— Но вы победили, — подала голос Несса, впервые за вечер. Император, наконец, соизволил на нее посмотреть, и это был довольно неприятный взгляд, тяжелый и цепкий. В конце концов, кем она для него была? Никем, деревенской соплячкой из прошлой жизни. Наверно, женщины тут вообще не имеют права рот раскрывать.
— Победили, — кивнул Шани. — Вытянули страну из дерьма. Живем, трудимся… Ну вы по столице погуляли, сами все видели.
— Тебе не кажется, что ты лишил эту планету ее истории? — поинтересовался Андрей. — Скоро вы окончательно завершите свой промышленный переворот, а прочие страны Деи потихоньку потянутся за вами.
— Кроме халенских сулифатов, — произнес Шани, потирая повязку на горле. На белой ткани там проступило крохотное алое пятно. — У них вера не позволяет.
— И все же? — настаивал на ответе Андрей.
— Видишь ли, — Шани посмотрел на трубку так, словно впервые ее увидел и убрал в карман. — Это лучшее, что я могу сделать здесь и сейчас. Даже если я и лишил Аальхарн его истории, то кому от этого хуже? Тем детям, которые даже в самых глухих деревнях ходят в школы? Или ученым, что могут работать, не боясь обвинения в колдовстве? Или больным, которые лечатся не целованием икон, а современными медикаментами?
— Ну ты-то, надо полагать, лечишься биоблокадой? — поинтересовался Андрей. Шани криво усмехнулся. Несса вдруг поняла, что делало этого человека одновременно отталкивающим и притягательным донельзя: тяжелая аура абсолютной власти, окружавшая его фигуру. Наверно, никто из местных не может ей противостоять, подумала Несса и потянулась к чайнику. За ним пойдут в огонь и в воду. И на тот свет пойдут, если он прикажет. Еще и благодарны будут, что им разрешили пойти.
— Да, — спокойно ответил Шани. — Если бы не она, то сегодня я бы с вами не беседовал. И Артуро тоже. И много кто еще. Андрей, тебе что-то не нравится?
Андрей промолчал. Сиреневый взгляд императора перетек на Нессу.
— Вам, Несса?
Та пожала плечами.
— Мне нравится, — ответила она. — Вполне. Послушайте, давайте обойдемся без сцен. Та дикость, в которой я родилась и росла, мне нравилась намного меньше.
— Все эти поезда и дирижабли на нынешнем уровне развития сознания выглядят не благом, Саша, — произнес Андрей. — Это опасные игрушки. Просто очень опасные. Что потом? Расщепление атома? Дать детям в песочнице ядерные бомбы?
Шани потемнел лицом и некоторое время молчал, собираясь с мыслями, но когда он заговорил, то его голос, вопреки ожиданиям Нессы, звучал очень спокойно.
— Если бы я принес им все это ниоткуда, то ты был бы прав. Однако это все — не какие-то мои изобретения по старой памяти. Это разработки людей — лучших людей! — которых я нашел, выбрал и подтолкнул. Дальше они все делали сами: я просто создал им комфортные условия для работы. Взять хоть главного инженера Пышного или Амзузу — золотые головы, которые раньше прозябали в голоде и безвестности, и диком страхе, что в любой момент их обвинят в ереси и сожгут. Они так бы и сидели в грязи и дерьме, никому абсолютно не нужные, но я выгреб прочь все дерьмо, накормил их и дал возможность. И они не подвели.
Андрей усмехнулся. Несса достаточно хорошо его знала, чтобы видеть: он понимает правоту императора, но не может ее принять. Отталкивает — просто потому, что эта правота, несомненная в данной ситуации, противоречит всем его принципам. Шани вздохнул и подошел к окну — отодвинув штору, он посмотрел на улицу: там уже горели фонари, и привычный гул столичного дня сменялся теплым шепотом весеннего вечера.
— Андрей Петрович, ну вот хоть убей, не хочу я с тобой спорить, — устало сказал император. — Что ты, для этого сюда прилетел? Дома не с кем было поговорить?
— Да там особо не разговоришься, — так же устало ответил Андрей. — Просто скучал по Аальхарну, Несса тоже.
Шани взглянул на Нессу: быстро, внимательно, словно профессионально запоминая ее внешность. Несса смущенно опустила глаза.
— У вас кольцо на руке, вы замужем? — поинтересовался император.
— Я вдова, — коротко ответила Несса. Сейчас ей не хотелось вдаваться в подробности о том, что земное правительство отправило ее мужа в пожизненную ссылку только за то, что он осмелился сделать запрос в бумажные библиотеки относительно изданной еще в двадцатом веке книги. Через два дня после запроса книгу внесли в список запрещенных, и Олег отправился в Туннель.
