Богданов бросил ненужный бинт и присел на перину.
– Андрей! – внезапно спросила Аня. – Это правда?
– Сам не могу поверить! – сказал Богданов. – Сквозное ранение груди! Зажило! За сутки!
– Я не об этом! – она поморщилась. – Слова, которые говорил вчера?
– Ты слышала? – удивился Богданов.
– Каждое слово! Могу повторить!
– Не стоит! – сказал Богданов. – Понимай как хочешь и поступай как знаешь, но говорил, что думал. Что давно в сердце носил.
– А как же княжна?
– Никак!
– Совсем-совсем?
– Наверное…
Глаза ее повлажнели.
– Тебе плохо? – встревожился Богданов. – Рана болит?
– Сердце…
Он взял ее запястье. Пульс отозвался упруго и ровно.
– Что ж ты раньше молчал? – прошептала она. – Почему?..
Богданов наклонился и коснулся губами розового пятнышка под ключицей. Аня вздрогнула и умолкла. Маленькая грудь с розовым соском оказалась рядом, Богданов поцеловал этот нежный бугорок. Бережно и ласково. Затем, чтоб не обидно, поцеловал и второй. Легко касаясь губами гладкой кожи, он двинулся к пупку, спустился ниже и замер у завитков русых волос. Когда поднял голову, взор ее был затуманен. Богданов осторожно опустил ей рубашку на всю длину тела, расправил складки, укрыл периной. Затем встал.
– Ты куда? – встревожилась Аня.
– Спать! Глаза закрываются.
– Ложись! – Она хлопнула по перине.
– Аня! – нахмурился Богданов. – Я хочу спать!
– Другого не предлагаю! – обиделась она. – Я же не Клавка! Зачем валяться на жесткой лавке? Места хватит!
Богданов сбросил рубаху, сапоги и с наслаждением вытянулся под мягкой периной. Она немедленно подкатилась, примостила голову на его плече.
– Андрей! – сказала тихо. – Ты можешь повторить?
– Что?
– Те слова.
– Анечка! – сказал Богданов. – Милая, родная моя! Я тебе повторю, я тебе скажу много нового, я расцелую тебя от макушки до пяток, но позже. Смертельно хочется спать!
– Ладно! – сжалилась она. – Спи! Только смотри – обещал!..
Уснул он мгновенно. Опершись на локоть, Аня смотрела на его лицо. Осторожно поправила упавший на глаза чуб, разгладила усы, затем ласково поцеловала закрытый глаз.
– Лисикова! – пробормотал он сквозь сон. – Накажу!
Она засмеялась и пристроилась на его плече.
– Я теперь не Лисикова! – сказала довольно. – Я – Богданова!
* * *Богданов проснулся рано. В полку он привык летать ночами, а спать днем, поэтому рассветов не наблюдал. Только здесь оценил эту радость. Первые, прозрачные лучи солнца, падающие сквозь окошко, пляшущие в световых потоках пылинки, щебет птиц за стеклом… Богданов потянулся и сел. Аня спала, уткнувшись лицом в подушку. Перина сползла, оголив ее спину. Богданов бережно прикрыл и спрыгнул на пол. Оделся и вышел. В конюшне он оседлал мышастого и поскакал к реке. Там бросил поводья, разделся и нырнул с высокого берега.
Прохладная вода обожгла. Богданов выскочил на поверхность, завопил дурным голосом и широкими саженками рванул к другому берегу. Выскочив из воды, повалялся на песке и поплыл обратно. Оказавшись под обрывом, нырнул, достал пальцами песчаное дно и пробкой выскочил на воздух – глубоко. Сила и здоровье переполняли его. Нырнув еще разок, в этот раз не до дна, выскочил на поверхность, лег на спину и расставил руки. Течение медленно несло его, он не препятствовал. Чистое, словно умытое, солнышко светило в лицо, согревало тело, Богданов закрыл глаза и отдался потоку. Это было хорошо! Он так разнежился, что едва не задремал. Недовольный гогот привел его в чувство. Лейтенант открыл глаза. Течение снесло его прямо в стаю гусей. Большие серые птицы, расступившись, недовольно косились на человека. На берегу встревоженно смотрел на чужака мальчик лет пяти.
