Когда они вошли в центральный зал, дышать стало легче. Над головой – высокий стеклянный свод – торговый центр поднимался на три этажа, по периметру двух последних тянулись балконы; под ногами – белый пол. Помещение чем-то напоминало Норе старинный железнодорожный вокзал. В центре зала журчал фонтан. За ним высилась огромная елка, у которой стояли в ряд ожидающие Санта-Клауса дети. Увенчанная ангелом макушка елки находилась где-то на уровне между первым и вторым ярусами. Само дерево напоминало корабль в бутылке, столь огромный, что оставалось только удивляться тому, как его туда засунули.
Карен была крайне целеустремленной покупательницей, из тех людей, кто всегда точно знает, что они ищут и где это найти. Она решительно шла по залу с видом глубокой сосредоточенности на лице – смотрела строго вперед, не скользила бесцельно взглядом по витринам, ничего не покупала спонтанно. Так же она вела себя и в супермаркете, красной ручкой зачеркивая в списке каждый положенный в тележку продукт, никогда не проходя мимо одной и той же полки дважды.
– Что скажешь? – спросила она в отделе мужской одежды, держа на вытянутой руке галстук в оранжево-синюю полоску. – Слишком броский?
– Для Чака?
– Для кого ж еще? – Карен повесила галстук на место. – Мальчишки не любят нарядно одеваться.
– Скоро придется. У них ведь школьные вечера будут, все такое, верно?
– Пожалуй. – Карен снова начала перебирать галстуки на вешалке. – Пусть сначала душ научатся принимать.
– Они не моются?
– Говорят, что моются. Но полотенца всегда сухие. Хмм. – Карен выбрала более вероятного кандидата – желтые ромбики на поле зеленого шелка. – А этот?
– Симпатичный.
– Не знаю. – Карен нахмурилась. – У него полно зеленых галстуков. У него вообще слишком много галстуков. Кто бы ни спросил его, какой подарок он хочет на Рождество, он всегда отвечает: «Галстук. Да, пожалуй, галстук». Вот и дарят ему одни галстуки. А также на дни рождения и на День отца[81]. И вроде доволен. – Карен отпустила галстук и глянула на Нору. Взгляд ее потеплел, в лице отразились нежность, смирение и насмешливость. – Боже, он такой зануда.
– Он не зануда, – возразила Нора. – Просто… Она запнулась, пытаясь найти более подходящее определение.
– Зануда, – повторила Карен.
С этим трудно было поспорить. Солидный, но ничем не примечательный мужчина, Чак осуществлял контроль качества в компании «Мириад лабораториз» и хорошо обеспечивал семью. Он любил стейк, Спрингстина[82] и бейсбол и ни разу не выразил мнение, которое, на взгляд Норы, хоть в чем-то было бы неожиданным. «С Чаком всегда такая тоска», – говорил Дуг. Конечно, сам Дуг был Мистер Непредсказуемость, обаятельный, эксцентричный. Каждый месяц у него появлялось новое увлечение – Тито Пуэнте[83] и Билл Фризелл[84], сквош, либертарианство[85], эфиопская кухня, сексуальные молодые женщины с татуировками и склонностью к фелляции.
– И так во всем, – продолжала Карен, разглядывая широкий красный галстук, на котором тонкие черные полоски перемежались более широкими серебристыми. – Я пытаюсь внушить ему нестандартный подход, надеть, например, с серым костюмом голубую рубашку или, боже упаси, розовую, а он лишь смотрит на меня, как на чокнутую. Слушай, давай не будем мудрить и остановимся, как всегда, на белой.
– Ему нравится то, что нравится, – прокомментировала Нора. – Он – человек привычки.
Карен отступила от вешалки с галстуками. Очевидно, красный ее устроил.
– Думаю, мне грех жаловаться, – сказала она.
– Это точно, – согласилась Нора. – Жаловаться тебе грех.
* * *По пути в ресторанный дворик Нора проходила мимо магазина «Поднимите себе настроение» и решила заглянуть в него. Ей нужно было убить еще двадцать минут времени до встречи с Карен. Та распростилась с ней ненадолго, чтобы «погулять одной по магазину».
Под этой фразой у них в семье подразумевалось: Мне нужно купить тебе подарок, так что исчезни куда-нибудь на время.
