Аня встала и посмотрела на икону. Христос смотрел строго, будто говоря: «Ишь чего захотела! Не по Сеньке шапка!»
– Я его люблю! – возразила Аня. – Ни Клава, ни княжна, никто другой его так не полюбит. Никогда! Они красивые, избалованные, всегда найдут другого. Я не хочу даже искать! Думать об этом не желаю! Он для меня все! Дороже всех на свете! Дай мне его, Господи! Если не можешь навсегда, то хоть на короткое время! Год, полгода, даже неделю! Лишь бы с ним! Лишь бы он полюбил меня!
Христос на иконе смотрел задумчиво, словно взвешивая ее слова.
– Я на все готова! – заверила Аня. – Пусть меня ранят, пусть даже убьют, только хоть немножечко с ним! Совсем чуточку! Я его так люблю!.. – она всхлипнула. – Честное слово! Пожалуйста, Боженька!..
Глаза Спаса на иконе стали ласковые. Аня перекрестилась и вернулась в постель. Полежала немного и поняла: не уснет. Она встала и оделась, но не в платье. Натянув рубаху и порты, Аня подпоясалась ремнем с неизменной кобурой и вышла из комнаты. Она не знала, зачем туда идет, но чувствовала: надо! Сторож у ворот княжьего двора не спал и отворил ей калитку. Аня шла пустынной улицей сонного города, легко угадывая дорогу. Молодая луна в ясном небе высвечивала рытвины и колдобины, помогая ей сберечь ноги. Возле городских ворот горели факелы и стояли сонные стражники. Заметив ночную гостью, они встрепенулись, но, узнав, успокоились. Аня объяснила, что ей нужно. Стражи, не задавая вопросов, сняли засов и приотворили створку. У капонира пришлось сложней. Ее окликнули издалека, затем прокричали что-то властно и сурово. Аня не разобрала чужих слов, но поняла: велели стоять и не двигаться. Она крикнула в ответ: «Богдан!» Один из стражников, держа алебарду на изготовку, подошел ближе, узнал и отсалютовал оружием. Вдвоем они подошли к плетню, здесь ей отсалютовал второй стражник. Аня шмыгнула в проход. В капонире она стащила кожаное покрывало с кабины пилота (Андрей озаботился о покрывалах в первый же день) и забралась внутрь.
В пилотском сиденье ей стало тепло и уютно. Здесь совсем недавно сидел он, здесь была она, когда вела «По-2» ему на выручку. Ей тогда пришлось несладко: из-за высокого сиденья ноги почти не доставали педалей, управлять самолетом было неловко и трудно. Поэтому и «скозлила» при посадке. Но он все равно ее поцеловал…
Аня забылась в грезах и не заметила, как задремала. Во сне она увидела Андрея. Он сидел на берегу реки и смотрел на быструю воду. Аня подошла и встала рядом. Он повернул голову, глянул грустно:
– Надо переплыть, а я не решаюсь…
– Зачем тебе плыть?
– Ты же просила…
– Я не хочу тебя принуждать! – смутилась Аня. – Я вдруг подумала… Ты меня поцеловал…
– Я целовал тебя за храбрость! – отвечал он. – Ты же просишь любви.
– Прости, пожалуйста! – заторопилась она. – Я больше не буду!
– Будешь! – вздохнул он. – Еще как будешь! Почему обязательно любовь? Почему нельзя дружить?
– Можно! – согласилась Аня. – Я согласна!
– Но любить не перестанешь?
– Не перестану! – призналась она.
– Ну и как мне быть?
– Переплыви реку!
– Думаешь, смогу?
– Сможешь! Ты все можешь! Поплывем вместе! Я поддержу!
– Я подумаю, – сказал он.
– Пожалуйста! – попросила она. – Подумай!
Он умолк, она тоже замолчала. Река струилась у их ног, водные растения вытягивались под напором течения и колыхались будто от ветра.