– Все нормально! – сказал Богданов и помахал пастушку рукой. Тот робко махнул в ответ. Андрей нырнул и под водой подплыл к берегу. Нашел удобное место и выбрался на луг. Пастушок смотрел на него все еще настороженно. Богданов улыбнулся мальцу и зашагал по траве к мышастому.
По пути он обсох, вытираться не пришлось. К тому же полотенце он, конечно же, забыл. Богданов оделся, навернул портянки и обул сапоги. В этот момент за спиной кашлянули. Богданов стремительно обернулся – Конрад.
– Доброе утро, кондотьер! – сказал капитан.
– Доброе! – улыбнулся Богданов.
– Жеребца твоего узнал, – сказал Конрад, – в Сборске нет другого такой масти.
Наемник выглядел встревоженным.
– Все хорошо, Конрад! – сказал Богданов. – Я здоров, а в кустах никто не прячется. Можно купаться!
– Как Анна? – спросил капитан.
– Здорова!
Конрад смотрел недоверчиво.
– Можешь навестить! – засмеялся Богданов. – От раны следа не осталось. Разговаривает, сидит, ходит.
– Ты ее исцелил! – сказал Конрад. – Я еще в первый день заметил. Бабы несли детей, а ты исцелял. Не знаю, чьей силой ты лечишь – Божьей или дьявольской, но я рад!
Богданов хмыкнул.
– Не сильно сердишься, кондотьер? – спросил Конрад. – За Анну?
– Если б она умерла, – сказал Богданов, – я б устроил вам разбор полетов и приговор трибунала с немедленным приведением в исполнение. Вас потом бы собирали по частям! Но раз Анна жива…
Конрад не понял про трибунал и приведение в исполнение, но переспрашивать не стал. Не стоило кликать лихо.
– Их Жидята привел, – сказал Конрад, – потому подобрались незаметно.
– Об этом Данилу попытаю! – пообещал лейтенант. – Его кметы были в дозоре. Откуда про Жидяту ведомо?
– Поймали троих, они сказали. Сам Жидята убег… А этих повесили.
– Зачем?
– На что они? Орден не выкупит, а парни злы… Мы потеряли троих, у Данилы кмета срубили. Хоронили вчера. Я не звал тебя, кондотьер, сам понимаешь…
Богданов кивнул.
– Вот еще, – сказал Конрад нерешительно. – Есть раненые, пятеро. Не посмотришь?
Лейтенант кивнул и вскочил в седло. Конрад ехал рядом. Из пятерых раненых двое оказались тяжелыми. Богданов клал руки на лбы наемников, чувствуя, как истекает из них тепло. Из казармы он вышел уставшим, у порога повалился на землю. Конрад топтался рядом. Когда слабость ушла, лейтенант встал.
– Я удвоил охрану, – сказал Конрад. – Возле птицы теперь четверо. Солдаты патрулируют посад. Тебя вот сразу заметили. Больше такого не повторится!
Богданов кивнул и взобрался на мышастого. К себе он вернулся озабоченным. Аня встретила его у порога. Она встала и, пока его не было, переоделась. На ней была новая вышитая сорочка и красная понева, из-под подола выглядывали желтые носки сапог. Лицо штурмана сияло, из больших серых глаз изливалась радость, она удивительно похорошела. Богданов не поверил глазам.
– Какая ты красивая! – сказал изумленно.
– Ульяна приходила! – пояснила Анна. – Все ахала! Помыла меня, приодела.
– Я не о том! – возразил Богданов. – Прямо светишься!
Она засмеялась.
– Ты где был?
– Купался. Навестил раненых швейцарцев. Есть тяжелые.
Она попыталась принять скорбный вид, но не смогла. Радость распирала ее изнутри.
– Кто еще приходил? – спросил Богданов.
– Княжна – справиться о здоровье. Тебя спрашивала. Я ей рассказала.
– Что? – насторожился Богданов.
– Выхожу за тебя замуж!
– Аня! – нахмурился Богданов. – Среди слов, которые говорил, не было о замужестве.
