— Что ты, конечно, нет. Туда никого не пускают.
— Значит, это не музей?
— Нет. Музеи у нас есть — там всякие предметы, какими мы пользовались до того, как достигли Уровня. Сосуд — вовсе не музей.
— Может быть, что-то вроде храма?
— Храм — что такое?
— Вы верите в бога?
— В бога?
— Ну, молитесь, просите о чем-то… обращаетесь к небу…
— К небу? Да. Но мы не просим, мы хотим. Чтобы солнце всегда светило.
— Значит, вы верите в Солнце?
— Оно же есть — зачем в него верить? Мы верим в то, что мы — от людей. Они, другие, верят в Сосуд. И в Уровень.
— Но Уровень ведь тоже есть — зачем в него верить?
— Мы живем хорошо, я тебе сказала. И они говорят, что если мы захотим как-то изменить Уровень, станет хуже. И всегда заботятся о том, чтобы не изменить Уровня, не изменить чего-нибудь. Чтобы все было, как вчера.
— А ты?
— Я… Среди нас есть такие, кто говорит, что это неверно. Что нужно развитие.
— А что говорят те… ну, кто у вас главные?
— Хранители Уровня?
— Да-да, они.
— Они говорят, что развитие должно быть. Но не такое. Не изменение Уровня. Они говорят, что развитие должно быть в наших отношениях. Мы должны больше любить друг друга и всех-всех. И еще развиваться физически. Участвовать в играх, ну и все прочее.
— А форма собственности у вас какая?
— Я не понимаю.
— Ну, кому принадлежит то, чем вы работаете и на чем работаете, кому принадлежит земля и то, что на ней растет…
— Ты знаешь, я не думала. Как-то не приходилось. А что?
«Милая Нуш или Анна, — подумал я, — по этой части у тебя слабо, ничего не поделаешь. Но очень здорово, что я наткнулся на тебя, а не на какого-нибудь местного академика».
— Значит, вот какие у вас дела. Скажи, а что делают с вами, когда ловят?
— Учат. Внушают нам, что мы произошли от Сосуда.
— А с теми, кто говорит о развитии?
— С теми? — Она задумалась. — Право, не знаю. Говорят, их переселяют куда-то в другое место. Туда, где роют ямы и строят башни. Это далеко на юге, где ничего не растет.
— Ara, — проговорил я. — Башни… Так. А кто живет в этом городе?
— Ты же видишь: никто.
— А ты?
— О, я не живу здесь. Только переночевала.
— Почему? — Я вдруг почувствовал, как давно забытое, казалось бы, чувство ревности поднимается в груди, подступает к горлу. — У тебя здесь свидание?
Она отвернулась и стала глядеть в окно.
— Опять ты…
Что за дьявол: я снова забыл, что она — не Нуш!
— Прости… Глупо, конечно. Прости. Но все-таки почему ты вдруг оказалась тут?
— Тебе не надо знать, — сухо ответила она, не поворачиваясь.
— Ну и ладно. А почему здесь не живут?
— Раньше жили. Но оказалось, что он слишком близко… к месту, где есть что-то…
— Ну, пожалуйста, говори так, чтобы я мог понять.
— Да не могу я иначе! Там находится что-то… Туда нельзя ходить. Только с разрешения Хранителей Уровня…
— Святой Уровень! Что же там находилось такое?
— Не знаю, пойми. Не знаю. Здесь, в городе, жили люди, как все живут. Но однажды кто-то из них наткнулся в лесу на… это. Хранители встревожились: говорят, могла случиться какая-то беда. Того человека отправили строить башни, всех других переселили, и сам город собираются разрушить. Поэтому сюда нельзя ходить.
— Но ты все-таки пришла. Решила пробраться туда и посмотреть, что же там находится. Я прав?
Анна молчала.
— И, наверное, даже не одна?
Она тихо спросила:
— Хочешь, чтобы я тебе верила?
Голос был необычен, и вопрос так напомнил мне то, давнее…
— Хочу, — сказал я очень искренне. Я хотел. Я ведь любил ее, не задумываясь о том, кого же в конце концов люблю сейчас: Нуш прошлого или нынешнюю Анну.
— Тогда не спрашивай.
— Не буду. Но меня очень заинтересовал твой рассказ. Ты знаешь, где находится то место?
— Нет. Надо найти тропинку, одну из ведущих к лесу…
— А далеко идти? — Мне не улыбалось бродить по здешним чащам.
— Я слышала — если выйти утром, к обеду можно добраться.
— Солдатская норма — тридцать километров… Нет, это я сам с собой… Как ты думаешь, там можно увидеть что-нибудь сверху?