– Смотрю на эту воду, – сказал он, – она все бежит и бежит. Тысячу лет до нас бежала, и после нас бежать будет. Мы вот ссоримся, воюем, убиваем друг друга, ищем любви, а река все течет. Наступит час, и мы канем в эту воду, не оставив следа…
– Андрей! – встревожилась она. – Не говори так! Не надо! Что с тобой? Я боюсь!
– Не надо бояться, просто будь осторожней. Не лезь под стрелы!
– Какие стрелы? Ты о чем?
– Они уже близко. Будь осторожна, девочка моя! Будь осторожна…
Облик его стал бледнеть и расплываться. «Не уходи!» – хотела сказать Аня, но он исчез. Тревожный, звонкий стон меди пробудил ее – за плетнем стражник трубил в рожок. Аня протерла глаза и глянула вперед. Плетень закрывал обзор. Она вскочила на сиденье и увидела всадников. Они мчались к капониру. Всадники были в кольчугах и шлемах, только один в белом плаще. Аня пригляделась и различила на плаще черный крест, хорошо знакомый ей по прошлой жизни. Немцы!
Аня дернулась съехать вниз, к гашетке крыльевого «шкаса», но в следующий миг сообразила: ленту из патронного ящика они с Андреем давно вытащили, «ДТ» Андрей уносит в хоромы. Она безоружна, если не считать «ТТ». Аня рванула крышку кобуры и успокоилась, ощутив в ладони холод металла. В Плескове она истратила три патрона. Аня достала початую обойму, заменила ее запасной и только затем глянула поверх плетня. Немцы подскакали совсем близко, передние спешились и натягивали арбалеты. Прежде чем Аня успела сообразить, немцы выстрелили. Плетень вздрогнул от ударивших в него тел. «Часовые убиты!» – поняла Аня. Она нахмурилась и подняла «ТТ».
В запасном полку им не давали личного оружия, штурманское дело освоили бы. Стрелять Аня стала в экипаже. Патронов в полку было много, днем, в ожидании полетов, летчики ходили в балку. Стреляли по консервным банкам – их много валялось у кухни. Банки были большие и маленькие, в одних привозили жир, масло, повидло, в других – тушенку и рыбу. У Ани получилось почти сразу. Сначала тяжелый «ТТ» плясал в ее руке, она никак не могла прицелиться. Богданов, заметив, взял ее левую ладошку и подставил под рукоять пистолета в правой. «ТТ» сразу успокоился, послушно указал мушкой на цель. Аня нажала на спуск. Банка со звоном подпрыгнула, покатилась по траве. Пилоты одобрительно зашумели. Кто-то поднял и поставил на камень банку, Аня вновь сбила ее. У нее получалось. Она не спешила и все делала правильно: затаивала дыхание перед выстрелом, мягко давила на спусковой крючок…
К капониру бежали немцы с топорами. Аня вытянула руку с «ТТ», подставила под рукоять ладошку и навела ствол на грудь переднего. Пистолет звонко выстрелил, немец упал. Аня переместила прицел на следующего. Она стреляла по врагам, как по банкам, – спокойно и методично, тщательно прицеливаясь. Когда упал четвертый пехотинец, немец в плаще закричал, указывая в ее сторону. Аня увидела, как арбалетчики, сторожившие подходы, разом повернулись к плетню. Сообразив, она нырнула в кабину. Стрелы шмелями пропели над ее головой и врезались в земляной вал за самолетом. Стрелять из кабины больше нельзя – немцы взяли прицел. Андрей советовал не лезть под стрелы…
Аня выбралась на крыло и соскочила на землю. Протиснулась в узкий проход между плетнем и земляным валом. Если арбалетчики натянут тетивы, она успеет спрятаться. Аня вытянула руки и первым же выстрелом свалила дюжего немца с топором. Всадник в белом плаще опять закричал и устремился к ней, метя копьем. Аня отчетливо видела остро отточенный наконечник, он колыхался на уровне глаз. Страх сжал ей сердце, но она сумела собраться. Навела мушку в черный крест на груди врага. «ТТ» подпрыгнул и выплюнул гильзу. Всадник уронил копье и потянулся за мечом. Аня выстрелила навскидку, почти не целясь. Немец вылетел из седла, врезался шлемом в землю. Конь встал, загородив Ане обзор. Она отбежала в сторонку и выпустила оставшиеся патроны в ближних немцев. Те отшатнулись, но не упали. Аня торопливо сменила обойму, передернула затвор и стала целиться тщательнее. Это было трудно: враги метались по лугу, некоторые взбирались на коней и скакали прочь. Аня увидела, как от ворот города несутся на лошадях кметы, некоторые полуодетые, но с саблями в руках, от казармы бегут наемники с алебардами на изготовку.