– Как?! – растерялась она. – Разве это не одно и то же?
– Не одно. – Богданов прошел к скамье и сел. – Я ни от чего не отказываюсь – ни от слов, ни от обещаний, но о замужестве речь не шла. И вообще… Если помнишь, идет война, конца ей не видно. Какая женитьба? Это раз. Во-вторых, прежде чем назначить меня в женихи, следовало спросить. Хотя бы из вежливости.
Глаза ее померкли. Утратив радостный свет, лицо ее подурнело, стало некрасивым. Губы начали дрожать.
– Пойду! – сказал Богданов и встал.
– Андрей! – окликнула она. – Товарищ лейтенант!
Он обернулся.
– Я… – сказала она, – я… Как только увидела тебя… Я не могла надеяться, я запретила себе… Все девчонки влюблены в лейтенанта Богданова, среди них столько красивых! А я кто? Как назначили в экипаж, даже не замечал, а потом и вовсе сказал, что выгонишь. Я плакала… Мечтала погибнуть с тобой, чтоб похоронили в одной могиле. Если б ты женился на другой, даже княжне, я бы снесла. Погоревала бы, но снесла. Все равно никакой надежды! Но ты сказал, и я поверила… Сердце открыла… В дивизии девушка застрелилась от несчастной любви – летчик ухаживал, но женился на другой. У нас провели комсомольское собрание, осуждали ее поступок. Я тоже осуждала… Теперь ее понимаю. Ты спас меня, отдал свое тепло, я это ощутила. Но если говорил, чтоб после бросить, то лучше бы не спасал! Лучше б я умерла! У меня внутри сплошная рана, видеть тебя не могу! Я застрелюсь! У меня в «ТТ» два патрона осталось!
– Аня! Анечка! – Богданов шагнул к ней. – Ты что?
– Он где-то здесь лежал, – бормотала она, оглядываясь, – я видела…
– Аня! Анечка! – Богданов шагнул к ней. – Ты что?
– Он где-то здесь лежал, – бормотала она, оглядываясь, – я видела…
Он обнял ее и прижал к груди. Она затихла.
– Аня! – сказал Богданов. – Я тебя очень прошу!
Она молчала.
– Если ты застрелишься, то и я следом!
– Вот еще! – сказала она, отстраняясь. – Тебе-то зачем? Другую найдешь!
– Другую не хочу!
Она смотрела недоверчиво.
– Вот тебе крест!
Она растерянно улыбнулась и вдруг покачнулась.
Он подхватил ее и отнес на кровать. Уложил на покрывало и прилег рядом. Она не прислонилась. Лежала и смотрела в потолок.
– Прости меня! – сказал Богданов.
– У меня сердце оборвалось! – пожаловалась она.
– Язык у меня с головой не дружит. Дала бы в ухо!
– Я не могу тебя бить! – сказала она. – Я тебя люблю!
Он вздохнул.
– Знаю: ты меня не любишь! – сказала Аня. – Просто не хочешь, чтоб я застрелилась. Ты добрый! На руках меня раненую носил, причесывал, от смерти спасал…
– Я не добрый! – сказал он. – Я сволочь!
– Почему? – удивилась она.
– Это не просто объяснить.
– А ты попытайся!
– Если скажу: давно на тебя смотрю, поверишь?
– Ни за что!
– В том-то и дело! – сказал он и замолчал.
Она заерзала на перине и села.
– Андрей! – спросила тихо. – Ты и вправду… давно?
– Не сказать, чтоб очень. Помнишь, мы вывозили Тихонова, а ты стояла на крыле? Когда прилетели, я снял тебя и в этот миг почувствовал…
– С той поры! – ахнула она.
– Ну… Не сказать, чтоб влюбился, но ощутил. Дальше – больше.
– И молчал?
– Сама знаешь.
– Почему?
– Потому что…
– Расскажи! – попросила она.
– Совестно!
