слышал, что я ребятам обещал на растворном узле?
— Что в Узени завтра же будет бетономешалка.
— Обманывал я их хоть раз?
— Понятно, — кивнул головой Валька. — Но вы извинитесь перед Потоцким, потому что он вам этого не простит.
— Это я ему не прощу! — огрызнулся Валахов.
— Тебя выгонят за хамство, а нам еще Узень строить надо.
— Ладно, поезжай, а я извинюсь, — пообещал Валахов. И Валька знал — так оно и будет.
* * *В тот же вечер пришла телеграмма: «За нетактичное поведение с вышестоящими товарищами старшему прорабу станции Узень А. В. Валахову объявляю выговор и предупреждаю, что впредь…»
«Все это ленты-бантики», — справедливо решил Валахов и, пропустив серию грозных предупреждений, заглянул в конец текста — телеграмма была подписана самим начальником строительства Карпенко.
Валахов вытер рукавом пот со лба и поздравил себя с тем, что легко отделался. По-настоящему попало, видимо, Потоцкому. И Андрею Васильевичу нетрудно было представить, как начальник стройки Карпенко, не глядя на собеседника и морщась, как от изжоги, спросил: «В чем дело?» Потоцкий, конечно, начал объяснять, но Карпенко с двух-трех фраз учуял в его доводах какую-то фальшивку. «Вы, пожалуйста, без эмоций — только факты», — попросил он. И Потоцкий, конечно, быстро понял, какого дурака он свалял, придя жаловаться. Но это надо было понять еще быстрее — до прихода сюда. А сейчас ему ничего другого не оставалось, как промямлить: «Да я, да мы, да Валахов…» И он домямлился до того, что минуты через две начальник строительства, все еще не поднимая своих выцветших глаз, слишком вежливо поинтересовался: «Позвольте узнать, товарищ Потоцкий, почему вы не дорожите своим рабочим временем?» А дальше, еще вежливее и без стучания кулаком об стол: «Позвольте поинтересоваться — вы кто, главный инженер строительно-монтажного поезда или третьеклассница, которую дергают за косички?» Под занавес Карпенко, должно быть, выдал еще вежливее: «Позвольте, товарищ Потоцкий, предупредить вас: я требую, чтобы о подобных эксцессах между вами и вашими подчиненными я слышал в последний раз. Иначе мы встречаемся и беседуем тоже в последний раз. Вы занимаете командный пост — вот и командуйте. Ясно?.. Тогда всего хорошего!..» Рукопожатия, конечно, отменяются.
Все это Валахову было нетрудно себе представить, но не позлорадствовать было гораздо труднее.
«Надо и мне меньше орать», — тут же решил он, но и сам не поверил, что из его благого намерения что-нибудь получится: не те масштабы, и ему, Валахову, к сожалению, еще далеко до Карпенко. И потом, не покричи он на ребят — задушевность исчезает. И, конечно, прорабка, где тыкают окурки куда попало, — не кабинет с пушистым ковром на полу.
Вздохнув, он бросил на потрескавшееся от его кулаков настольное стекло телеграмму. Она чем-то напоминала Валахову нотации учителей.
«Детский сад какой-то», — прочитав телеграмму еще раз, усмехнулся он и понял, что текст изобрела его старая приятельница, секретарша начальника стройки. А Карпенко, не поморщившись, подписал его. Видимо, «принятием мер» он перестраховал себя от возможных кляуз Потоцкого. «Тот еще гусь!» — подумал Валахов про Карпенко и восхитился своей дерзкой непочтительностью. Потом он показал телеграмму нормировщице Катеньке.
— Как вы думаете, мадам, для чего такие штуки пишут?
— Чтобы вы поняли и чтобы вы знали! — убежденно ответила Катенька.
— Так и надо понимать жизнь, маркиза, — похвалил ее Валахов и по-школярски зафорсил перед ней: — Продолжение следует. Подшей, Катюша, эту главу к моему документально-биографическому роману.
Валахов, видимо, хотел сказать, что и в будущем он получит еще немало выговоров.
Весьма довольный собой и своим будущим, он отправился «что-нибудь пожевать».