…Когда у нее отняли Олега, Несса не плакала. Наглый тип с лоснящимся самодовольным лицом совал ей документы на подпись: «Я, Несса Кольцова, настоящим документом заявляю, что не имею и не желаю иметь ничего общего с врагом государства и сим разрываю все связи — деловые, родственные, общественные — с Олегом Бородиным» — она совершенно спокойно прочла написанное, а затем медленно порвала бумаги и сунула клочки в нагрудный карман мордатого. Андрей тогда еще удивлялся, почему Нессу не взяли под белы рученьки и не уволокли следом за мужем. Но она не плакала. Стояла возле здания суда, прямая и строгая, и ждала. Затем на уровне второго этажа полыхнуло сиреневым — открылся и закрылся Туннель, отправляя осужденного на выбранную наугад из списка планету, и тогда Несса сняла обручальное кольцо и надела его на безымянный палец левой руки, символизируя свое вдовство. Потом приехал отец и забрал ее домой — дома он вколол ей успокоительное и потом даже просил заплакать, выкричать, вырвать из сердца боль потери. Однако Несса не проронила ни слезинки — только внутри у нее что-то хрустнуло и сломалось, сделав ее совершенно другой.
Она не ожидала, что сможет заплакать еще когда-нибудь. Однако теперь, оставив Андрея размышлять о разговоре с императором и бродя в одиночестве по роскошной дворцовой оранжерее, полутемной в это время суток, Несса ощущала, как в ней назревает тяжелое и давно забытое ощущение. Отчего именно сейчас, как-то отстраненно думала Несса и нашла ответ: запах цветущей киоли, бледно-голубого хрупкого цветка. Олег использовал одеколон с таким же ароматом, чуть горьковатым, дразнящим, почти раздражающим. Раньше Несса ненавидела этот запах и даже ругалась с мужем по этому поводу, но сейчас тревожные нотки казались ей не будоражащими нервы, а родными, пришедшими из далекой глубины времени и чувства — так могла бы пахнуть боль и память. И, захлебываясь в накатившей беде, отчаянии, обреченности, она не сразу поняла, что плачет и не сразу осознала, что кто-то деликатно поддерживает ее под локоть.
Рука с аметистовым перстнем на пальце протянула ей платок.
— Благодарю вас, — ответила Несса, промакивая слезы на щеках тончайшей тканью. Я плачу, думала она. Я просто плачу. Наконец-то.
— Поговорите со мной по-русски, — с некоторой долей смущения попросил голос императора, — а то я уже стал забывать язык.
Слезы потекли еще сильнее. Запах киоли стал почти невыносимым. Несса наверно не удержалась бы на ногах, если бы Шани не взял ее за руку крепче.
— Что с вами? Несса… Что случилось?
— Простите меня, — прошептала Несса. Ну как же неловко: рыдает на глазах у другого человека и никак не может взять себя в руки — слезы текут и текут, и платок уже весь мокрый. — Простите, мне очень неудобно.
— Давайте сядем, — предложил император и осторожно повел ее к скамье, — и вы мне все расскажете.
— Не стоит, — устало прошептала Несса, сев на краешек скамьи и уронив лицо на ладони. — В самом деле, Александр Максимович, не стоит.
Шани усмехнулся.
— Меня так никогда не называли, — проронил он задумчиво. — Даже отвык от своего настоящего имени. Несса, Несса, — он обнял ее за плечи каким-то очень естественным дружеским жестом; такие давным-давно вышли из употребления на Земле, и Несса сперва вздрогнула от неожиданности. — Не стесняйтесь, рассказывайте. Я очень хорошо умею слушать.
…- Вы читали Замятина?
Шани вынул трубку из чехла и задумчиво принялся протирать мундштук.
— Не помню. Это двадцатый век?
Несса кивнула.
— Тогда только слышал что-то урывками. Двадцатый век проходят в шестом классе, а меня сослали сюда из пятого. И в чем же виноват Замятин?
Наступила тьма, и где-то вдали мелодичные часы пробили полночь, а чуть поодаль, среди цветов и деревьев оранжереи садовники зажгли крохотные разноцветные фонарики подсветки. Метрах в десяти периодически подрагивала человеческая тень: Артуро неслышно наблюдал за своим господином и его гостьей. Несса уже успела относительно прийти в себя и теперь говорила почти спокойно.