– Сам начал…
Он вздохнул:
– Что тут рассказывать? Я же первый парень в полку! Самые красивые женщины – мои! Восхищенные взгляды девушек – мне! Ты не восхищалась, ты меня осуждала – за Клаву и другое… Меня это задевало. Думал: «Кто она такая?! Подумаешь, малявка смешная! Кто она и кто я?» Стали летать в одном экипаже, и я понял, как ошибся. Оказалось: ты отважная, надежный товарищ. Как ты на крыло встала! Даже бровью не повела! А ведь могла сорваться – и все! Но ребят ранили, им нужна была кабина, и ты вызвалась… Мне хотелось подружиться с тобой, но я боялся. Как было подойти, если осуждаешь? Прогнала бы, а полк смеялся. Первого парня малявка отвергла, позор и стыд! Меня к тебе влекло, а я не мог решиться. Поэтому злился, искал в тебе недостатки и находил. Не упускал случая, чтоб уязвить, искал случай выгнать из экипажа. Когда сказали про Гайворонского, я обрадовался. Наконец-то! Наорал на тебя, до слез довел, а в глубине души радовался. Чтоб ты окончательно поняла, какая я сволочь, признаюсь: даже пожалел, что осколок попал тебе в ногу, а не выше…
Аня молчала.
– Прилетели сюда, появилась Проша… Вот, подумал, настоящая женщина! Вот кого надо любить! Куда Лисиковой до нее! Княжна, красавица, сама в мужья зовет. Чего еще? Не смог – ты стояла между нами. Ты здесь стала расцветать, хорошела с каждым днем. В военной форме смешная, а в платье – загляденье! Маленькая, но такая милая… Взять бы на руки, носить, целовать, гладить… Я с ума по тебе сходил. С Данилой в объезд уехал, думал: с глаз долой – из сердца вон! Не получилось. Не знаю, любовь это или что другое. Ни одной женщине не говорил, что люблю, как-то обходилось, да и сейчас не выговорю. Знаю только: без тебя мне капут. Застрелюсь, повешусь, сдохну… Я понял это, когда ты умирала… Не обязательно, чтоб ты меня любила, главное, чтоб жила. Я не тот, кто тебе нужен, мы такие разные… Сойтись, чтоб потом расстаться, только сердце рвать. Пусть остается как есть.
– Скажи! – спросила Аня, наклоняясь. – Ты это специально придумал? Только что? Чтоб я от тебя отказалась, а ты сейчас же – к своей княжне?
Богданов обиженно засопел.
– Отвечай, когда спрашивают!
– Так и знал, что не поверишь! Лучше бы молчал! Пойду! – Он приподнялся.
– Куда?! – она схватила его за рубаху и швырнула обратно. Затем с размаху села сверху. Богданов охнул.
– Наплел мне с три короба и думаешь бежать?! – сказала она яростно. – Не-е-т, я тебе все скажу! Чтоб знал! Да я… Как подумаю… Я за него Богу молилась! Просила вместе хотя бы денек! А он… Боялся! О друзьях думал, что скажут! Тряпка! Трус! Бабник! Ему словечко стоило сказать! Руку протянуть! Да я бы от счастья умерла!.. Даже не знаю: пристрелить тебя сейчас или погодя?
– Погодя! – поспешил Богданов.
Она глянула подозрительно:
– Это почему?
– Вдруг пригожусь?
– Для чего?
– Ну, там вещи поднести…
– Я тебе дам вещи! – Она размахнулась.
Богданов зажмурился.
– Боишься! – сказала она злорадно. – Ага! Не стану тебя убивать! Казнить буду! Мучить! Чтоб знал, что я испытала!
Маленькая ручка схватила Богданова за ухо и стала больно выворачивать.
– Это тебе за «малявку смешную»! – шипела Аня. – Это… – она взялась за второе ухо, – за осколок, который чуть бы выше. Это… – она схватила его за волосы и несколько раз ткнула головой в подушку, – за княжну – настоящую женщину и красавицу…
Богданову было не столько больно, сколько смешно, но он не подавал виду.
– Что б еще? – задумалась Аня, бросив его волосы. – Может, там открутить? – Она мечтательно глянула в промежность пилота.
– Анечка! – встревожился Богданов. – Там не надо! Я тебя умоляю!
