– Мы же тогда еще учились, – объяснила Мег. – Как только я окончила школу, мы обручились, но потом пришлось отложить свадьбу. Из-за того, что случилось.
– Ты маму потеряла.
– Не только из-за нее. Один из кузенов Гэри, он тоже пропал… две девочки из университета, начальник моего отца, коллега Гэри. Много людей исчезло. Ты ведь помнишь, как это было.
– Помню.
– Казалось, как-то это неправильно… выходить замуж без мамы. Мы с ней были очень близки, и она так радовалась, когда я показала ей обручальное кольцо. На церемонию я собиралась надеть ее свадебное платье.
– И Гэри не возражал против отсрочки?
– Ничуть. Я ж говорю, он очень хороший парень.
– И вы переназначили день свадьбы?
– Не сразу. Года два мы вообще о ней не упоминали. А потом вдруг решили пожениться.
– И на этот раз ты была готова?
– Не знаю. Наверно, я просто смирилась с тем, что мама не вернется. Как и все остальные. А Гэри стал проявлять настойчивость. Твердил мне, что он устал все время скорбеть. Сказал, что моя мама хотела бы, чтобы мы поженились, завели семью. Чтобы мы были счастливы.
– А ты что думала?
– Что он прав. Я тоже устала постоянно скорбеть.
– И что же произошло?
Мег умолкла на несколько секунд. Лори казалось, будто она слышит, как та думает в темноте, пытается сформулировать ответ, тщательно подбирая слова, словно от них зависит ее судьба.
– Мы полностью подготовились к свадьбе. Арендовали зал, выбрали диджея, договорились с фирмой, обслуживающей банкеты. Казалось бы, я должна быть счастлива, да? – Она тихо рассмеялась. – А меня не покидало ощущение, что меня там даже нет, что все это происходит не со мной, а с кем-то другим, с тем, кого я даже не знаю. Смотрите, она разрабатывает дизайн приглашений. Смотрите, она примеряет платье.
– Мне знакомо это чувство, – сказала Лори. – Как будто ты умерла, но сама об этом не знаешь.
– Гэри злился. Не мог понять, почему я не проявляю энтузиазма.
– И когда ты решила сбежать?
– Эта мысль уже зрела у меня какое-то время. Но я все ждала, надеялась, что мое отношение изменится. Ходила к психотерапевту, принимала лекарства, йогой занималась. Ничего не помогло. На прошлой неделе предложила Гэри снова перенести свадьбу, но он даже слышать об этом не хотел. Заявил, либо мы женимся, либо расходимся навсегда. Мне решать.
– И ты пришла сюда.
– Да, – подтвердила Мег.
– Мы рады, что ты с нами.
– Терпеть не могу сигареты.
– Привыкнешь.
– Надеюсь.
На этом их разговор был окончен. Лори повернулась на бок, наслаждаясь мягкостью своей постели, пытаясь вспомнить, когда она последний раз спала на столь удобной кровати. Мег немного поплакала и затихла.
Снимите номер
Нора с нетерпением ждала танцевального вечера – не столько самого мероприятия, сколько возможности сделать публичное заявление, объявить окружающим, что у нее все хорошо, что она оправилась от унижения оскорбительной статьи Мэтта Джеймисона и не нуждается ни в чьей жалости. Весь день она пребывала в вызывающе приподнятом настроении, примеряя все сексуальные наряды из своего гардероба – они и теперь были ей впору, а некоторые сидели даже лучше, чем прежде, – вспоминая танцевальные движения перед зеркалом – танцевала впервые за три года. «Неплохо, – думала она. – Очень даже неплохо». Она словно совершала путешествие во времени, встретив ту, кем когда-то была, и узнав в ней давнего друга.
Наконец она остановила свой выбор на изящном красно-сером платье с глубоким треугольным вырезом. Последний раз она его надевала на свадьбу дочери начальника Дуга, где ее засыпали комплиментами. Даже Дуг сподобился, хотя он был скуп на похвалу. Нора поняла, что сделала правильный выбор, когда показалась в этом платье сестре и увидела недовольство на лице Карен.
