– Я еще никогда не платила за жилье, – сказала Эйми, – и я понятия не имею, сколько это может стоить, особенно в таком доме, как ваш. Но, полагаю, домовладелец назовет свою цену.
В ответ на «домовладельца» ее отец поморщился.
– Опять глупости говоришь, – сказал он. – Ты – школьница. Где ты возьмешь деньги, чтобы платить за проживание?
– Как раз этот вопрос я тоже хотела с вами обсудить. – Эйми, казалось, вдруг смутилась. И куда только подевалась вся ее самоуверенность? – Думаю, я завязываю со школой.
– Что?
Эйми покраснела, что поразило Джилл, потому что Эйми никогда не краснела.
– Я бросаю школу, – сообщила она.
– С чего вдруг? – спросил Кевин. – Через несколько месяцев ты и так ее закончишь.
– Вы не видели мой табель успеваемости, – отвечала Эйми. – В последнем семестре у меня неуды по всем предметам, даже по физкультуре. Если я хочу получить аттестат, мне с осени снова придется садиться за парту, а я скорее застрелюсь, чем стану второгодницей. – Она повернулась к Джилл, умоляя ее о поддержке. – Ну же, скажи ему, что я двоечница.
– Это так, – подтвердила Джилл. – Она уже не помнит, как шкафчик открывается.
– Кто бы говорил, – заметил ее отец.
– В этом семестре оценки у меня будут лучше, – пообещала Джилл, думая о том, насколько легче ей будет сосредоточиться на учебе в отсутствие Эйми. Они не будут вместе отправляться из дома в школу, не будут обкуриваться травкой за супермаркетом или сбегать с уроков на двухчасовой обеденный перерыв. Я снова смогу стать самой собой, рассуждала она. Снова отращу волосы, начну общаться со своими старыми друзьями…
– К тому же, – добавила Эйми, – я нашла работу. Помните Дерека из йогуртового кафе? Он теперь заведует новым «Эпплби»[100] на Стоунвуд-плаза. Нанял меня официанткой. На полную ставку. Со следующей недели. Униформа жуть, но чаевые должны быть хорошие.
– Дерек? – Джилл не пыталась скрыть свое отвращение. – Мне казалось, ты его ненавидишь.
Их прежний босс, женатый мужчина лет тридцати пяти – у него был брелок для ключей в виде кубика с жидкокристаллическим дисплеем, на котором высвечивались фотографии его маленького сына, – был та еще мразь: любил угощать спиртным своих несовершеннолетних сотрудниц и задавать им интимные вопросы. «Когда-нибудь пользовалась вибратором? – как-то вечером спросил он Джилл, ни с того ни с сего. – Спорю, что тебе понравилось бы». И даже вызвался подарить ей это приспособление, – просто потому что она такая милая девочка.
– Я его не ненавижу. – Эйми глотнула воды, потом вздохнула с преувеличенным облегчением. – Боже, скорей бы уже убраться из этой школы. Только войду в коридор, такая тоска берет. Вокруг одни придурки, как на параде.
– Так ведь все эти придурки будут приходить в «Эпплби», – заметил отец, – и тебе придется быть приветливой с ними.
– Ну и что? Не за бесплатно же. А знаете, в чем самый большой кайф? – Эйми умолкла на мгновение, горделиво улыбаясь. – Я буду спать, сколько захочу, хоть до вечера. Мне не придется больше вставать ни свет ни заря, с больной головой. Так что вы уж, ребята, по утрам говорите потише, я буду вам очень признательна.
– Ха-ха, – фыркнула Джилл, пытаясь изгнать из головы тревожную картину, которую ей вдруг нарисовало воображение: сама она в школе, Эйми бродит по кухне в трусиках и футболке, отец, сидя за столом, наблюдает, как она поглощает апельсиновый сок прямо из пачки, каждый божий день жди катастрофы. Слава богу, что у отца появилась новая подружка, думала Джилл, женщина примерно его возраста, хотя и немного с приветом.
– Послушай. – Ее отец, казалось, искренне озабочен, словно Эйми его родная дочь. – На мой взгляд, ты поторопилась со своим решением. Ты ведь умная девочка, тебе нужно закончить школу.
Эйми протяжно вздохнула, как будто начинала терять терпение.
– Мистер Гарви, – сказала она, – если вас это смущает, значит, я просто найду себе другое жилье.
– Дело не в том, где ты будешь жить. Я просто не хочу, чтоб ты недооценивала себя.
– Я поняла. И глубоко вам признательна за это. Но решение свое менять не стану.