– Ага! – закричала она. – Струсили!
Она выстрелила в сторону убегавших врагов – раз, другой, просто так, не целясь. Опустила «ТТ», улыбнулась. Радость переполняла ее. Она смотрела вперед, не замечая происходящего поблизости.
…Арбалетный болт ударил ей под ключицу. Аня качнулась и шире расставила ноги. Мир вокруг стал неустойчивым и зыбким. Земля неудержимо рвалась навстречу, и противостоять ей не было сил. Аня опустилась на колени, затем упала на бок. Она не видела, как подскакавшие кметы, хекая, наотмашь рубят врагов, как наемники с остервенением секут и колют немцев алебардами. Она ничего более не видела и не слышала…
15
Когда Богданов прибежал к капониру, все было кончено. Валялись на земле трупы людей и коней, толпился набежавший люд, наемники уносили раненых и ловили орденских коней. Лейтенант бесцеремонно растолкал толпу и ворвался в капонир. «По-2» был цел. Богданов прошел вдоль одной стороны самолета, затем другой – ни вмятины, ни царапины. Кожаное покрывало с кабины пилота было снято – кто-то сидел внутри. Богданов заскочил на крыло, глянул внутрь – все на месте. Сунув «ДТ» в кабину, лейтенант вышел наружу и вдруг увидел группу швейцарцев и кметов. Они разглядывали что-то, лежащее на земле. Один из наемников поднял взгляд на Богданова, и на лице его проступил страх. Еще не понимая, но предчувствуя беду, Богданов рванулся вперед.
…Аня лежала на боку, поджав ноги. Рукоять «ТТ» она так и не выпустила. Богданов, склонившись, машинально забрал пистолет и только затем, осознав, упал на колени. Наклонился к ее лицу. Она дышала! Хрипло, со свистом, но дышала! Лейтенант присмотрелся. Короткий арбалетный болт вошел ей в грудь с левой стороны, чуть пониже ключицы, и, пробив тело, вышел меж лопаткой и позвоночником. Навылет. Потерявший силу болт с окровавленным древком валялся рядом. Богданов метнулся к самолету, достал из кабины индивидуальный пакет. Зубами сорвал оболочку. Бинтуя поверх одежды, понял: дела плохи. Кровяные пятна на рубашке Ани были маленькие, чересчур маленькие для такого ранения.
– Кровь внутрь пошла! – прошептал кто-то за его спиной.
Богданов не отозвался. Подхватил с земли легонькое тело и понес. Люди дали ему проход, но он не видел этого. Шел, как в тумане, скорее чутьем, чем зрением, угадывая путь. Никто не окликнул и не остановил его, хотя люди бежали навстречу толпой. Перед лейтенантом и его ношей расступались. Богданов миновал ворота, вступил в княжий двор и поднялся по лестнице. В своей комнате он положил Аню на кровать. Кто-то принес и поставил на лавку бадейку с теплой водой. Богданов омыл в ней руки, вытер рушником и подступил к раненой. Он снял повязку, затем раздел Аню до пояса, вспоров окровавленную рубаху ножом. Перебинтовал рану свежим пакетом. На подушечках старого кровяные пятна были с пятак – ничего не изменилось. Подскочившая служанка помогла стащить с Ани сапоги и порты, переодела ее в свежую рубаху и, пока Богданов держал штурмана на руках, расстелила постель. Укрыв Аню периной, Богданов оглянулся. В комнате толпились люди, много людей. Лица их расплывались, а когда черты проступали, Богданов их не узнавал.
