Тогда–то у Тани Ким появился хороший вкус к роскошным автомобилям. На улице девушку с девочкой остановил сигналом клаксона шикарный парень на шикарной машине. Старшая подружка села сама и втолкнула в салон Таню. Водитель, развалясь за рулем в привычном, то есть полуприказном–полукапризном тоне велел старшей подруге обслужить его ртом. Потом то же самое проделала только лишь из интереса и Таня Ким (тогда она еще была девственницей). После этого случая по напутствию старшей подруги Таня стала «работать» в автомобилях. Подруга была настолько честна, что ни разу не позарилась на заработанные девочкой деньги, так говорила Таня.
Таня Ким по своей наивности и врожденной открытости рассказала все о своей «работе» в мельчайших подробностях, о чем и был составлен тот исторический «манускрипт». Таня даже чистосердечно называла имена и описывала своих постоянных клиентов, среди которых, по данным милиции, некоторые даже числились в уголовном розыске.
Инспекция по делам несовершеннолетних в школу ее так ходить и не заставила, зато своими угрозами вплотную подогнала к дверям притонов, откуда ее после неоднократных посещений вендиспансеров и ночевок по самым настоящим криминальным малинам Таню все–таки спровадили на пару лет учиться, но в спецшколу для девочек с решетками на окнах.
Сам я видел Таню всего три раза. Перед самой отправкой ее в эту школу случай словно нарочно заставил меня свидеться с этой девочкой. Я делал репортаж с биржи труда, и в раскрытую дверь соседнего кабинета я увидел Таню на приеме у клерка. Она уже была подростком. Клерк распекал Таню за то, что она после очередного захода в вендиспансер не пошла работать в горзеленстрой, куда ей дали направление. Таня отвечала, что пойдет куда угодно, хоть на хлебозавод мешки трясти, но только не в горзеленстрой. Она терпеть не может копаться в земле с семенами и рассадой.
Не помню, куда ее направил в очередной раз клерк с биржи труда, но буквально через неделю я увидел эту девочку в раскрытом окне вендиспансера. Была у них тогда такая манера — в хорошую погоду переговариваться с прохожими парнями, друзьями и родственниками, которые пришли навестить больных. По–моему, эту привычку тамошние завсегдатаи и до сих пор еще не оставили.
Я справился в бирже труда о судьбе Тани Ким. Мне ответили, что буквально через неделю после выписки из диспансера она сходила на вокзал, чтобы подзаработать денег. И через несколько дней снова попала туда, откуда только что выписалась. Такой была ее гомельская жизнь. Оставлять почти беспризорного подростка на прежнем пути было опасно, ей подыскали на пару лет местечко в спецшколе, после которой направили в знакомое нам училище, простите, уже лицей.
Судьба Тани Ким — реальна, и вымысла в ней ни на грош, как и в судьбе других героев нашей хроники, которая стала криминальной. И вот мы подошли к тому моменту, когда без пяти минут выпускница профтехучилища едет в полулимузине в неизвестном направлении.
* * *Черный «линкольн» мчался по лесной дороге вслед кровавому угасающему солнцу, наколотому на острые пики черных елей.
Таня позабыла, что ей давно пора возвращаться в свою больничную тюрьму. Ей было весело от свиста воздуха за несущейся машиной и мерного бормотания двигателя. Даже когда машина сбочилась в лес, она ничуть не забеспокоилась. Такое часто с ней случалось за время «работы» девушкой по вызову. Многим клиентам нравится лесная экзотика. Только Африка сидела всю дорогу ни жива и ни мертва и не проронила ни слова. Молчал и водитель, только Таня щебетала без умолку.
Ей очень понравился выдвижной поднос на спинке переднего сиденья, она склевала там почти все дешевые желатиновые конфетки и шоколадное драже, болтая перемазанными в шоколаде губами. Во всей машине теперь приторно пахло ванилином.
Ледяной наст на проселочнике в лесу был еще крепок и устойчиво держал тяжелую машину.
— Вылезайте обои! — скомандовал молчаливый водитель в каракулевой папахе, которой он постоянно стукался в машине то о потолок, то о дверцу, и папаха смешно слезала с обритой головы.