— Наверное, там должно быть что-то очень большое — иначе его просто увезли бы и не стали разрушать город.
— Ты прав. Конечно, очень большое, — согласился я, представив наш корабль, лежавший на орбите, невидимый отсюда. — Значит, сверху можно что-то разглядеть.
— Мы пробовали смотреть отсюда с самого высокого дерева. Но, наверное, слишком далеко.
— Я не имел в виду дерево. Ладно, пока достаточно. Пойдем?
Но она не решалась.
— Ты что — боишься?
Она чуть покраснела.
— Нет… Но мне надо еще побыть здесь.
— Понимаю. Но очень важно, чтобы ты пошла со мной. Важно для вас всех. А твоих друзей мы обязательно разыщем потом.
Контакт, думал я. Тот самый контакт, о котором рассуждал Шувалов. А для меня — такой, о каком и мечтать нельзя. Даже если бы не было нужды в контакте, я все равно никуда не отпустил бы ее, чтобы не потерять совсем. Но любая другая девушка и не поехала бы со мной, а она посмотрела мне в глаза и все поняла. Во всяком случае, я поверил, что она поняла. Очень хотелось надеяться, потому что, попытайся я выразить все словами, она не стала бы слушать. Слова должны созреть, они подобны растениям, а взгляд происходит мгновенно, как молния, и, как молнии, ему веришь сразу.
— Хорошо, — сказала она. — Я пойду с тобой. — Она подхватила свою сумку, довольно объемистую, которой я и не замечал раньше.
— Дай, я…
Она отдала сумку.
Было просто невозможно не поцеловать ее, как я всегда делал на прощанье, хотя сейчас мы не прощались. Но она так удивленно взглянула на меня, что я понял: то время прошло, а другое еще не настало.
Мы вышли в прихожую. Теперь и я ощутил тот прохладный, мертвый запах, что наполняет нежилые, покинутые дома. Дверь затворилась за нами. Анна уверенно направилась к калитке — она оказалась совсем с другой стороны. Мы вышли.
Чтобы попасть на то место, где я перелез через забор, пришлось искать переулок. Шувалова там не было. Я крикнул:
— Шувалов! Где вы?
Анна схватила меня за руку:
— Нельзя так громко!
— Нет же никого.
— Откуда ты знаешь?
Я пожал плечами. Шувалов исчез, не подав никакого знака, не оставив следа. Искать его? Хотя городок и невелик, но одного человека, особенно если он не стоит на месте, можно было проискать целый день — и не найти. У этих современных ученых что-то в голове было не в порядке, они не понимали, что такое опасность… Но я все же надеялся, что он вернулся к катеру и ждет меня там.
— Ты был не один? — спросила Анна.
— Вдвоем.
— Может быть, его увидели…
— Кто?
— Я же говорила: здесь нельзя быть.
Шувалов, конечно, не туземец, и все же тут я начал тревожиться.
— Пойдем, — сказал я решительно.
И мы направились туда, где в высокой траве отдыхал мой катер. Анна шла рядом; я покосился на нее, вдохнул душистый воздух и порадовался, что дожил до этого дня.
Шувалова у катера не было, только какие-то козявки грелись на матовой голубоватой обшивке.
— Плохо дело, — откровенно сказал я. — Слушай, а если его действительно кто-то увидел, что с ним могло случиться?
Она задумалась.
— Увезли, наверное…
— Куда?
— Надо поговорить с ребятами — может быть, они что-то видели, знают…
Наверное, ничего другого не оставалось. Я откинул купол и жестом показал девушке: милости прошу. Она задержалась лишь на миг, потом храбро перешагнула через невысокий бортик и села — на мое место, Я сказал: «Нет, вон туда», и она послушно пересела. Тогда сел я, защелкнул купол, и сразу стало прохладно: я не выключал кондиционера, день обещал быть жарким. Я посмотрел на Анну и улыбнулся, и она улыбнулась тоже; думаю, трусила она основательно, но старалась не показать этого — молодец.
Я включил рацию и вызвал корабль. Кроме шума и треска, я ничего не услышал. Помехи были такими, словно неподалеку работала мощная силовая установка, — а ведь ее здесь быть не могло. Я попробовал резервную частоту — с тем же результатом. Это мне очень не понравилось, но медлить было нельзя.
— Ну, — сказал я, — тронулись?
Она моргнула; видно было, что вопрос так и вертелся у нее на языке, но она удержалась и не задала его. Я счел это благим признаком; если бы я для нее абсолютно ничего не значил, она спросила бы — когда женщина любопытствует, мало что может заставить ее промолчать. Но она боялась показаться дурочкой — и можно было надеяться, что мое мнение для нее что-то значит; для начала очень не плохо.