— Он написал книгу про тоталитарный мир. Люди там ходят по струнке и вместо имен у них номера. Страшная книга. Очень страшная. И абсолютно точно описывает Гармонию. Она сохранилась в бумажном варианте в нескольких библиотеках, но вы знаете, бумажные книги у нас уже никто не читает. А Олег писал диссертацию и решил прочитать Замятина…
Император курил крепкий, но очень ароматный табак, почти перебивший запах киоли. Несса подумала, что теперь, когда вокруг плавают бархатные дымные кольца, она снова может дышать, не боясь сорваться в истерику.
— Я так понимаю, что его арестовали и отправили в ссылку, — задумчиво проронил Шани. — И в ссылку куда-нибудь на негуманоидную планету с уровнем комфортности ниже сорока.
— Ниже двадцати, — прошептала Несса, ощущая, что дыхание снова перехватывает спазм. Сиплый шепот рвался из ее губ и казался потусторонним, не принадлежащим этому миру, словно она говорила из могилы. — Это Саанкх, система Жука. Там даже атмосферы нет. Голая каменная глыба… туда и кинули Олега. За то, что он решил прочитать книгу…
— Нет, — проронил император. — За то, что он осмелился думать. А отречение вы подписали?
Несса гневно выпрямилась и поймала себя на том, что вскинула правую руку — словно собиралась закатить своему собеседнику пощечину за сам факт подобных предположений.
— Да как вы… Нет! Ни в коем случае!
Император деликатно взял ее поднятую дрожащую ладонь и осторожно устроил на коленях, среди складок платья.
— Ему повезло, — промолвил он глухо и грустно. — Очень.
Несса вспомнила Максима Торнвальда, которому до сих пор приходилось жить с непрощенным предательством, и, вздохнув, дружески пожала руку Шани. Ей вдруг стало очень жаль этого могущественного человека, который не мог использовать власть для исцеления от собственных страданий.
— Знаете, что? — сказал вдруг Шани. — Я хочу пригласить вас на праздник.
Глава 2. Бал
«Ежегодный императорский бал проводится в Аальхарне в первую ночь лета и традиционно собирает весь цвет общества. Здесь можно увидеть и всех представителей благородных фамилий Аальхарна, ведущих свой род от языческих императоров, и передовых ученых, и так называемую „новую интеллигенцию“ — писателей, актеров, живописцев. Блеск и роскошь подкупают и очаровывают — особенно когда узнаешь, что платье какой-нибудь владетельной сеньоры по стоимости равно годовому бюджету Второго халенского сулифата…»
Господин чрезвычайный и полномочный посол Амье в Аальхарне лорд Кембери отложил газетный лист в сторону и недовольно уставился на щелкавшего ножницами куафера.
— Долго еще?
Куафер невозмутимо отстриг невидимый волосок.
— Нет, господин. Полтора часа, не больше.
— Полтора часа! — застонал Кембери. — Взываю к милосердию!
Куафер был неумолим.
— Это недолго, господин. Закончу стрижку. Вплету ленты. И в итоге немного подровняю усы и бородку.
Кембери задумчиво провел ладонью по подбородку, словно оценивал грядущий ущерб. Он слышал о том, что родовитые дамы Аальхарна сели в кресла куаферов еще вчера — чтобы поразить гостей на балу невероятными прическами. Но он-то, в конце концов, мужчина, и наплевать бы на традиционный амьенский костюм и прическу, да одеться самим собой — лихим авантюристом, ветераном и бандитом во имя и честь владыки. Однако увы — послу следует быть джентльменом во всем, в том числе и в традиционных глупостях.
— Ладно, — вздохнул он. — Стригите.
И ножницы защелкали снова.
Куафер управился даже быстрее, чем обещал, и в дело вступил костюмер, облачивший Кембери в темно-фиолетовый камзол, щедро расшитый золотом и каменьями, пышные шаровары, что по количеству нашитых на них драгоценных финтифлюшек вряд ли нашли бы себе ровню на балу и тонкие мягкие сапоги из кожи молодого козленка. На груди вспыхнули амьенские ордена, на правом боку (посол был левшой) грозно сверкнула наградная сабля, и на вычурной прическе закрепилась широкополая мягкая шляпа. Кембери осторожно повел головой и сделал несколько шагов по комнате, проверяя, как бы все эти декорации не рухнули.
— Не беспокойтесь, господин, — заверил костюмер. — Все надежно. Сможете даже дрызгу сплясать.
Куафер энергично закивал. Кембери сделал пару танцевальных па на пробу и вздохнул:
— Завидую я императору Торну. Ему не приходится терпеть подобные мучения.
— Еще как приходится, — заверил куафер, а костюмер пожал плечами:
— Ну, не настолько, конечно, — со знанием дела заметил он и подал послу маску.