Таня выскочила первой и с веселым визгом пробежалась по крепкому синему вечером насту под вековыми соснами. Для нее это было только началом развлечения с приключениями, которые она очень любила. Африку пришлось вытягивать силой. Водитель и тут не стал разговаривать с девочками, а устроился под сосной по малой нужде, на что Таня Ким вовсе не обиделась, она была без физиологических предубеждений.
Сразу вслед за ними в лес въехала вторая машина, «Волга» самой древней модели. Она громко громыхала на проселочной дороге, словно везла с собой пустые бидоны из–под молока, так показалось Африке. Почти как в ее деревенском детстве, когда на ферму дояркам на телеге везли пустые емкости для доильных аппаратов.
Из прибывшей вслед за ними «Волги» вышли трое бородачей и чиркнули фонариком по лицам девушек. Тане это очень понравилась, она даже закружилась на месте в каком–то танце, медленно приближаясь к новым незнакомцам. У этих парней, очевидно, будут богатые фантазии.
— Те же самые? — спросил у вновь прибывших водитель «линкольна».
Ему молча кивнули в ответ три папахи. Африка стояла рядом с Таней, крепко сжав ее за руку и мелко тряслась.
— Чо ты, дура? — игриво оттолкнула ее Таня, чтобы своей игривостью развеселить насупленных кавалеров. — В первый раз тебе, что ли? Не ломайся, подруга.
Бородачи фонариком осветили какую–то бумагу, и один из них замогильным голосом зачитал приговор «шариатского» суда. На Бониных девочках было много грехов перед аллахом… Злостная диверсия против борцов за независимость Ичкерии — биологическое оружие. Покушение на здоровье восьми героев освободительной войны, среди который один доблестный полевой командир. Угроза для чеченских женщин, которые должны рожать воинов ислама под знаком волка.
Африка бухнулась на колени на крупитчатый снег под высокой черной елью, густые лапы которой почти скрыли ее от чужих глаз. Трясущимися руками еле расстегнула сумочку и долго не могла развернуть бумажку.
— Вот вам справка из лаборатории, если не верите! Это Танька трипперная, а я чистая! Я не виноватая, я чистая и честная!
Чеченцы — народ справедливый и грамотный, читать умеют. Осветили фонариком справку. Бумажка датирована недавним числом, подпись и печать на месте.
Тот, что привез девочек в «линкольне», злобно пнул Африку без единого слова. Шнурованный сапог оставил на белых пуховых брючках черный рифленый отпечаток.
— Уходы! Ты не похожа на русскую женщину.
Горше этих слов и не придумать. Света — Африка еще ни разу не слышала в открытую того, о чем она горько плакала. Она всегда была не похожей на остальных. Это она и сама чувствовала черной кожей на каждом шагу.
Африка едва только отступила назад, как лицо и руки ее сразу пропали в темноте, а фигура ее — словно безголовый манекен в белом спортивном костюме еще долго маячил в темноте.
7
Тут уже самая бесшабашная и удалая голова призадумалась бы над такой ситуацией, а Таня только капризно надула губки — ну что за глупую игру затеяли горячие кавказские обожатели? Или это садомазохисты, которым нужно возбуждать себя антуражем убийства?
Таня Ким не верила в судьбу. Как можно убить ее, такую молоденькую, молодую и свежую, как цветок шиповника? Такую ведь только любить да любить.
Ей всегда казалось, что для мужчин самая высшая ценность в этом мире — девичье естество, и любила повторять глупую бабскую поговорку, что у всех мужиков ум — между ног. Только за одно это ее и должны носить на руках и стоять перед ней на коленях. Ей казалось, что так оно и было. Поступили так мерзко с подругой Африкой — но ведь она черная. Таня обольстительней и краше всех. А красивых не убивают…
Она с кокетливым любопытством смотрела, как ее привязывают веревками за руки и за ноги к бамперам двух машин. Это была для нее игра, опасная игра, но все–таки игра. Вот припугнут, а потом еще и на коленях перед ней стоять будут, вымаливая ее любви. Таня в жизни своей еще никогда не боялась мужчин, пусть они ее боятся.
Веревки были толстые, синие, какие–то удивительно нежные и шелковистые, так и ластились к рукам.
— А что, пацаны, меня возбуждают ваши штучки! — успела задорно выкрикнуть им Таня Ким, когда машины взревели моторами и рванулись в разные стороны, за руки и за ноги разрывая Таню на части.