– Ладно. – Кевин закрыл глаза и тремя пальцами помассировал лоб, как делал всегда, когда у него болела голова. – Давай так. Ты поработай немного, а через пару месяцев мы снова сядем и обсудим ситуацию с платой за проживание. А пока ты наша гостья, и все счастливы, договорились?
– Вполне. – Эйми улыбнулась, словно на другой исход она и не рассчитывала. – Обожаю, когда все счастливы.
* * *Лори не спалось. Это была ее третья ночь в отдаленном поселении, и период адаптации протекал не так гладко, как она надеялась. Отчасти потому, что она оказалась в непривычных для себя условиях: после двадцати трех лет супружества и девяти месяцев общинного проживания у нее снова появилась своя, отдельная, комната. Она уже отвыкла от уединения и, лежа в одиночестве на удобном матрасе, чувствовала себя так, будто она кувыркается в невесомости бесконечного открытого космоса.
И Мег ей не хватало. Она скучала по их умиротворяющим ночным беседам в постели, по девчоночьему духу товарищества, что особенно крепко связывал их во время ритуала Послабления. Иногда по ночам они бодрствовали часами, шепотом рассказывая друг другу разные истории из своей жизни. На первых порах Лори старалась добросовестно следить за тем, чтобы их совместные усилия были направлены исключительно на подготовку Мег, не поощряла досужей болтовни и ностальгических воспоминаний, но их беседы, казалось, всегда текли в каком-то собственном русле. И, честно говоря, ей нравилась их извилистость в той же мере, что и Мег. В свое оправдание она напоминала себе, что это – временное явление, что период ученичества Мег скоро завершится, и она, по необходимости, вернется к прежнему образу жизни: будет свято хранить обет молчания и заниматься самодисциплиной.
А что получилось? Она пытается приструнить себя, но ведь Мег находится в соседней комнате, за стенкой. Почему нельзя пообщаться с ней? Это нелепо и жестоко. Одной быть трудно при любых обстоятельствах, но еще труднее переносить одиночество, когда ты точно знаешь, что в этом нет необходимости, когда всего-то нужно откинуть одеяло и на цыпочках выйти в коридор. Она не сомневалась – ни капельки, – в том, что Мег сейчас не спит, ее одолевают те же мысли, что и Лори, и она борется с таким же искушением.
В поселении на Гинкго-стрит, где вокруг всегда полно народу, где ты всегда под надзором, соблюдать правила не составляло труда. Здесь же никто не мешал им делать то, что хочется, никто даже не заметил бы, что они что-то нарушили, – разве что Гас и Джулиан, ну так эти ребята не вправе их критиковать. Они занимали большую спальню на нижнем этаже – с широкой двуспальной кроватью, с отдельной ванной, в которой стояла джакузи, – и порой, глубокой ночью, Лори казалось, что она слышит их голоса – хрупкие пузырьки речи, летавшие по тихому дому и лопавшиеся прежде, чем успевали достичь ее ушей.
«О чем они говорят? – думала Лори. – О нас?»
Она не стала бы на них за это сердится. Они с Мег, если б жили в одной комнате, тоже обсуждали бы Гаса и Джулиана. Нет, не ругались бы на них – здесь жаловаться особо было не на что, – просто делились бы впечатлениями, как это обычно бывает, когда новые люди входят в твою жизнь, а ты не знаешь, что о них думать.
Вроде бы славные ребята, рассуждала Лори, хотя, правда, немного поглощены сами собой и любят покомандовать. Но такое отношение Лори списывала на обстоятельства, а не на недостатки их характеров. До прихода Лори и Мег они целый месяц жили вдвоем в отдаленном поселении № 17 и, естественно, решили, что они здесь хозяева, а поэтому новые обитатели обязаны подчиняться правилам, которые они установили. В принципе, это несправедливо, думала Лори, – в организации «Виноватые» главенствовал принцип равенства, а не старшинства, – но, пожалуй, еще рано поднимать шум по поводу процесса принятия решений, надо подождать немного.
К тому же правила проживания в доме были не особо обременительными. Лори доставлял неудобство только запрет на курение в помещении – она любила начинать день с сигареты в постели, – но она не имела ни малейших намерений бороться за его отмену. Это правило было введено ради Гаса, страдавшего тяжелой формой астмы. Он часто мучился одышкой, а буквально накануне у него случился приступ удушья прямо во время ужина. Перепуганный, он вскочил из-за стола, хватая ртом воздух и хрипя так, будто его только что подняли со дна бассейна. Джулиан кинулся в их комнату за ингалятором и потом несколько минут массировал ему спину, пока дыхание у Гаса более-менее не нормализовалось. Это было ужасающее зрелище, и, если Лори, чтобы облегчить его страдания, приходилось курить на заднем дворе, она безропотно приносила эту жертву.