Я включил стартер, и гравифаг затянул свою унылую песенку.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Судья Восьмого Округа медленно разбирал донесение:
«Мы, назначенные вывозить имущество из города, где не должно быть никого, встретили там человека, которого не знаем. Он шел по улице и кричал, потом остановился и бормотал что-то.
Он одет не так, как мы, и говорит не совсем так, но понять его можно, и он понимает нас.
Мы спросили, зачем он здесь. Он отвечал, что должен обязательно увидеть самых главных владетелей. Он сказал, что нам грозит очень большая беда, и он научит нас, как от нее спастись. Мы спросили, какая беда. Он ответил, что она придет от солнца. Мы успокоили его, сказав, что смотрим на солнце, и спросили, откуда он. Он сказал, что прилетел с неба. Мы поговорили с ним еще. Оказалось, что он не знает многих простейших вещей, какие известны и детям, покидающим Сосуд. Было бы слишком долго перечислять все, чего он не знает.
Мы думаем, что он не злоумышленник, а просто сошел с ума. И решили не оставлять его в городе, где не должно быть никого, а привезти к тебе, чтобы ты отправил его лечиться. Он не сопротивлялся, потому что мы сказали, что ты имеешь власть.
Это донесение мы отправляем тебе на самой быстрой лошади, а человека везем на телеге, потому что он или совсем не умел ездить верхом, или разучился, когда заболел. Так что ты успеешь много раз прочесть написанное нами, прежде чем он прибудет к тебе.
Будь здоров, и да не оставит тебя Красота.
Старшина возчиков Восьмого округа Тедор Грек».
* * *Его повели по улице не грубо, но настойчиво. В переулке стояла запряженная четверней повозка с высокими, в рост человека, бортами, но без крыши; задний борт был откинут и опирался о землю. Шувалову помогли подняться. Вдоль бортов были прилажены неширокие деревянные скамейки. Задний борт закрыли, и повозка тронулась. На ухабах ее трясло, и Шувалов болезненно морщился. Трое или четверо верховых ехали сзади, и время от времени один или другой из них, приблизившись, заглядывал поверх борта и бросал несколько успокоительных слов:
— Не бойся, все будет хорошо.
— Скоро ты сможешь все рассказать!
— Долго нам ехать? — спросил Шувалов.
— Пока не приедем.
Дороги Шувалов не видел. Сверху было синее безоблачное небо, иногда в повозку падала тень — когда над дорогой нависал длинный сук дерева. Видимо, дорога была обсажена деревьями, потому что, как помнил Шувалов, вокруг была степь и лишь на горизонте они с Ульдемиром видели узкую полоску леса. Колеса поскрипывали, изредка слышались короткие выкрики, обращенные, вернее всего, к лошадям, да ударялся снаружи в повозку отброшенный копытом камешек. Если бы не тряска, можно было бы обстоятельно поговорить, но сейчас велика была опасность прикусить язык. Тем не менее, упустить такую прекрасную возможность получить информацию было бы непростительно.
Шувалов выждал, пока один из всадников не приблизился снова.
— Друг мой! Скажите, пожалуйста…
Верховой неожиданно рассмеялся — весело, но не обидно.
— Ты очень насмешил меня, — проговорил он наконец. — Обратился ко мне так, как будто меня — много. Где ты научился так говорить?
— Я всю жизнь говорю так. Но оставим это, я хочу тебя спросить вот о чем: вас тут много?
— Ты не умеешь считать до пяти?
Остальные всадники тоже приблизились, теперь двое ехали по бокам телеги, двое — сзади, где тоже было все слышно.
— Ты наверняка умел, — сказал ехавший слева. — Ничего, тебя вылечат, ты вспомнишь.
— Я спросил вот о чем: много ли людей живет в вашей стране?
Первый всадник задумался, равномерно поднимаясь и опускаясь в такт шагу лошади.
— Знаешь, я никогда об этом не думал. Мое дело — грузить и возить, и каждый день ранним утром я узнаю, что и где я должен взять и куда отвезти: иногда хлеб или мясо, иногда вещи, сделанные мастерами, сегодня вот должен был вывозить домашнюю утварь из пустого города, а вместо нее вот везем тебя, но сразу же вернемся туда. Да, вот это я знаю, а сколько людей — не смогу сказать тебе. Видишь ли, мир велик: есть Уровень, есть Лес, а есть и Горячие пески, где строят башни. И везде живут люди.
— Но сколько живет в вашем городе, ты знаешь?
— О, наш город большой, окружной, у нас есть суд. Сколько людей? Ну вот, когда я развожу мясо, я беру телегу в полтора раза больше этой и объезжаю город один раз, и никто больше в тот день мяса не возит.