Когда она вошла в магазин, сердце у нее все еще гулко колотилось, лицо раскраснелось от гордости и смущения. Она только что заставила себя обойти вокруг елку на нижнем этаже, где все родители с детьми ждали встречи с Санта-Клаусом. Это было еще одно праздничное испытание, попытка взглянуть в лицо своим страхам, нарушить постыдную привычку стараться по возможности не смотреть на детей. Она не хотела быть такой – замкнутой, настороженной, избегающей всего, что могло напомнить ей о том, что она потеряла. Потому в прошлом году и устроилась на работу в детский сад, но, как оказалось, не рассчитала свои силы, поторопилась. Сегодня это было разовое мероприятие, она лучше контролировала себя, собрав в кулак свою волю.
И все прошло хорошо. Организация была на высоте: дети выстроились в очередь справа, в Сантой встречались в середине, потом уходили влево. Нора приблизилась к елке со стороны выхода, энергичным шагом, как обыкновенная покупательница, направлявшаяся в «Нордстром»[86]. Мимо прошел только один ребенок – сбитый крепыш, что-то взволнованно рассказывавший своему отцу – мужчине с эспаньолкой. Они не обратили на нее внимания. У них за спинами на импровизированной сцене мальчик-азиат пожимал руку Санте.
Опасный момент для Норы наступил, когда она обошла елку – вокруг ее ствола замысловатой петлей тянулся огромный игрушечный железнодорожный состав – и двинулась в противоположном направлении, медленно ступая вдоль очереди, словно генерал, обозревающий свою армию. Она сразу отметила, что боевой дух войск не на высоте. Было поздно, многие дети едва держались на ногах, спали на ходу. Несколько малышей плакали или извивались на руках у родителей; дети постарше, казалось, вот-вот сорвутся с места и помчатся на парковку. У родителей лица хмурые; невидимые пузыри над их головами, как на карикатурах, наполнены мыслями: Хватит ныть… Мы почти на подходе… Это ж так здорово… Мы дождемся своей очереди, хочешь ты этого или нет! Нора помнила это чувство, у нее даже фотографии остались, на которых оно запечатлено: оба ее ребенка, заплаканные и жалкие, сидят на коленях у расстроенного Санты, который так и не смог их развеселить.
В очереди стояли, наверно, человек тридцать детей, но только два мальчика напомнили ей Джереми – гораздо меньше, чем она ожидала. Прежде бывали времена, когда при виде каждого маленького мальчика у нее разрывалось сердце, но теперь она реагировала только на белокурых худеньких малышей с отпечатавшимися на щеках контурами оловянных солдатиков. И лишь одна девочка вызвала в воображении образ Эрин. Она походила на нее не внешне – скорее, выражением невинного лица, в котором сквозила недетская мудрость, и вот это было душераздирающее зрелище. Девочка – прелестная малышка со спутанными темными волосами, – держа во рту палец, смотрела на Нору со столь серьезным любопытством, что она невольно задержала на ней взгляд, пожалуй, дольше, чем нужно.
– Вы что-то хотели? – спросил ее отец, подняв голову от своего смартфона. Это был мужчина лет сорока, седой, но подтянутый, в мятом деловом костюме.
– У вас очаровательная дочка, – сказала ему Нора. – Дорожите ею.
Мужчина положил ладонь на головку дочери, словно защищая ее.
– А я дорожу, – ответил он с неохотой.
– Я рада за вас, – сказала Нора. И поспешила прочь, опасаясь, что добавит еще что-то такое, что расстроит его или испортит ей вечер, как это не раз бывало раньше.
* * *У магазина «Поднимите себе настроение» был интересный слоган – «Все, что вам нужно на всю оставшуюся жизнь», – но на поверку вышло, что это один из универмагов тысячи мелочей, специализирующийся на товарах не первой необходимости для людей с высокими доходами, которые с жиру бесятся: тапочки с подогревом, говорящие напольные весы, поздравляющие вас, если вы сбросили вес, и критикующие, если вы поправились и т. п. И все равно Нора долго бродила по залу, внимательно рассматривая аварийные радиостанции с ручным приводом, программируемые подушки и бесшумные триммеры для удаления волос в носу, бродила, наслаждаясь приятной атмосферой изысканной строгости. Здесь вместо рождественских гимнов звучали мелодии в стиле «нью-эйдж»[87], а клиентуру составляли люди преклонных лет. Здесь она не видела прелестных детей, с любопытством глазеющих на нее. Здесь были только пожилые мужчины и женщины, которые учтиво кивали друг другу, нагружая свои тележки грелками для полотенец и высокотехнологичными устройствами для вина.
Кресло она заметила только уже на пути к выходу из зала. На вид обычное кожаное коричневое кресло, омываемое приглушенным сиянием верхнего света, оно занимало свой особый полутемный уголок в зале, величаво возвышаясь, словно трон, на покрытом ковром пьедестале. Нора подошла к нему, чтобы рассмотреть поближе, и чуть не охнула от изумления, увидев цену – почти десять тысяч долларов.