– Выйдите! – сказал лейтенант. – Все!
Он не стал наблюдать, как выполнят его приказ, знал: ослушаться не посмеют. Он подтащил к кровати тяжеленную лавку, двигая ее словно пушинку, сел. Служанка поставила рядом кувшин с водой, положила ворох чистых тряпок. Кто-то принес и поставил в угол забытый Богдановым «ДТ». На лавку положили пояс Ани с кобурой, ее одежду, аккуратно поставили сбоку ее сапоги. Лейтенант остался один. Он сидел, глядя на бледный лик раненой, и молчал. Он не мог говорить – слова сохли во рту. Как она оказалась у капонира ночью? Откуда прискакали враги, если вокруг Сборска стража? Кто и как подставил девочку под стрелу? Кто виноват?
Вопросы были без ответов. Лучше, однако, было думать о них, чем о том, что происходило на расстоянии вытянутой руки. Стрела пробила Ане верхушку легкого. Из поврежденных сосудов сейчас изливалась кровь, застывая внутри сгустком, способным убить самого крепкого мужчину. Аню могла спасти операция. Срочная, проведенная опытным хирургом в обстановке госпиталя и при наличии хотя бы медсестры. Он всего лишь недоучившийся студент, ни разу не державший в руках скальпеля. Нет госпиталя, нет медсестры, скальпеля – и того нет. Можно использовать «золинген». Воткнуть нож меж ребер, расширить рану и сделать сток для крови. Тогда будет надежда. Богданов думал об этом, но сознавал: не сможет. Рука не поднимется. Кромсать ножом нежное девичье тело нужно другому, постороннему…
Богданов не замечал течения времени. Солнечный луч на полу побежал к стене, поднялся вверх и вовсе исчез, а Богданов все сидел у кровати. Внезапно Аня застонала. Богданов вскочил и потрогал ее лоб. Он пылал. Богданов намочил тряпку и положил ей на лоб. Шло время. Она что-то прошептала. Богданов наклонился.
– Солнышко… Помоги…
Богданов потрогал ее руки и ноги – они ощутимо стали холоднее. Последняя стадия. Час-другой…
Внезапное рыдание исторглось из его груди. Он взял ее руку, прижал к губам.
– Анечка! Милая! Сердечко мое отважное! Родная моя! – говорил он, как безумный, гладя ее по лицу. – Не умирай! Я тебя очень прошу! Я тебя умоляю! Как же я без тебя? Я пропаду!.. Ты для меня все! Моя Родина, самый близкий и дорогой человек на свете! Я тебя очень прошу! Я все для тебя сделаю – все, что прикажешь! Только не умирай! Пожалуйста!..
Он еще что-то говорил – долго и бессвязно. Внезапно она пошевелилась.
– Солнышко… – уловил он, и тут же из памяти выплыл образ старца в черной шапочке. Он будто говорил укоризненно: «Придет время – не жалей тепла!»
Богданов стал срывать с себя одежду…
* * *Она лежала на снегу и замерзала. Вокруг простиралась равнина – тоскливая и пустынная. Она была одна на огромном заснеженном поле, одна под равнодушным серым небом, беспомощная, неподвижная. Снег медленно, но верно высасывал тепло из ее тела. Оно уходило вместе с жизнью – безвозвратно, навсегда. Время от времени в небе проглядывало солнышко: яркое, желанное, но не желало согреть.
Она впала в забытье, а когда очнулась, ничего не изменилось. Снова были пустынная равнина, серое небо, снег и ледяная стынь, ползущая от кончиков пальцев. Никто, совершенно никто ее не видел, никто не мог ей помочь. Равнодушное солнышко время от времени выглядывало из-за облаков, но снова пряталось. Стынь ползла от ног и рук и уже леденила сердце.
– Солнышко! – позвала она из последних сил. – Помоги!
Солнце приблизилось, потрогало ее лучиками. Оно стало гладить ее, успокаивать, произнося ласковые слова. Каждое из них западало в сердце, но не согревало. На сердце ее нарастал лед.