– Неужели ты пойдешь в этом?
– А что? Не нравится?
– Просто оно немного… кричащее, тебе не кажется? Люди подумают…
– Мне все равно, – перебила сестру Нора. – Пусть думают, что хотят.
В автомобиле Карен ею овладело волнение, приятнейшее чувство предвкушения – нервный трепет перед субботним выходом в свет – ощущение, которое она помнила со студенческих дней, когда от каждой вечеринки ждала судьбоносных перемен в своей жизни. Это зудящее возбуждение донимало ее на протяжении всей дороги до места проведения мероприятия и пока она шла по школьной парковке; исчезло лишь перед входом в здание школы, когда она увидела афишу:
ВЕСЕЛЫЙ МЕЙПЛТОН ПРЕДСТАВЛЯЕТ:
НОЯБРЬСКИЙ ВЕЧЕР ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
В ПРОГРАММЕ – ДИДЖЕИ, ТАНЦЫ, УГОЩЕНИЯ, ПРИЗЫ
С 20.00 ДО ПОЛУНОЧИ
СТОЛОВАЯ ШКОЛЫ ХОТОРН
«Веселый Мейплтон? – удивилась Нора, внезапно поймав свое карикатурное отражение в стеклянной двери. – Это что – шутка?» Если шутка, то, значит, смеются над ней, не иначе: уже более не молодая женщина явилась в вечернем платье в школу, в которую ее дети никогда не пойдут. «Простите, – сказала она им, словно они притаились где-то у нее в голове, оценивая каждый ее шаг. – Я не подумала».
– В чем дело? – спросила Карен, заглядывая через ее плечо. – Закрыто?
– Разумеется, не закрыто. – Нора толкнула дверь, показывая сестре, сколь неуместен ее вопрос.
– Я в этом и не сомневалась, – раздраженно сказала Карен.
– Зачем тогда спрашиваешь?
– Потому что ты встала как вкопанная. Заткнись, подумала Нора, заходя в центральный коридор – яркий туннель с натертым до блеска коричневым полом и множеством традиционных зеленых шкафчиков, убегающим вдаль, по обеим сторонам. Просто заткнись, прошу тебя. Напротив канцелярии на стене висела коллекция автопортретов школьников, под ними – надпись крупными буквами: МЫ – МУСТАНГИ! С болью смотрела она на все эти свежие, полные надежд, неумело нарисованные лица детей, представляя, как счастливые матери каждое утро отправляют их в школу с ранцами и коробочками для завтрака, а после обеда заезжают за ними и увозят домой.
Привет, детка, как день прошел?
– У них здесь прекрасная программа по изобразительному искусству, – сообщила Карен, словно проводила экскурсию по школе для родителя, выбирающего учебное заведение для своего ребенка. – И музыку хорошо преподают.
– Чудненько, – буркнула Нора. – Я, пожалуй, запишусь.
– Я просто из вежливости. Злиться необязательно.
– Извини.
Нора знала, что ведет себя по-свински. По отношению к Карен это было тем более несправедливо, что только она одна и согласилась составить ей компанию, хотя Нора обратилась к сестре в последний момент. В этом была вся Карен. Норе она не всегда нравилась, у них почти на все были разные взгляды, но она всегда могла рассчитывать на сестру. Все остальные, кому она звонила, – ее якобы близкие подруги из группы мамочек, в которую она больше не входила, – отказались, сославшись на домашние дела и прочее, правда, прежде попытались отговорить ее от посещения этого мероприятия.
Ты уверена, что это хорошая идея, милая? Норе претил их снисходительный тон, то, как они называли ее «милой», словно обращались к ребенку, неспособному принимать собственные решения. Может, стоит немного подождать?