Кресло она заметила только уже на пути к выходу из зала. На вид обычное кожаное коричневое кресло, омываемое приглушенным сиянием верхнего света, оно занимало свой особый полутемный уголок в зале, величаво возвышаясь, словно трон, на покрытом ковром пьедестале. Нора подошла к нему, чтобы рассмотреть поближе, и чуть не охнула от изумления, увидев цену – почти десять тысяч долларов.
– Оно того стоит, – сказал ей продавец. Угодливый, он подошел и заговорил с ней еще до того, как она обратила на него внимание. – Лучшее кресло в мире.
– Хотелось бы верить, – со смехом отозвалась Нора. Продавец задумчиво кивнул. Это молодой парень с длинными волосами в дорогом костюме, из тех, что на продавцах в торговом центре как-то не ожидаешь увидеть. Он наклонился к ней, словно хотел поделиться секретом, и доложил:
– Это массажное кресло. Вы любите массаж? Нора наморщила лоб. Сложный вопрос. Раньше массаж она любила. Регулярно два раза в неделю делала общий массаж тела у гениального Арно, коренастого австрийца, работавшего в спа-салоне спортивно-оздоровительного клуба, который она посещала. Часовой сеанс, – и она забывала про все свои недуги – про ПМС, боль в колене, безрадостную супружескую жизнь, – как будто заново на свет родилась, смотрела на мир оптимистично, с открытой душой. Год назад она попыталась возобновить эти сеансы, но поняла, что теперь не выносит прикосновения мужских рук.
– Ничего не имею против, – ответила она. Улыбаясь, продавец жестом показал на кресло.
– Испытайте, – предложил он. – Потом еще спасибо скажете.
* * *В первую минуту Нора испугалась: подголовник кресла резко пришел в движение, жесткие резиновые ролики – или что бы это ни было – под мягкой кожаной обивкой стали вращаться, впиваясь в узловатые мышцы ее спины, хваткие, как пальцы, устройства щипали ее шею и плечи. Вибрирующая подушка сиденья непристойно колебалась, периодически выстреливая теплые струи электричества в ее ягодицы и бедра. Ей казалось, что ее мнут и раздирают на части, пока продавец не показал, как пользоваться панелью управления. Нора поэкспериментировала с настройками – скорость, температура, интенсивность, – нашла оптимальное сочетание, потом привела в действие подставку для ног, закрыла глаза и отдалась на волю механизма.
– Приятно, да? – заметил продавец.
– М-м-м, – подтвердила Нора.
– Готов поспорить, вы даже не догадывались, насколько вы напряжены. Сейчас самое стрессовое время года. – Не дождавшись от нее ответа, он добавил: – Отдыхайте. Десять минут такого массажа, и вы будете как новенькая.
Да хоть бы и так, подумала Нора, слишком довольная креслом, чтобы раздражаться на дерзость продавца. Это действительно было замечательное устройство, дарившее ни на что не похожие ощущения. При обычном массаже возникала тревога, что тебя раздавят: твое тело распластано на столе, лицо втиснуто в дыру, а некая мощная, хоть и полезная сила плющит тебя сверху. Здесь же все было наоборот: энергия била снизу, тело вздымалось и становилось мягче, кроме воздуха, ничто не давило на тебя сверху.
Было время, не так давно, когда саму идею приобретения массажного кресла стоимостью десять тысяч долларов она сочла бы бесстыдным расточительством, позорной формой сибаритства. Но, честно говоря, если задуматься, не такая уж это и высокая цена за столь полезную для здоровья вещь, тем более если купить ее в рассрочку на десять или двадцать лет. По большому счету массажное кресло мало чем отличается от джакузи, «ролексов» или спортивного автомобиля, любых других предметов роскоши, которые люди покупают ради удовольствия, причем многие из них куда больше довольны жизнью, чем Нора.
К тому же, кто об этом узнает? Разве что Карен. Так ведь Карен возражать не станет. Она всегда настаивала, чтобы Нора немного побаловала себя: купила новые туфли или ювелирные украшения, отправилась в круиз, провела неделю на одном из курортов «Каньон-Рэнч». Не говоря уже о том, что Нора будет предоставлять кресло в распоряжение сестры, когда бы та ни пожелала. Они могли бы превратить это в заведенный порядок – вечер массажа по средам. И даже если соседи узнают, что с того? Что они сделают? Станут говорить про нее гадости, оскорблять ее чувства?