– Ладно! – смилостивилась она и освободила жертву. – В другой раз!
Богданов лежал смирно, как мышка.
– Что молчишь? – спросила она сердито. – Язык проглотил?
– Боюсь, и его открутишь!
– Следовало бы! – Она наклонилась.
Богданов на всякий случай зажмурился. Теплые губы коснулись его губ и замерли. Он помог им раздвинуться и припал к ее устам, как к источнику в жаркий день, – с наслаждением истомленного жаждой. Она отвечала неумело, но жадно. Он обнял ее, прижал к себе, она не воспротивилась. Поцелуй вышел долгим, пока не пресеклось дыхание обоих. Она упала на перину, тяжело дыша.
– Здорово! – сказала чуть погодя. – Теперь понимаю, почему в кино так целуются!
– Еще? – спросил он.
– Погоди!
Она села и стала срывать с себя одежду. На пол полетели сапожки, понева, следом рубаха. Богданов смотрел, не понимая. Сбросив с себя все, она легла на живот и вытянулась.
– Целуй от макушки до пяток – как обещал!
Он глядел нерешительно.
– Чего ждешь? – нахмурилась она. – Разучился?
Богданов наклонился и осторожно коснулся губами русой макушки, затем поцеловал завитки на затылке. Она тихонько вздохнула и обмякла. Богданов прошелся по плечикам, затем – лопаткам, двинулся вниз по спинке, пока не уткнулся в упругие полушария. Отдав им должное, он прочертил губами след от бедер до узких пяточек, надолго задержавшись в подколенках. Тело ее трепетало, Аня дышала порывисто и часто. Усилием воли он сдержал порыв страсти и отпрянул. Она замерла, вытянув руки вдоль тела, затем вдруг соскользнула с кровати и сбросила на пол покрывало. Юркнула под перину и требовательно глянула на него.
– Ну?
– Анечка! – осторожно спросил Богданов. – Может, не надо?
– Мне сходить за пистолетом?
Богданов сбросил сапоги, стащил рубаху с портами и нырнул под перину. Она немедленно прижалась к нему. Он приник к ее губам, она отозвалась с неуемной жадностью. Он еле смог оторваться. Отодвинул, поцеловал маленькую грудь, вторую… В этот миг рассудок покинул его. Он не помнил, как оказался над ней, смирной и желанной. Его руки скользнули ей под плечики, он приподнял и прижал ее к себе – ласково, но сильно, и не отпускал, пока последняя судорога не сотрясла его тело. Упав на перину, Богданов уставился в потолок, не видя его. Она лежала рядом – тихо и неподвижно. Он нашел ее руку, погладил.
– Девчонки говорили: в первый раз больно! – сказала она. – Я ничего не почувствовала!
– Совсем ничего?
– Совсем-совсем!
– Я так старался! – огорчился Богданов.
Она настороженно подняла голову и разглядела смешинки в его глазах.
– Опять? Мало мучила?
– Достаточно! – заверил он.
– То-то! – сказала она. – Еще не так могу!
– Не сомневаюсь!
– Каждый день мучить тебя буду! – пообещала Аня. – Ты у меня поплачешь!
Богданов вздохнул.
– Ладно! – сказала Аня. – Каждый день не буду! По понедельникам!
Богданов вздохнул снова.
– Вредный! – Она схватила зубами его мочку и слегка прикусила. Затем выпустила и поцеловала. Он погладил ее по плечу.
– Как быстро все! – сказала она, ероша его волосы. – Даже понять не успела.
– Я понимаю так, – сказал он, – я прощен?
– Не совсем. Но я над этим подумаю.
Богданов опять вздохнул.
– Чего развздыхался? – спросила она сердито. – Ведь получил, чего хотел? Целовал, гладил?..
– Я боюсь, что ты поспешила. Не в того Богданова влюбилась. Кроме прочего, я выпиваю, курю и ругаюсь матом…
– Ничего! – сказала она. – Перевоспитаем!
– Представляю! – сказал он. – Комсомольское собрание. Повестка дня: персональное дело комсомольца Богданова, погубившего девичью честь штурмана Лисиковой.