Под «немного подождать» подразумевалось подождать, когда осядет пыль от статьи, той самой, о которой до сих пор еще, наверно, шепчется весь город: НЕ ПРОЧЬ ПОИГРАТЬ И С ДРУГИМИ: ПАПОЧКА-«ГЕРОЙ» ЗАЖИГАЕТ С ХОРОШЕНЬКОЙ ВОСПИТАТЕЛЬНИЦЕЙ. Нора лишь раз прочитала эту статью, у себя на кухне, после неожиданного визита Мэтта Джеймисона, но и одного раза оказалось достаточно, чтобы все грязные подробности бурного романа Дуга с Кайли Маннхейм навечно отпечатались в ее памяти.
Даже теперь, две недели спустя, ей все еще трудно было представить Кайли в роли Той Женщины. В восприятии Норы она оставалась любимой воспитательницей ее детей из детского сада, в который они ходили, – чудесной, энергичной девушкой, недавно окончившей колледж. Даже с пирсингом в языке и татуировкой на левой руке, приводившей в восхищение малышей, Кайли удавалось производить впечатление добродетельного и здравомыслящего человека. Она была автором замечательного письма-характеристики – некогда Нора думала, что будет дорожить им вечно, – в котором на трех страницах был изложен основанный на тщательных наблюдениях подробный анализ первого года пребывания Эрин в детском саду, восхвалявший ее «незаурядные навыки общения», «неистощимую любознательность», «бесстрашие» и «любовь к приключениям». После Четырнадцатого октября Нора месяца два всюду носила с собой это письмо, чтобы иметь возможность перечитать его в любой момент, когда ей захочется вспомнить дочь.
К сожалению, в достоверности обвинений его преподобия сомневаться не приходилось. Он достал из мусорного ящика старенький, очевидно, неработающий лэптоп Кайли – парень в компьютерном магазине сказал ей, что в нем полетел жесткий диск, – и, применив на практике свои недавно приобретенные навыки по восстановлению данных, выудил из компьютера целую коллекцию изобличающих электронных писем, компрометирующих фото и «шокирующе откровенных» бесед в чате между «симпатичным отцом двух детей» и «очаровательной молодой воспитательницей». В статье были представлены несколько скандальных фрагментов из этой переписки, в которых Дуг демонстрировал свою прежде скрытую склонность к эротическому письму.
Нора была потрясена до глубины души, причем не только разоблачительными материалами, преподанными в сенсационно-паскудной форме – разумеется, она ни о чем не догадывалась, – но еще и тем, с каким нескрываемым удовольствием его преподобие предал эти сведения огласке. После того, как разразился скандал, несколько дней она пряталась, переосмысливая свой брак, задаваясь вопросом, неужели каждая минута, прожитая с мужем, была пронизана ложью.
Оправившись от первоначального шока, она осознала, что ей стало легче дышать, как будто камень упал с души. Три года она оплакивала мужа, которого на самом деле не было, по крайней мере, не существовало в той форме, каким она его представляла. Теперь, узнав правду о нем, она поняла, что потеряла чуть меньше, чем думала, то есть фактически часть утраченного к ней вернулась. Как выяснилось, оказывается, она – не скорбящая вдова, а просто еще одна женщина, которую предал эгоистичный супруг. А это менее трагичная, более знакомая роль, которую играть гораздо проще.
– Готова? – спросила Карен.
Они стояли в дверях столовой, наблюдая за толкотней на неярко освещенной танцевальной площадке. Танцующих было на удивление много – сборище немолодых людей, в основном женщин, отплясывающих энергично, хоть и несколько неуклюже, под песню «Little Red Corvette»[61] в исполнении Принса, пытаясь вспомнить молодость, когда они были более гибкими и грациозными.
– Пожалуй, – ответила Нора.
Они шагнули в пещеристую пасть полутемной столовой, и все головы повернулись в их сторону: они мгновенно стали объектом всеобщего внимания. Именно от этого надеялись оградить ее подруги, но Норе было все равно. Если хотят на нее смотреть, пусть смотрят.
Да, это я, думала она. Самая Печальная Женщина на свете.