Вообще-то, она была рада, что есть возможность хоть в чем-то отказывать себе, потому что в поселении № 17, по большому счету, им были предоставлены райские условия. Не то что на Гинкго-стрит. Еды, хоть и не изысканной – в основном, макароны, бобы и консервированные овощи, – было в изобилии; температура воды в бойлере поддерживалась на цивилизованном уровне: шестьдесят два градуса. Спать ложись, когда хочешь; спи – сколько хочешь. Что касалось выполнения обязанностей, они сами определяли для себя часы работы и сами писали отчеты о проделанной работе.
Чем не приятное существование? Но как раз это и вызывало тревогу. Потому-то она так старательно пыталась дистанцироваться от Мег, – чтобы не вернуться на проторенную тропу дружбы. Плохо уже то, что она в тепле, сыта и делает, что хочет. Если, вдобавок к этому, она будет еще и счастлива, у нее будет близкая подруга, с которой можно коротать ночные часы, тогда какой смысл оставаться в рядах «Виноватых»? Лучше уж сразу вернуться в большой дом на Ловелл-террас, воссоединиться с мужем и дочерью, снова красиво одеваться, возобновить членство в мейплтонском фитнес-клубе, не отползать от телевизора, наверстывая упущенное, освежить гостиную, готовить интересные блюда из сезонных продуктов, делать вид, что она радуется жизни и что мир не разрушен.
В конце концов, еще не поздно.
* * *– Ты с нами уже давно, – сказала Пэтти Левин в завершение их встречи на минувшей неделе. – Думаю, пора уже уладить формальности. Как ты считаешь?
В конверте, что она вложила в руку Лори, лежал бланк – совместное прошение о расторжении брака. Лори заполнила документ, поставила галочки в нужных квадратиках и расписалась в графе, отведенной для подписи Заявителя А. Осталось только передать бланк Кевину, чтобы он расписался от имени Заявителя Б. Лори не думала, что муж станет протестовать. С какой стати? Их брак распался – оказался «непоправимо разрушен», как говорят, – и они оба это знали. Прошение было юридической формальностью, официальным подтверждением свершившегося факта.
Так в чем же дело? Почему конверт до сих пор лежит на комоде и как будто светится в темноте, тяжким грузом давя на ее совесть?
Лори не была наивна. Она понимала, что «Виноватым» требуются деньги. Столь огромная и амбициозная организация не могла существовать без серьезных расходов – на питание, размещение и медицинское обслуживание большого количества людей. Нужны были средства на приобретение нового жилого фонда и содержание того, что уже имелся в наличии. А также на сигареты, транспорт, компьютеры, юридическую помощь, пропагандистскую деятельность. На мыло и туалетную бумагу. На все, чего не коснись.
Естественно, ожидалось, что каждый член организации будет вносить свой посильный вклад. Если у тебя есть только ежемесячное пенсионное пособие, ты отдаешь его. Если все твое достояние – ржавый «олдсмобиль» с неработающим глушителем, «Виноватые» и ему найдут применение. А если тебе повезло, и ты замужем за успешным бизнесменом, почему бы тебе не расторгнуть ваш союз и не пожертвовать организации свою долю имущества?
Вот именно, почему бы нет?
Лори точно не знала, о какой сумме идет речь – это определят юристы. Один только дом стоил порядка миллиона – они заплатили за него миллион шестьсот, но это было пять лет назад, когда еще рынок не рухнул, – и, наверно, как минимум, еще столько же набегало в совокупности на различных пенсионных и инвестиционных счетах. Какова бы ни была итоговая цифра, пятьдесят процентов от нее будет серьезным убытком, настолько существенным, что Кевину, возможно, придется подумать о продаже дома, чтобы погасить обязательства.
Лори хотела внести свой вклад в организацию, искренне хотела. Но ей становилось стыдно от одной мысли о том, что она должна прийти в свой бывший дом, позвонить в дверь и попросить у Кевина половину всего того, от чего она сама отказалась. Она вступила в ряды «Виноватых», потому что у нее не было выбора, потому что для нее это был единственно разумный путь. В результате она потеряла семью, друзей, положение в обществе, все те блага и гарантии обеспеченного существования, которые можно купить за деньги. Это было ее решение, и она о нем не сожалела. Но ведь Кевин с Джилл тоже дорого заплатили, а взамен ничего не получили. Лори казалось, она поступит корыстолюбиво – бессовестно, – если появится на пороге их дома с протянутой рукой, требуя, чтобы они отдали ей еще больше.