Она даже не вскрикнула…
* * *Но перепуганной до смерти Африке показалось, что она все–таки слышала предсмертный крик подруги, или это вспугнутые вороны у близкой дороги заграили высоко над головой. Девушка застыла в холодной потнице и затряслась, как в лихорадке.
Африка как листок на черной березе — жила одним трепетом. Есть такое дерево — черная береза. Она тоже мулатка, гибрид березы и осины. У себя в деревне Света Иванова плакала, обняв ствол черной березы. А та вторила ей своими слезами. У черной березы они всегда скупее, чем у белой. Черная не отпускает сок по весне так безрассудно, как белая.
Африка как листок на черной березе — жила одним трепетом. Есть такое дерево — черная береза. Она тоже мулатка, гибрид березы и осины. У себя в деревне Света Иванова плакала, обняв ствол черной березы. А та вторила ей своими слезами. У черной березы они всегда скупее, чем у белой. Черная не отпускает сок по весне так безрассудно, как белая.
Африка выбиралась по темному лесу почти битый час до кольцевой дороги. Лицо ее до крови было исхлестано ветками, а губы искусаны тоже до крови. Она шла напролом к дороге, движимая одной только злостью на весь мир. Да, она подставила Таньку. Но ведь ни Таньке, ни Прошмандовке — Зелме с ее заезжим папой из Латвии и вообще никому из девок не довелось и не доведется хлебнуть того, что с детства выпало на долю черной Африке. У ней каждый шаг и каждый миг был издевкой над ее затертой до грубой корки душой. Она уже одним этим все свои грехи на сто лет вперед отмолила.
Света в своей деревне закончила шесть классов, в самом начале седьмого класса какой–то местный идиот подначил подвыпивших старшеклассников в школьном крольчатнике рассмотреть, как устроено лоно у негритянок — «вдоль или поперек». После изнасилования девочку долго искали по всему району, но нашли только через год в землянке, где ютились «плечевые» девки — проститутки на дорогах. Так Света Иванова стала одноклассницей Тани Ким и Зелмы Латмане в спецшколе с окнами за решетками.
* * *Африка с трудом продралась сквозь мокрый хмызняк на кольцевую дорогу у самой транспортной развязки. Слева на горушке, спрятанной в лесу, светился огнями мотель «Белый хмель», а еще дальше за соснами прятался «Чайный домик» с фальшивыми гейшами, куда мечтала попасть покойная уже Таня Ким.
Теперь она на шкуре своей испытала, как откликаются на просьбу черной девушки проезжие водители. Она была во всем белом, лица и рук не видно, словно растворились в темноте. От нее шарахались, как от приведения.
Но в эту ночь она все–таки села в машину и навсегда уехала из города, где ей жилось, однако, легче всего, потому что тут на улицах иногда встречались черные, и никто их не задирал, как в деревне.
Грузовая фура везла ее по городу. Ночью улицы, зажатые на взгорках ущельями высотных домов, казались блестящими желобами, по которым скатывались пригоршни светляков — огни машин. Город, огромный и красивый, умывался первой капелью и миг за мигом что–то новое нарождалось в нем, чтобы созрев и накопившись, прорваться в мае первым ливнем, очищающим воздух, землю и все, что на ней.
Грузовая машина прошла через весь город, а когда проезжали центр столицы, водитель разбудил Африку и спросил:
— А куда тебя подкинуть?
Африка обреченно взмахнула рукой:
— А, вези, куда хочешь…
Молодой парень–дальнобойщик еще ни разу не видел «плечевых» девок с шоколадного цвета кожей, поэтому довез Свету Иванову до самой польской границы. Там расплатился с ней мелкими купюрами по доллару каждая и высадил прямо на дороге.
Больше Африку никто из группы фабзайцов номер семь никогда не видел.
8
На следующее утро следователь Варакса нисколько не изменился в лице, когда увидел на окровавленном снегу в лесу четвертованное тело Тани Ким. Ему сразу сообщили по телефону еще в кабинет, что убитая идентифицирована. На лице Вараксы не читалось никаких эмоций, но какое–то мистическое чувство ужаса таилось в его взгляде глубоко спрятанных черных глаз, когда он рассматривал серых ворон, которые плотно обсели труп и нехотя снялись, лишь машина со следственной группой подъехала почти вплотную к месту преступления.