Вскинув над головой руки, двигая под музыку бедрами, она направилась прямо в толпу танцующих. Карен не отставала, дрыгая руками и ногами. Нора давно не видела, как танцует ее сестра, уже забыла, до чего забавно наблюдать за ней – маленькая грузная женщина, вихляет всеми частями тела, какими только можно, и даже кажется сексуальной в какой-то мере, чего о ней даже не подумаешь, встретив ее в другой обстановке. Танцуя в паре, они улыбались друг другу, напевая: «Маленький красный «Шевроле Корветт». Малышка, ты слишком спешишь!». Нора повернулась влево, потом резко наклонилась вправо, волосами хлестнув себя по лицу. Впервые за долгое время она снова почувствовала себя почти человеком.
* * *Игра, в которую они играли, называлась «Снимите номер». По сути, это была та же «бутылочка», но с одним отличием: игроки голосовали, должна ли парочка покинуть круг и удалиться в укромный уголок или нет.
Голосование привносило элемент стратегии в игру, в которой иначе все зависело бы от воли случая. Приходилось просчитывать самые разные варианты, при каждом вращении стрелки решать для себя, кого бы ты хотел оставить в кругу, а кого – исключить как соперника. Цель – не считая очевидной: поцеловаться с тем, кто тебе нравится, – не остаться одним из двух последних игроков в кругу, потому что оставшаяся парочка тоже должна «снять номер», хотя Джилл по собственному опыту знала, что обычно эти двое просто сидят где-нибудь без дела с кислыми рожами, чувствуя себя неудачниками. В каком-то смысле нечетное количество игроков было предпочтительнее, пусть ты потом не знаешь, куда деваться от стыда и смущения, если в конце игры оказываешься лишней.
Эйми потерла ладони на удачу, улыбнулась Нику Лазарро (мечте любой девчонки) и крутанула волчок, позаимствованный из «Твистера». Стрелка завращалась неясным пятном, потом замедлила ход, вновь обретая очертания, проскочила Ника и направила свое острие точно на Зоуи Грэнтам.
– Боже, – простонала Зоуи – миловидная, фигуристая деваха с челкой а-ля Клеопатра и сочными красными губами, оставлявшими следы на шеях и лицах всех, к кому они прикасались. – Опя-я-ять.
– Да ладно тебе, – обиженно произнесла Эйми. – Не так уж и противно.
Они ринулись друг к другу на четвереньках и поцеловались в центре круга. Скромненько так – без языка, не распуская руки, просто прикоснулись губами, – но Джейсон Уолдрон захлопал в ладоши и заулюлюкал, словно они сосались, как порнозвезды.
– Черт, да! – выкрикнул он, как всегда, когда перед ним разворачивалось лесбийское действо, пусть и не слишком страстное. – Отправляем этих сучек в отдельный номер!
Его никто не поддержал. Следующим рулетку крутанул Ник. Стрелка показала на Дмитрия, и ему снова пришлось крутить. Они играли по сексистским правилам: девочкам приходилось целоваться друг с другом, а мальчикам – нет, – по причинам, которые и так якобы всем понятны. Джилл раздражали эти двойные стандарты. Нет, она ничего не имела против того, чтобы целоваться с девочками – ей это нравилось, правда, только не с Эйми, ведь та ей была почти как сестра. Ее возмущало другое: согласно этим правилам, девочки могут целоваться, но не вправе удаляться в другую комнату, – на том основании, что тогда два парня останутся без партнерш и в игре будет нарушен гетеросексуальный баланс. Джилл пару раз пыталась убедить остальных пересмотреть эту установку, но сторонников у нее не нашлось. Даже Джинни Чун не согласилась с ней, а уж она-то больше всех выиграла бы от этих перемен.
Крутанув рулетку во второй раз, Ник попал на Зоуи, и они стали целоваться, причем довольно пылко, так что Макс Коннолли предложил, чтобы они уединились. Джинни его поддержала, но все остальные проголосовали против: Джилл и Эйми хотели удержать Ника в игре, Дмитрий был влюблен в Зоуи, а Джейсон был шестеркой у Ника и никогда не голосовал за то, чтобы тот уединился с кем-то, кроме Эйми.