* * *Должно быть, она все-таки задремала. Из неглубокого забытья ее вывел какой-то шорох. Она резко открыла глаза и увидела в дверях призрачный силуэт ночной рубашки Мег.
– Лори? – шепотом окликнула ее та. – Не спишь?
– Что случилось?
– Ничего не слышишь?
Лори прислушалась. Ей показалось, что до нее доносятся какие-то приглушенные звуки – тихое ритмичное постукивание.
– Что это?
– В моей комнате громче, – объяснила Мег.
Лори встала с кровати и, ежась от холода, обнимая себя за голые плечи, вслед за Мег прошла по короткому коридору в ее комнату. Здесь, на другой стороне дома, было светлее; в окно сочилось сияние уличного фонаря на Паркер-роуд. Мег присела на корточки перед старомодным радиатором – громоздкой серебристой батареей с когтистыми лапами, на которых обычно стоят винтажные ванны – и поманила Лори за собой.
– Я прямо над ними, – сказала она.
Лори наклонила голову, ухом чуть ли не прижимаясь к металлической батарее, от которой исходило тепло.
– И так давно уже.
Звуки теперь слышались четче, как будто доносились из радиоприемника. Постукивание больше не казалось неясным и загадочным. Это были вполне различимые удары изголовья кровати о стену, сопровождаемые протестующим скрипом пружин. Лори также слышала голоса: один грубоватый, монотонный, повторявший только «так тебя»; второй – пронзительный, использовавший более широкий словарный запас – «ох», «Боже», «еще», «пожалуйста». Лори затруднялась определить, какой из голосов принадлежит Джулиану, а какой – Гасу, но ее порадовало, что она не слышит хрипов удушья.
– И как мне прикажете спать? – негодующе спросила Мег.
Лори молчала, не доверяя собственному голосу. Она знала, что услышанное должно ее шокировать или хотя бы расстроить – сексуальные отношения – как традиционные, так и гомосексуальные – между членами организации «Виноватых» были запрещены, – но сейчас ею владели только недоуменное изумление и любопытство, как бы ни хотелось ей это признавать.
– Как мы поступим? – не унималась Мег. – Сообщим о них?
Усилием воли Лори заставила себя отстраниться от радиатора. Она повернулась к Мег, так что их лица теперь находились буквально в нескольких дюймах друг от друга.
– Это не нашего ума дело, – сказала она.
– Но…
Лори взяла Мег за запястье и помогла ей выпрямиться.
– Бери подушку, – велела она. – Сегодня поспишь в моей комнате.
Босоногий и беременная
Том надел лыжную куртку, позаимствованную у Терренса Фолка, аккуратно застегнул ее до подбородка, стараясь не защемить молнией бороду. Пару раз она уже застревала, и выдирать ее было чертовски больно.
– Куда собрался? – спросила Кристина с дивана.
– На Гарвард-сквер. – Том достал из кармана куртки кашемировую вязаную шапочку и натянул ее на голову. – Хочешь со мной?
Она глянула на свою пижаму – штаны в горошек и облегающий серый топ, обтягивавющий ее выпирающий живот, – словно это говорило само за себя.
– Так переоденься, – сказал Том. – Я не спешу.
Кристина поджала губы, соблазнившаяся его предложением. Они уже месяц жили в Кембридже, а она всего несколько раз выходила из дома – один раз на прием к врачу, два раза – по магазинам с Марселлой Фолк. Кристина никогда не жаловалась, но Том догадывался, что она с ума сходит от сидения в четырех стенах.
– Даже не знаю. – Кристина нервно глянула в сторону кухни, где Марселла пекла печенье. – Наверно, лучше не надо.
Фолки никогда прямо не запрещали ей выходить за порог по собственной воле – они были не настолько деспотичны, – но регулярно отговаривали ее от прогулок. Это неоправданный риск, убеждали они Кристину, – можно поскользнуться на льду, или подхватить простуду, или привлечь внимание полиции, – особенно теперь, в третьем триместре беременности, значение которой для человечества нельзя переоценить. И это не только их личное мнение – они поддерживают связь с мистером Гилкрестом, через его адвоката, и тот передает ей, что он очень беспокоится за нее, за ее здоровье и благополучие их ребенка, которого она носит под сердцем.
Он просит, чтобы ты не утруждала себя, говорили ей Фолки. Хочет, чтобы ты хорошо питалась и отдыхала побольше.
– Тут идти-то десять минут, – сказал Том. – Укутайся и все.
Ответить Кристина не успела. Из кухни прибежала Марселла Фолк, в полосатом переднике, с тарелкой печенья в руке, которую она несла на ладони как поднос.