— Так, так; сколько же мяса съедает в день каждый из вас?
— Столько же, сколько и ты, я думаю.
— Я? Откровенно говоря, я сторонник растительной пищи… А что вы едите кроме мяса?
— Что и все: хлеб, овощи. Иногда рыбу…
— Очень интересно. А что возишь ты, когда едешь к мастерам?
— Иногда плуги и бороны, иной раз столы и стулья, а то забираю у ткачей полотно и везу швеям. Но кто может перечислить все? Легче пересчитать лепестки на кусте сирени — весной, когда ее запах струится в крови…
— О! Как ты говоришь!..
— Тебе кажется смешным, когда говорят так? Разве там, где живешь ты, не любят красоты?
— В чем же по-твоему красота, друг мой?
— Боюсь, ты и вправду болен. Красота во всем. Встань и выгляни через борт: разве деревья не красивы, и степь, что за ними, и изгиб дороги, и лошади, которым легко тащить телегу? И небо, и шелест ветра…
— Да, это очень красиво. А солнце — тоже?
— Мы смотрим на него каждый день. Как и вы все: не говори, что вы не смотрите на него. Мы смотрим и молчим, не отвлекаемся — смотрим и думаем… Но ты смеешься надо мной, заставляя рассказывать то, что знают все!
И всадник, нахмурившись, отстал.
Люди, думал Шувалов. Такие же, как мы. И язык. Великое везение. Или совпадение?.. Уровень этой поэтической цивилизации явно невысок: цивилизация познается прежде всего по ее дорогам… Нет, безусловно, не совпадение, а закономерность: на таком в общем-то небольшом удалении от Земли вряд ли могла возникнуть принципиально иная жизнь — Вселенная не так богата разумом… Что это: жизнь, имеющая с нами общий источник, или это — наша ветвь? Можно было бы сомневаться, если бы не язык — это наш язык, и можно даже определить эпоху: общий язык на Земле возник далеко не сразу. Эпоха тех, самых первых звездных экспедиций. Потомки и родственники землян. Значит, мы должны спасти не кого-нибудь, а своих братьев, даже не двоюродных — родных. Но уже много столетий минуло с тех пор, как их предки покинули Землю, и трудно сказать, какова суть этой маленькой цивилизации. Первое впечатление — благоприятное. И все же он остерегся сказать им, что в городе остался Ульдемир. Что-то остановило. Что: интуиция? Еще что-то? Может быть, капитану следовало бы находиться здесь, рядом? Хотя — зачем? С контактом он, Шувалов, справится. Плохо только, что нет возможности связаться с кораблем. И никто не будет знать, где искать его.
Впрочем, беда невелика. Как только он договорится с правителями, он объяснит им, как найти остальных: кто-нибудь из экипажа, надо полагать, будет постоянно дежурить на месте сегодняшней высадки. Хорошо, если бы они этим и ограничились…
Ну и колдобины!.. Да, приятные люди, но наивные. «Мы глядим на солнце». Глядеть, друзья мои, можно сколько угодно, от этого никому легче не станет. Тут нужны куда более действенные средства. Стихийная наивность. Зато они красивы. Так же, как и мы. Одеваются странно, но приятно для глаз. Интересно, это здешняя мода, или унаследована от эпохи, когда улетели их предки? Ах, как пригодился бы тут историк!..
Повозка поскрипывала, глухо стучали копыта лошадей.
* * *С раннего утра Аверов с головой ушел в работу: звезда была здесь, рукой подать, и можно было более тщательно разобраться в тех процессах, что в ней происходили, и понять, каким же временем экспедиция располагает. Модель давала немалый разброс: взрыв мог произойти и через год, и через десять, считая от нынешнего дня. И прошло немало времени, пока он не спохватился, что ничего не ел, не получал никакой информации и совершенно не знает, что происходит на свете.
Он ввел в компьютер программу, убедился, что она принята, и направился вниз — в Центральный пост.
Он нашел там Уве-Йоргена. Пилот курил, глядя на экран, на котором неторопливо поворачивалась планета.
— Здравствуйте, Уве-Йорген. Простите, не помню, виделись ли мы сегодня.
— О, да. Перед выходом группы.
— Они еще не вернулись?
— Еще и не время.
— Никаких сообщений?
— Никаких, доктор. Наверное, просто не обнаружили ничего интересного. Не беспокойтесь, вернутся в срок. Капитан, судя по его словам, в свое время был на военной службе. Значит, у него есть подлинное представление о том, что такое дисциплина и точность.
— Вы так чтите дисциплину? А мне казалось, что рыцари… Да, я давно собираюсь спросить: вы действительно участвовали в крестовых походах?