С некоторых пор играть стало не так интересно: их компания поредела, интрига из игры ушла. Вот летом было другое дело – настоящее сумасшествие. Бывали ночи, когда в кругу собирались до тридцати человек – на заднем дворе дома Марка Соллерса, – причем многие вообще впервые видели друг друга. Голосование проходило бурно, результаты были непредсказуемые: парочку могли отправить в отдельную комнату как за вялый поцелуй, так и за страстный. Когда Джилл впервые приняла участие в игре, ей пришлось уединиться с одним студентом, который оказался близким другом ее брата. Они немного подурачились, но потом бросили это дело и долго говорили о Томе. Во время той беседы Джилл узнала о брате больше, чем за все годы, что прожила с ним под одной крышей. Во второй раз ей достался Ник. Она его знала по школе, но никогда с ним не общалась. Он был красивый, спокойный, темноглазый парень с гладкими прямыми волосами и внимательным взглядом. С ним она почувствовала себя красавицей, в его объятиях – как у себя дома.
В сентябре, когда студенты разъехались по своим учебным заведениям, игроков поубавилось, сама игра стала скучнее. На протяжении осени число ее участников постоянно сокращалось, пока не осталось только восемь человек, и с тех пор игра проходила примерно по одному и тому же сценарию: Эйми уходила с Ником, Джилл и Зоуи боролись за Макса и Дмитрия, Джинни и Джейсон оставались вместе по умолчанию. Джилл вообще не понимала, зачем они все еще продолжают играть. Для нее эта игра превратилась в дурную привычку, в устаревший бесполезный ритуал, который, правда, всегда сопровождался слабой надеждой на то, что расклад изменится, она снова окажется наедине с Ником и напомнит ему, насколько идеально они подходят друг другу – физически и духовно.
К сожалению, сегодня удача была не на ее стороне. Она заполучила Ника, когда в четвертый раз крутанула рулетку. Он приблизил к ней свое лицо, и она ощутила знакомое волнение, которое мгновенно сменилось столь же знакомым разочарованием, едва он поцеловал ее. Ник даже не притворялся, что она ему неинтересна: сухие губы раскрыты самую малость, язык упрямо сохраняет пассивность в ответ на ее энергичные, но неуверенные попытки разжечь его страсть. Это было настолько унылое зрелище – с Зоуи он целовался куда более пылко; Джилл была уже даже не на втором месте! – что никому и в голову не пришло предложить им вместе удалиться. Когда представление было окончено, Ник вытер губы, равнодушно кивнул, вроде как выражая одобрение, и сказал: «Спасибо, было здорово», – из вежливости. С таким же успехом они могли бы обменяться рукопожатием или помахать друг другу через улицу. Она уже сомневалась, что их летнее свидание имело место, что они провели вместе восхитительные полтора часа на кровати родителей Марка, и это был не плод ее фантазий, не самообман. Но ведь нет, она не приняла желаемое за действительное, живо помнит прохладу белых простыней с маленькими синими цветочками, такими нежными и непорочными. И Ник тогда был по-настоящему ею увлечен. С тех пор изменилось лишь то, что он влюбился в Эйми, в которую рано или поздно влюблялись все парни. Это было видно по тому, как загорался его взгляд, когда стрелка рулетки наконец-то показывала на нее, как он целовал ее – с чувством, с толком, с расстановкой, словно, кроме них, в комнате никого не было, словно их поцелуй вовсе не был частью игры. Эйми вела себя далеко не столь самозабвенно. Было нечто неотвратимо театральное в том, как она ложилась на пол, притягивала его на себя, выгибала спину, вдавливаясь в него всем телом. Когда Джейсон предложил им уединиться, Зоуи его поддержала. Все остальные тоже единодушно проголосовали «за», никто не воздержался.