Вперед и с песней, подумала Нора.
Нет, от покупки массажного кресла удерживало ее только одно: мысль о том, что будет, если она и в самом деле станет его владелицей и у нее появится возможность наслаждаться теми чудесными ощущениями, что оно дарит, в любое время, когда бы ей ни захотелось. Что произойдет, если вокруг не будут сновать покупатели и продавцы, не будет поблизости Карен, с которой она должна встретиться через пять-десять минут? Что если будет только одна Нора в пустом доме, у нее впереди целая ночь и нет необходимости выключать кресло?
Метод Болзера
В рождественское утро они смотрели компьютерную презентацию – восемнадцать обитательниц Синего дома, собравшиеся в холодном конференц-зале, расположенном в полуподвальном помещении. Пока это происходило именно так – одновременный показ в каждом доме главного поселения, а также в отдаленных, разбросанных по всему городу. Шли разговоры о необходимости построить или приобрести более крупный жилой комплекс для Мейплтонского подразделения, где смогли бы разместиться все члены организации, но Лори предпочла бы ничего не менять, – чтобы они жили так же, маленькими коммунами, посемейному, не уподобляясь церковной общине. Организованная религия доказала свою несостоятельность; «Виноватые» ничего не выиграют, преобразовавшись в очередную новую конфессию.
Свет погас и на стене появился первый слайд – фотография венка на двери стандартного пригородного дома.
Сегодня «Рождество»
Лори искоса глянула на Мег. Та все еще была на грани слез. Минувшим вечером они долго не ложились, разбирались в противоречивых чувствах Мег относительно рождественских праздников. Девушка скучала по родным и друзьям, сомневалась в своей приверженности новому образу жизни. Даже жалела, что поторопилась вступить в ряды «Виноватых», лишив себя возможности хотя бы еще разок встретить Рождество с теми, кто ей дорог, – во имя прошлого. Лори объяснила Мег, что ее ностальгия в это время года вполне естественна, сродни фантомной боли, что чувствуют калеки в ампутированной конечности. Рука или нога отрезана, но она все еще остается частью твоего организма, по крайней мере, какое-то время.
На втором слайде изображалась облезлая елка с жалкими остатками мишуры, валявшаяся на грязном снегу у обочины дороги в ожидании, когда ее подберет мусоровоз.
«Рождество» не имеет смысла.
Мег тихо шмыгнула носом, как ребенок, пытающийся храбриться. Во время ритуала Послабления минувшей ночью она поведала Лори о видении, представшем ее взору, когда ей было четыре-пять лет. Не в силах заснуть накануне Рождества, она на цыпочках спустилась вниз и увидела перед наряженной елкой толстого бородатого мужчину, сверявшего подарки по списку. На нем был не красный костюм – скорее, синяя униформа водителя автобуса, – но Мег все равно узнала в нем Санта-Клауса. Какое-то время она наблюдала за ним, потом тихонечко вернулась наверх, преисполненная экстатического чувства изумления и твердой веры в существование Санты. Будучи подростком, она убедила себя, что это был просто сон, но в то время она даже не усомнилась в том, что видела именно Санта-Клауса – настолько настоящим он ей показался, – а не кого-то другого, о чем она не преминула доложить родным на следующее утро. С тех пор в их семье этот случай вспоминали как некое историческое событие, которое они в шутку окрестили «Та ночь, когда Мег встретила Санту».
На следующем слайде стояла полукругом группа юных исполнителей рождественских гимнов – рты раскрыты, глаза светятся радостью.
Мы не празднуем Рождество.
Лори почти не помнила, как она справляла Рождество в детстве: детские впечатления поблекли за годы материнства. Зато перед глазами стояли взволнованные лица ее собственных детей, пребывавших в праздничном настроении, которое передавалось и ей. Мег этого не суждено испытать. Лори заверила ее, что она вправе злиться, что необходимо сознавать и выражать свой гнев, ибо это полезнее и разумнее, – все лучше, чем подпитывать его, убеждая себя в том, что тебе это чувство чуждо.
Обет молчания запрещал не только речевое общение, но и смех, однако несколько человек, забывшись, сдавленно фыркнули при виде следующего слайда с изображением дома, переливающегося огнями, как бордель в Лас-Вегасе. Его палисадник – прямо выставка рождественской атрибутики: вертеп, стадо оленей, надувной Гринч[88], эльфы, оловянные солдатики, ангелы и пластмассовый снеговик, а также брюзга в цилиндре, – вероятно, Эбенезер Скрудж[89].