– Солнышко!.. – прошептала она в отчаянии.
Солнце отшатнулось и скрылось за облаками, оставив ее одну. Она хотела заплакать, но сил не оставалось даже на слезы. «Господи!» – прошептала она, готовясь к худшему. Но облака внезапно исчезли, пропало серое небо и равнина. Огромное, пышущее жаром солнце ринулось к ней и заключило в объятья. Засмеявшись от радости, она приникла к нему и стала жадно впитывать исходящее от солнца тепло…
* * *Богданов разлепил глаза и некоторое время смотрел в потолок. В комнате было сумрачно – день клонился к концу. Он медленно повернул голову – сил совсем не осталось, посмотрел на Аню. Она спала на его плече, ровно и тихо дыша. Он коснулся губами ее виска – жара не было.
Громадным усилием воли Богданов заставил себя приподняться и сползти с кровати. Откинуть перину сил не оставалось, он сунул под нее руку и нащупал ее ноги. Теплые…
Страшно было подумать о том, чтоб одеться, но он заставил себя. Его шатало, дважды он ударился о лавку, один раз упал на пол, но порты с рубахой все же натянул. О том, чтоб навернуть онучи, смешно было думать. Он воткнул босые ноги в сапоги и, держась за стенку, вышел из комнаты. По коридору брел, как моряк по палубе в шторм. Его носило от стены к стене, но он все же дотащился до лестницы, спустился, вернее, сполз во двор. Он не сознавал, куда и зачем идет, его вело, и он следовал зову. Так раненое животное ищет в лесу спасительную травку. Шатаясь, Богданов добрел до бани в углу княжьего двора. Здесь, под окном, среди мощеного двора была заплатка живой земли. Он рухнул на нее и закрыл глаза.
Пробудило его ощущение чьего-то пристального взора. Богданов открыл глаза и сел. Перед ним толпились люди, много. Впереди стояли и смотрели на него Евпраксия с Данилой. Вернулись…
– Она будет жить! – сказал Богданов, глупо улыбаясь.
Они смотрели на него с тревогой.
– Ей лучше! – заверил Богданов. – Можете посмотреть. Господи, как я счастлив!..
Евпраксия закусила губу, повернулась и ушла. Следом потянулись остальные. Выскочившая из-за спин Неёла поднесла летчику пирожок и кувшин молока. Богданов ощутил зверский голод и набросился на еду. Пока он ел, толпа рассосалась, остался только Данило.
– Мы тревожились! – сказал сотник, помогая Богданову подняться. – Сказали, со вчерашнего утра не выходил.
– Так это случилось вчера? – удивился Богданов.
Данило кивнул.
– Люди заглядывали к тебе и видели: лежишь с Анной. Думали: она умерла, ты мертвую ее обнимаешь. Боялись за твой рассудок. Потом прибежали – исчез! Куда пошел – никто не видел. Встревожились: куда, зачем? Стали искать. Побежали к бане, а ты здесь… Здрав ли ты, брате?
– Здрав! – ответил Богданов.
Он и в самом деле чувствовал себя лучше. Томила слабость, как после долгой болезни, но это можно терпеть.
– Я пойду к ней! – сказал Богданов.
Данило кивнул.
…Аня не спала. Лежала и смотрела на него ясными, блестящими глазами. Богданов потрогал ее лоб – жара нет. Она вообще не выглядела больной!
Поколебавшись, Богданов откинул перину, завернул ей рубашку и стал разматывать повязку. Она безропотно позволила себя приподнимать и ворочать. Когда грудь открылась, Богданова ждал шок. Раны не было! Розовые пятнышки молодой кожи, как когда-то на месте ранения осколком, – на груди и на спине. На спине пятнышко в виде трехлучевой звездочки – по форме наконечника стрелы.
Богданов бросил ненужный бинт и присел на перину.
– Андрей! – внезапно спросила Аня. – Это правда?
– Сам не могу поверить! – сказал Богданов. – Сквозное ранение груди! Зажило! За сутки!