Кембери прибыл к императорскому дворцу в компании первого и второго секретарей посольства и с пышной амьенской свитой. Выйдя из кареты и умудрившись ничем и ни за что не зацепиться, посол вздохнул с облегчением и некоторое время осматривался: здание было ярко освещено и украшено цветами и лентами, на ступенях парадной лестницы расположился почетный караул в бело-голубой форме, и нарядные гости сияющей роскошью рекой втекали в двери. Что ж, проведем время с пользой и на благо отечества, подумал посол и вместе со спутниками влился в толпу гостей. Среди перьев, шелков и бриллиантов благородных сеньоров он уловил взглядом точеную фигурку леди Ясимин, своей неплохой знакомой — та почувствовала, что на нее смотрят, обернулась и послала Кембери воздушный поцелуй.
Императорский бал — то место, где следует придавать невероятное значение мелочам. Иногда персона женщины, которая танцует с государем открывающий праздник аальхарнский мартон, может оказаться важнее того, что сулифатский принц в кулуарах дворца обсуждает договор о сотрудничестве с сюникеном Восточных островов. Принято не узнавать того, кто скрывается под маской — хотя все прекрасно знают, кто есть кто. Несомненно дурной тон обсуждать деловые и политические вопросы, хотя сплетничать о гостях можно в полный голос. А впрочем, на балу можно все — на то он и бал.
— Чрезвычайный и полномочный посол Амье в Аальхарне лорд Вивид Кембери! — зычно провозгласили у входа, и Кембери со свитой вошел во дворец. Народу-то, народу! Говорят, в прежние времена свергнутый государь Луш тоже устраивал праздники великолепной пышности, но император Торн, судя по всему, задался превзойти блеском своего двора и бывших и будущих государей, хотя сам при этом отличается подчеркнутой скромностью и непритязательностью в быту, не имея привычки увешивать себя цацками. Наверное, он прав: всем и без побрякушек ясно, кто тут владыка, а если люди хотят праздников, то зачем им в этом отказывать? Пусть таинственно мерцают огни новомодных электрических ламп, оркестр играет что-то неуловимо классическое, а воздух наполнен ароматом весенних цветов и дорогих духов дам, что кокетливо поправляют маски и стреляют томными глазками направо и налево. Кембери подхватил с подноса услужливого официанта бокал дорогого южного вина и негромко сказал своим спутникам:
— Не напивайтесь, господа, помните, зачем мы все здесь и ведите себя естественно.
Ясимин мелькнула среди гостей — ловкая дамочка уже успела найти себе кавалера в лице старикана Гиршема, знаменитого банкира империи, в свое время предложившего Торну половину имущества и трех дочерей — лишь бы не попасть под национализацию. Торн принял с благодарностью и то, и другое — и теперь Гиршем красуется и важничает, считая, что отделался малой кровью. А Ясимин когда-то начинала карьеру, торгуя телом в порту, и никогда бы не оказалась в высшем свете, если бы не стала фавориткой прежнего министра финансов, весьма неразборчивого в подобных вопросах. Фавор давно уже прошел, а связи остались, и кое-какими из них теперь пользовался и Кембери. Надо будет побеседовать с ней ближе к середине бала, подумал посол, и в этот момент оркестр грянул приветственный звон, а гости расступились, склоняясь в глубоких поклонах. Согнулся и Кембери, сорвав шляпу и махнув ей по паркету. В бальный зал вошел император Торн со свитой.
Подтянутый, с полувоенной выправкой, одетый очень скромно в сравнении с окружающими, с единственным орденом на шее, еще из инквизиторского прошлого, и без драгоценностей вообще, Торн выступил словно бы ниоткуда и ласково улыбнулся гостям. Кембери вдруг всей кожей ощутил невероятную силу и энергичное обаяние этого человека. Откуда что тут берется, мельком подумал он, но ведь все его любят, даже те, кто минуту назад ненавидел всем сердцем. Император приветственно поднял руку, и в зале воцарилась мертвая тишина. Казалось, даже теплый ветер за окнами замер.
— Дамы и господа, — коротко промолвил император. — Я приветствую вас на балу и искренне счастлив всех видеть.
На мгновение Кембери оглох: собравшиеся разразились аплодисментами и радостными возгласами. Повинуясь знаку дирижера, оркестр грянул классический мартон, и император протянул руку даме из своей свиты. Кембери прищурился: он никогда прежде не видел этой женщины при дворе. Молодая брюнетка, в пышном закрытом платье с корсетом по последней аальхарнской моде, хорошенькая, насколько позволяет судить небольшая маска, но какая-то неловкая и смущенная, что ли, будто бы из простонародья. Седой господин в черном, стоявший рядом с Артуро, императорским личным помощником, посмотрел в сторону Торна и женщины с явным и нескрываемым неудовольствием.