Обгонявшие Валахова самосвалы покрывали его пылью, от которой, как выражалась Катенька, «можно сойти с ума и невозможно держать в порядке голову».
«Валька все-таки не бог, а Асакян — штучка. Надо было самому ехать, — все сомневался он по дороге в столовую. — Пустыня делает из эмбриона или человека, или…» — Он так и не мог решить, кого другого может сделать из эмбриона пустыня.
Ударом ноги он распахнул дверь столовой. За первым столом, рядом с дверью, бородатый паренек (тот «акын» из бригады знаменитого Сереги Попружного) ел щи и все, что ему в щах не нравилось, выбрасывал ложкой прямо на стол.
— Кто так плохо учил тебя держать вилку? — удивленно спросил у него Валахов.
В столовой, как в лесу перед громом, сразу наступила тишина. «Концерта ждут, — догадался Валахов, сразу успокоившись и затосковав. — Эх, сюда бы культурных девчонок побольше! А то сам уже не могу дверь по-человечески открыть… Опускаемся». Он устало сел напротив бородача и, помолчав, велел ему принести из посудомоечной тряпку и убрать со стола. Бородач хотел было заерепениться, но Валахов тут же, на удивление публике, очень спокойно попросил его:
— Сделай, борода, мне такое одолжение, или я сам за тобой уберу, а ты на всю жизнь невоспитанным человеком останешься.
И бородач решил, что ему действительно будет лучше, если он принесет тряпку и вытрет стол.
— Молодец! — похвалил его Валахов. — А если что не так — извини меня, грешного.
— Что там, нетрудно, — сказал бородач и даже вроде застеснялся. А ребята, которые были в столовой, засмеялись.
Работавшие в столовой женщины окружили Валахова. И когда Валахов с бородачом пришли к согласию, все эти тетки начали хором жаловаться на неряшливость и грубость ребят. Валахов, пока ему это не надоело и пока ему не стало обидно за своих парней, слушал столовских женщин и даже поддакивал им. А когда ему все это надоело, он попросил их:
— А ну-ка, дамы, покажите мне ваши руки!
Но дамы показывать руки не захотели, а засунули их под передники.
— Ладно, — сказал Валахов заведующей столовой Зойке. — Ладно, Зойка, через два дня проверю чистоту у вас. Но ребят чтобы не сметь мне обзывать! Языки распустили, а у самих руки немытые. Какой пример? А о правилах хорошего тона я с парнями сам поговорю.
А потом Валахов предложил заведующей столовой Зойке сесть напротив себя. И на Зойкиной папиросной пачке вот что написал он своей шариковой ручкой: «На второе нажарить бифштексов и просто мяса. А на первое — чанахи или еще что-нибудь существенное с колбасой. Обязательно купить ящик чешского пива, а водки не надо».
Зойка правой рукой, на трех пальцах которой было вытатуировано «Зоя», взяла от Валахова пачку «Беломорканала», и пока брала ее, успела задеть Валахова грудью.
— Это для уехавших за бетономешалкой ребят. Чтобы в любое время дня и ночи было готово, — сказал ей Валахов. — И горячее чтобы.
— И горячее? — удивилась Зойка и засмеялась.
— Ты тут со мной не заигрывай! Мне чтоб жратва была! Ребята голодные приедут. Распустились тут! — по привычке начал показывать строгость Валахов, но под Зойкиным влажным взглядом понял, что делает что-то не то и не так.
А Зойка спокойно раскуривала папиросу.
— На сколько персон приготовить ужин? — спросила его Зойка, которая не очень долго училась в школе и которая видела на этом белом свете много такого, о чем Валахов даже понятия не имел.
— На десять охламонов готовь, — просто ответил ей Валахов, который ничего, кроме высшего образования, за своими плечами не имел, но был лет на пять старше Зойки. И вообще, он понимал, что с ним нянчились порядочно. Отец, например, хотел, чтобы он стал профессиональным военным, а мать в своих снах видела его «элегантным режиссером». Правда, она несколько странно и, мягко говоря, не совсем ясно представляла себе работу «элегантных режиссеров», но, безусловно, что-то шикарное, как слово «пардон», мерещилось ей.