— Кыш!
Местный участковый инспектор Мамчиц участливо раскрыл перед следователем дверцу автомобиля и поспешил с донесениями:
— Та самая девка, что свидетелем у нас столько раз проходила. Даже и опознавать не надо, у нас тут ее каждая собака знала.
Седой автоэксперт, давний пенсионер, бранился с участковым:
— Вам нужно хотя бы раз в полгода спецкурсы проходить по методике сбора следственного материала, чтобы нас зря к себе не гонять. Половину работы могли бы и сами сделать до нашего приезда.
— Я на криминалиста не ученый, — артачился в ответ ему Мамчиц, который и ни на кого другого не был наученный, а в свое время сразу после армии пошел в милицию. — Мне за то денег не плотют.
У него даже до сих пор водительских прав не было, хотя в пределах своих деревень он разъезжал тайком на добитом «газике», оставшемся от его предшественника.
— А ты, Матвеич, парил бы старые кости да не шастал по вызовам, раз сто лет на пенсии, — сказал автоэксперту следователь.
— Посмотрю, как ты в свое время на эту пенсию проживешь.
— Вместо того, чтобы участкового своей работой мордовать, пошел бы да и врезал в морду своему министру юстиции. Пенсию бы не прибавил, но душу бы хоть отвел, — посоветовал следователь и как–то нехорошо ухмыльнулся, отворачиваясь от распластанного мертвого тела, опутанного веревками.
— Ты своему министру внутренних дел врежь, — автоэксперт поклацал вставной челюстью, закусил фильтр сигареты в желтых пластмассовых зубах, кряхтя стал на коленки на постеленный ватник и принялся с лупой разбираться в тонкостях следов, оставленных протекторами автомобильных шин.
Варакса глянул на нахохленных ворон, рассевшихся по макушкам деревьев. Каждая из них сидела на удалении друг от дружки, лишь бы не вместе, и несла свою вахту, чтобы дождаться, когда разъедутся люди и вдоволь наклеваться кровавого снега.
— Ты–то, старый ворон, чего это ради на дерево полез? — окликнул Варакса фотографа, совершенно седого, но шустрого, как мальчишка.
— А как тебе я такой камерой общий план сниму? — ответил тот с сосны.
— Снимай — не снимай, все равно на твоих снимках хрен что разберешь.
— А это ты зря, газеты мои снимки из рук рвут, только приноси.
— У нас в школьной фотолаборатории пацанята четче делали.
— Теперь уже нет фотолабораторий.
Фотограф, тоже кстати пенсионер, хотя и не с таким солидным стажем, как автоэксперт, работал в областном управлении почти из одного энтузиазма, наотрез отказывался от услуг цифровой фотографии, а печатал свои, кстати сказать, весьма качественные снимки дома в ванной. И вся съемочная и проекционная аппаратура у него была допотопная, хоть в музей сдавай. Печатал снимки дома, чем очень досаждал детям и внукам, с двадцати ноль–ноль до полуночи занимая ванную комнату.
Следователь наговаривал на него зря, чтобы на ком–то сорвать собственную досаду, потому что в первый раз не смог заставить себя взглянуть в лицо покойнице. Просто жуть, но лицо Тани Ким оставалось не мертвенно бледным, а чуть розовым даже после трупного окоченения. И на губах словно застыли лепестки розового шиповника.
Она лежала с раскрытыми голубыми глазами, прижавшись одной щекой к снегу, похожему на крупно истолченную соль для скота. А рядом с ней пробилась из–под наста какая–то травинка, похожая на елочку. Травинка была сочно–зеленая, вокруг нее от живого тепла в луночку осел снег. Слегка выпяченные губы Тани рядом с этой подснежной травкой словно старались согреть ее своим угасшим теплом.
Следователь припомнил, как еще курсантами их водили на балет «Спящая красавица». Нормальный такой был балет, но больше всего понравился буфет, где курсантов почему–то пропускали вне очереди… Он в последний раз взглянул на лицо Тани на снегу, и в голову влезла идиотская мысль, что девочке холодно. Спящая красавица, цвет шиповника, маленькая колючка розы. Никому не хотела вреда, а жила, как дышала, для радости.
Конец