– Гарвардские придурки, – фыркнул Эгги. – Вечно чем-нибудь похваляются.
– И то верно, – согласилась Ойка. – По идее, мы вроде как искупали такие свои грехи, как чрезмерная гордыня и эгоизм, а на деле состязались в том, кто из нас бо́льший грешник. Один мой знакомый парень все время орал: Я – величайший козел на Земле!
– Серьезное заявление, – заметил Кермит. – Тем более в Гарварде.
– И долго ты занималась самоистязанием? – полюбопытствовал Том.
– Пару месяцев, – ответила она. – Только что это дает? Ни к чему не ведет. Через какое-то время даже боль надоедает, тоска берет.
– И что было потом? Ты просто выбросила свою плетку и вернулась к учебе?
– Меня заставили на год в академ уйти. – Девушка неопределенно пожала плечами, словно об этом не стоило и говорить. – Сноубордом занималась.
– Но теперь ты снова в строю?
– Формально. На занятия я не хожу, да и вообще… – Она тронула свою мишень. – Сейчас меня больше это интересует. Больше мне подходит. Больше стимулирует в плане общения и интеллектуального развития. Как раз то, что нужно, как мне кажется.
– И секса с наркотиками хоть отбавляй, – с усмешкой добавил Эгги.
– Это уж точно. – В лице Ойки отразилось беспокойство. – Родители, правда, не в восторге. Особенно из-за секса.
– Родители всегда недовольны, – заметил ей Кермит. – Но тут уж никуда не денешься. Нужно освобождаться от мещанских условностей. Искать свой путь в жизни.
– Легко сказать, – отвечала ему Ойка. – У нас очень крепкая семья.
– Она не врет, – доложил им Эгги. – Вчера вечером они позвонили, когда мы трахались, и она взяла трубку.
– Ну, здрасьте, – присвистнул Кермит. – А про автоответчик никогда не слышали?
– У нас такая договоренность, – объяснила Ойка. – Мне ничего не запрещают, пока я отвечаю на звонки. Они просто должны быть уверены, что я жива. И я считаю, что хотя бы в этом не вправе им отказать.
– Если б только убедились и ладно, – возмущенно произнес Эгги. – Так ведь они полчаса ее на трубе держали, устроили настоящий диспут на тему нравственности, ответственности и самоуважения.
Кермит был заинтригован.
– Пока вы трахались?
– Угу, – буркнул Эгги. – Знаешь, как заводит?
– Они меня просто выбесили. – Ойка опять покраснела. – Даже отказывались признать, что случайные половые связи более безопасны для здоровья, чем самоистязание. Все пытались уравнять эти два явления с точки зрения морали. Бред полнейший.
– А потом… прикинь… она мне передала трубку. – Эгги изобразил, как он стреляет себе в голову. – Заставила беседовать с ее родителями. Я – голый, со стояком. Невероятно.
– Они хотели поговорить с тобой.
– Ага, только я не горел желанием. Ты хоть представляешь, каково мне было, когда мне устроили допрос люди, которых я сроду не видел – как меня зовут, сколько мне лет, предохраняюсь ли, занимаясь сексом с их девочкой? Наконец я не выдержал и сказал: Послушайте, ваша девочка уже достигла брачного возраста. А они в ответ: Да, мы знаем, но ведь она наша дочь, для нас – самый дорогой человек на свете. И как, по-вашему, я на это должен был реагировать?
– Это все из-за моей сестры, – объяснила Ойка. – Они никак не оправятся после трагедии. Да и разве можно смириться с такой утратой?
– В общем, – устало продолжал Эгги, – к тому времени, когда она положила трубку, у меня уже вся охота отпала. А нужно очень постараться, чтоб убить во мне желание трахаться.
Ойка глянула на него.
– Оно к тебе быстро вернулось.
– Ну, ты умеешь убеждать.
– А-а, – протянул Кермит. – Значит, хэппи-энд все-таки был.
– Даже два раза. – В лице Эгги отразилось самодовольство. – Она и впрямь и спортсменка, и хорошая студентка.
Том не был удивлен – «босоногие» вечно хвастались своими сексуальными подвигами, – но вот за Ойку ему было обидно. В другом, нормальном, мире, она даже разговаривать бы с Эгги не стала и уж тем более не легла бы с ним в постель. Должно быть, почувствовав, что Том ей симпатизирует, Ойка с любопытством посмотрела на него и спросила:
– А у тебя как? Ты общаешься со своими родителями?
– Не совсем. Во всяком случае, давно уже с ними не связывался.
– Вы поссорились?
– Да нет, просто разошлись в разные стороны.
– Твои родители в курсе, что ты жив и здоров? