– Насколько я понимаю, в вашей семье… произошли перемены, – сказала мисс Марголис. – Джилл, очевидно, не совсем к ним приспособилась.
В конце разговора она перечеркнула составленный в начале года список высших учебных заведений, в которые Джилл намеревалась подавать документы – колледж Уильямса[77], Уэслианский университет[78], Брин-Мор[79]; теперь о поступлении в какой-то из них не могло быть и речи. Они, конечно, поздно спохватились, но в предстоящие недели им следует сместить акценты и сосредоточиться на менее престижных вузах. На учебных заведениях, которые более снисходительно отнесутся к отличнице, показавшей отвратительные результаты в одном семестре. К сожалению, заключила мисс Марголис, это то, что мы имеем, и придется считаться с действительностью.
Я сыграю ему на барабане, парам пам пам пам…
– Так что ты думаешь? – спросил Кевин, глядя на дочь; они сидели друг напротив друга за узким столом с пластиковым покрытием.
– О чем? – Она подняла на него глаза: взгляд выжидательный, само лицо непроницаемо.
– Сама понимаешь. Колледж, следующий год, дальнейшая жизнь…
Джилл недовольно скривила рот.
– А, об этом.
– Да, об этом.
Она окунула в маленький соусник с кетчупом ломтик жареной картошки и отправила его в рот.
– Трудно сказать. Я даже не знаю, хочу ли я поступать.
– В самом деле? Джилл пожала плечами.
– Томми поступил в университет. И что из этого вышло?
– Ты не Томми.
Она промокнула рот салфеткой. Ее щеки ее окрашивал слабый румянец.
– Дело не только в этом, – сказала Джилл отцу. – Просто… мы ведь с тобой теперь живем вдвоем. Если я уеду, ты вообще один останешься.
– За меня не переживай. Делай то, что должна делать. Я справлюсь. – Кевин попытался улыбнуться, но улыбка вышла натянутой. – К тому же, когда я последний раз пересчитывал, в доме нас было трое.
– Эйми – не член семьи. Просто гостит у нас.
Кевин пододвинул к себе свой бокал – в нем остался только лед – и через соломинку допил последние капли жидкости. Джилл, конечно, была права. Их осталось всего двое.
– Что скажешь? – спросила она. – Хочешь, чтобы я уехала учиться?
– Я хочу, чтобы ты делала то, чего тебе самой хочется. То, что тебе нравится.
– Опа! Спасибо, папочка. Ты очень помог.
– За то мне и платят большие бабки.
Джилл поднесла руку к голове, рассеянно пощипывая на макушке щетину, которая за последние недели стала заметно гуще и темнее. Теперь, когда кожа не просвечивала сквозь волосы, его дочь выглядела не столь агрессивно.
– Пожалуй, – произнесла она, – следующий год я предпочла бы пожить дома, если ты не возражаешь.
– Нет, конечно.
– Может, поезжу в Бриджтонский университет. Похожу на кое-какие занятия. Может, устроюсь куда-нибудь на неполный рабочий день.
– Разумно, – согласился Кевин. – Неплохой вариант.
Обед они доедали в молчании, едва ли в силах смотреть друг на друга. Кевин знал, что менее эгоистичный родитель был бы разочарован – Джилл заслуживала большего, чем Бриджтонский государственный университет, где учились те, кого не принимали в более престижные учебные заведения, – но он испытывал лишь облегчение, столь огромное, что ему и самому было стыдно. И только когда официантка убрала со стола грязную посуду, он рискнул снова заговорить.
– Я все хотел спросить. Что подарить тебе на Рождество?
– На Рождество?
– Ну да, – подтвердил он. – Это такой большой праздник. Совсем скоро.
– Я как-то не думала об этом.
– Ну же, – настаивал он. – Помоги мне.
– Не знаю. Свитер?
– Цвет? Размер? Подсказка мне не помешает.
– Эска, – отвечала она, поморщившись, словно ей неприятно было раскрывать о себе такие сведения. – Черный, наверно.
– Замечательно. А Эйми что подарить?
– Эйми? – удивленно переспросила Джилл, чуть раздраженным тоном. – Ты не обязан ничего покупать Эйми.
– Как ты себе это представляешь? Она будет сидеть и смотреть, как мы разворачиваем свои подарки?
Официантка принесла счет. Кевин глянул на него и полез за бумажником.
– Может, перчатки, – предложила Джилл. – А то она вечно мои берет.
– Хорошо. – Кевин достал кредитку и положил ее на стол. – Куплю ей перчатки. Дай знать, если еще что надумаешь.
– А с мамой как быть? – спросила Джилл через несколько секунд. – Будем мы ей что-нибудь дарить?
Кевин чуть не рассмеялся – вовремя сдержался, заметив, сколь серьезно лицо дочери.
– Не знаю, – ответил он. – Скорей всего, мы ее даже не увидим.
– Ей нравились серьги, – тихо промолвила Джилл. – Но, по-видимому, украшения она теперь не носит.
* * *Они стояли на пешеходном переходе, прямо рядом с кафе, когда увидели женщину на оранжевом велосипеде. Проезжая мимо, она поздоровалась, окликнув Кевина по имени. Что означало ее скупое приветствие, он затруднялся определить.
– Привет. – Он запоздало вскинул руку, адресуясь к пространству, которое она больше не занимала. – Как дела?
– Кто это? – Джилл смотрела вслед велосипедистке, катившей по улице. Та завернула на Плезант-стрит, плавно двигаясь с той же скоростью, что и ехавшая рядом с ней машина.
– Ты ее не знаешь, – ответил Кевин, сам удивляясь тому, что не захотел назвать дочери ее имя.
– Круто, – заметила Джилл. – В декабре, на велосипеде.
– Она тепло одета, – сказал он, надеясь, что это так. – «Гортекс» и все такое.
Говорил он небрежным тоном, ждал, когда уляжется волнение. Он не видел Нору Дерст и не общался с ней с самой вечеринки, с того вечера, когда они вместе танцевали, пока не зажегся свет. Он проводил ее до машины, пожелал спокойной ночи по-джентльменски – пожал руку, сказал, что получил большое удовольствие от ее общества. Дальше этого не пошло – рядом стояла ее сестра, коренастая женщина с недовольным лицом.
– Позвони как-нибудь, – сказала она ему. – Мой номер есть в телефонном справочнике.
– Непременно, – пообещал он. – Позвоню.
И он собирался позвонить. Почему бы нет? Нора – умная, симпатичная, легкая в общении женщина, да и он с делами не зашивался. Но прошло три недели, а он так и не позвонил. Думал об этом много, так часто, что и в мейплтонский телефонный справочник мог бы уже не заглядывать: наизусть запомнил ее номер. Но одно дело – танцевать с ней, другое – пригласить на свидание, познакомиться с ней ближе, вникнуть в ее проблемы.
Она в другой весовой категории, говорил себе Кевин, сам толком не понимая, что он имеет в виду, о каких весовых категориях ведет речь.
Он довез Джилл до школы, вернулся домой, позанимался на тренажерах в подвале, выполняя отупляюще изнурительные упражнения на поднятие тяжестей, благодаря которым он имел красиво накаченные руки и мускулистую грудь. Затем пожарил цыпленка и картошку для девочек, после ужина прочитал главу «Американского льва»[80] и отправился в «Carpe Diem», где вечер прошел без каких-либо сюрпризов – все знакомые лица, приятная шутливая болтовня людей, которые знают друг друга чуть лучше, чем нужно, и завтра будут делать то же самое.
И лишь устроившись в постели на ночь, он снова задумался о Норе, о встряске, которую он испытал, когда она проехала мимо на велосипеде. Днем это мгновение пролетело в какой-то скомканной суете, но сейчас в темноте, в тиши его спальни, оно растянулось во времени, вспоминалось более отчетливо. В этой упрощенной версии рядом с ним не стояла Джилл, Мейн-стрит была безлюдна. И не только. Сама Нора была не в куртке и шлеме, а в том же красивом платье, в котором она пришла на танцы. Распущенные волосы струились, развевались за спиной, голос был звонкий и твердый.
– Трус, – бросила она ему, проплывая мимо, а ему ничего не оставалось, как только кивнуть в ответ.
Лучшее кресло в мире
В машине Нора старалась держаться так, будто ничего значительного не происходит, будто поездка в торговый центр в разгар предпраздничной суеты – самое обычное дело, – потому что ты американка, потому что Рождество не за горами, потому что ты часть большой семьи, нравится тебе это или нет, и должна купить подарки определенному числу родственников. Карен следовала ее примеру: в легкой непринужденной манере она болтала о всякой всячине, не заостряя внимания на том, что это знаковая поездка. Она не нахваливала Нору за то, что она «набралась мужества», «делает шаг вперед», «продолжает жить», не сыпала прочими снисходительными фразами, которые Нора терпеть не могла.
– Так трудно покупать подарки для подростков, – жаловалась Карен. – Они даже не сказали, какие видеоигры им нужны. Можно подумать, я знаю, чем отличается «Убийца-2» компании «Брейнуэйв» от специального выпуска «Убийцы». К тому же я сказала им, что не собираюсь покупать игры для взрослых, да и игры для подростков мне не нравятся, так что, честно говоря, выбор у меня ограничен. И коробки, в которых их продают, такие крошечные, как будто под елкой… пусто. То ли дело, когда дети были маленькие: подарки вообще всю гостиную занимали. Сразу чувствовалось, что Рождество.
– Так трудно покупать подарки для подростков, – жаловалась Карен. – Они даже не сказали, какие видеоигры им нужны. Можно подумать, я знаю, чем отличается «Убийца-2» компании «Брейнуэйв» от специального выпуска «Убийцы». К тому же я сказала им, что не собираюсь покупать игры для взрослых, да и игры для подростков мне не нравятся, так что, честно говоря, выбор у меня ограничен. И коробки, в которых их продают, такие крошечные, как будто под елкой… пусто. То ли дело, когда дети были маленькие: подарки вообще всю гостиную занимали. Сразу чувствовалось, что Рождество.
– Может, книги подарить? – предложила Нора. – Они ведь любят читать, да?
– Наверно. – Карен смотрела прямо перед собой, на задние габаритные огни ехавшего впереди «эксплорера». Для половины восьмого вечера дорожное движение было очень плотным, почти как в час пик; очевидно, все жители разом решили отправиться за покупками. – Им нравится фэнтези, а там все названия одинаковые. На прошлое Рождество купила Джонатану одну трилогию – «Кладбищенские оборотни», как-то так, – и оказалось, что эти книги у него уже есть. Стоят на полке. И так со всем, что ни возьми. Мне кажется, мальчишек вообще ничем не удивишь.
– А ты попробуй удиви. Не зацикливайся на том, что они хотят. Подари им что-то новое.
– Например?
– Ну, не знаю. Допустим, доску для серфинга, что-то такое. Подарочные сертификаты на занятия по скалолазанию или подводному плаванию, что-нибудь в этом роде.
– Хммм. – Карен, казалось, была заинтригована. – А что, неплохая мысль.
Нора затруднялась определить, по-настоящему заинтересовалась сестра ее предложением или нет, но это было неважно. До торгового центра полчаса езды, и им нужно было о чем-нибудь говорить. Во всяком случае, для нее самой это была хорошая возможность поупражняться в ведении светской беседы, вспомнить, что значит быть нормальным человеком, легко вступающим в безобидный бессодержательный разговор, в котором не касаются каких-то тревожных тем и проблем. Этот навык общения ей понадобится, если она серьезно намеревается вернуться в социум – пройти собеседование при устройстве на работу или пойти в ресторан с интересным мужчиной.
– Дов… довольно тепло для этого времени года, – отважилась произнести она.
– Не то слово! – с излишней эмоциональностью отозвалась Карен, словно целый день ждала, когда же представится шанс обсудить погоду. – Вчера вон вообще в одном свитере выходила.
– Ну ты даешь! В декабре! С ума сошла.
– Долго теплая погода не продержится.
– Нет?
– Надвигается холодный фронт, завтра похолодает. По радио передавали.
– Жаль.
– А что поделаешь? – Веселое настроение вернулось к Карен так же быстро, как и исчезло. – Радоваться надо, если снег на Рождество выпадет. Снежного Рождества у нас уже сто лет не было.
Ну и вот, ничего страшного, думала Нора. Просто болтаешь и болтаешь, наслаивая одну пустую реплику на другую. Главное – притворяться, чтоб в тоне слышалась заинтересованность, даже если тебе неинтересно. Вот за этим, да, нужно следить.
– Я сегодня с мамой разговаривала, – доложила Карен. – Возможно, она не будет готовить индейку в этом году. Говорит, может, ростбиф или ногу ягненка. Я напомнила ей, что Чак не любит ягненка, но ты же знаешь, какая она. В одно ухо влетает, в другое вылетает.
– Да уж.
– Хотя, должна сказать, насчет индейки я полностью с ней согласна. Мы ведь индейку только-только готовили, на День благодарения, а потом доесть никак не могли. Так что мы сыты индейкой по горло.
Нора кивнула, хотя ей было все равно: она вообще теперь никакое мясо не ела, птицу и рыбу тоже. Не столько из этических соображений, сколько из принципа. У нее в корне поменялось отношение к еде: пищу и животных она перестала воспринимать как взаимосвязанные категории. Тем не менее, она обрадовалась, что рождественский ужин, возможно, обойдется без индейки. Карен приготовила огромную индейку на День благодарения, вся семья собралась вокруг нее и бог знает сколько времени восхваляла ее золотистую зажаристую кожицу и сочное нутро. «Какая прекрасная птица!» – снова и снова повторяли они, что слышать было, по крайней мере, странно – о мертвой-то индейке! А потом ее кузен Джерри заставил всех позировать для группового снимка, с «прекрасной птицей» на почетном месте. С ростбифом, надеялась Нора, ни у кого не возникнет желания фотографироваться.
– Как это здорово! – с жаром произнесла Карен, пока они ждали на светофоре перед въездом на стоянку торгового центра. Она стиснула ногу Норы, чуть выше колена. – Даже не верится, что мы на это решились.
Честно говоря, Нора и сама с трудом в это верила. Она ставила эксперимент над собой, приняв спонтанное решение остаться в этом году на праздники дома, а не сбежать на неделю куда-нибудь во Флориду или в Мексику, где она жарилась бы на солнце, притворяясь, что никакого Рождества нет и в помине. И все равно она удивилась самой себе, когда приняла приглашение Карен съездить в магазин – эпицентр сумасшествия.
А все из-за Кевина Гарви, думала Нора. Месяц прошел с тех пор, как она танцевала с ним на вечеринке, но пока еще не сделала на его счет никаких выводов. Одно она знала: любое занятие – даже поездка в торговый центр с сестрой – это лучше, чем сидеть дома еще один вечер и ждать, как сопливая девчонка, его звонка. Теперь уже было ясно, что он не позвонит, но часть ее мозга отказывалась признать очевидное. Каждые пять минут она проверяла свою электронную почту, всюду носила с собой телефон, – на тот случай, если он решит связаться с ней как раз в тот момент, когда она будет находиться в душе или в прачечной.
Конечно, никто ей не мешает самой снять трубку или послать ему письмо по электронке. В конце концов, он – мэр; она, если б захотела, могла бы просто прийти к нему на прием и, например, пожаловаться на парковочные счетчики или еще на что-то. В молодости, когда она еще не была замужем, у нее не возникало проблем с тем, чтобы взять на себя инициативу, пригласив парня на свидание или хотя бы помочь ему самому сделать первый шаг. Теперь она так не могла. К тому же Кевин сказал, что позвонит ей, а он производил впечатление человека, который держит свое слово. Если он не из таких людей, тогда черт с ним – все равно у них ничего не выйдет.
Она понимала, что в каком-то смысле Кевин пошел танцевать с ней из жалости. Она охотно готова была признать, что начиналось именно так – филантроп и убогая, – но закончилось-то по-другому: ее голова на его плече, он крепко обнимает ее, между ними пробегает искра, и она чувствует себя, как труп, который ударом тока возвращают к жизни. Эту перемену ощутила не она одна. Нора видела выражение его лица, когда включили свет: его глаза светились нежностью и интересом. И он еще долго, после того, как смолкла музыка, не выпускал ее из своих объятий, переминаясь с ноги на ногу.
Поначалу, когда он не звонил, ей было тяжело, очень тяжело, но месяц – большой срок, и она постепенно смирилась с тем, что это была ложная тревога. Пока на прошлой неделе не увидела его, проезжая мимо на велосипеде. И в ней все снова всколыхнулось. Он просто стоял на Мейн-стрит со своей дочерью, похожей на оторву. Норе всего-то нужно было притормозить, плавно подъехав прямо к ним и сказать: «Привет, как дела?». Тогда хотя бы она имела возможность рассмотреть его лицо и получить более четкое представление о том, что происходит. Но она струсила – оцепенела, забыла нажать на тормоз, пронеслась мимо них стрелой, будто торопилась на какую-то встречу, будто ей было куда спешить, кроме собственного дома, где никогда не звонит телефон и никто не приходит в гости.
– Ой, смотри! – воскликнула Карен. Они кружили по парковке, пытаясь найти свободное место не в полумиле от входа. Сестра показывала на женщину с девочкой. Мать была примерно возраста Норы, ее дочка – восьми-девяти лет. Головы обеих украшали ворсистые оленьи рога, которые на девочке еще и переливались мигающими огнями. – Прелесть, да?
* * *У входа в «Мейсис» стояли два Наблюдателя в белом и седеющий мужчина, представлявший «Армию Спасения». Из вежливости Нора взяла брошюрку, что протянул ей один из «Виноватых» – «Вы уже забыли?», вопрошала надпись на обложке, – и выбросила ее в урну, удобно установленную с внутренней стороны входа, сразу же за дверью. Когда они проходили мимо парфюмерного отдела, она почувствовала, что у нее начинается нечто похожее на приступ паники, словно она – маленький зверек, учуявший опасность. Отчасти это была реакция на смесь ароматов десятка разных духов, распыленных в воздухе молодыми женщинами с ярким макияжем, которые как будто считали, что этим они выполняют свой долг перед обществом. Отчасти – на более типичное ощущение сенсорной перегрузки, возникшее в результате внезапной атаки на все ее чувства восприятия ослепляющих огней, задорной музыки и толп нетерпеливых покупателей. Да еще всюду стояли манекены с непроницаемыми лицами и парализованными фигурами в нарядах из последних коллекций.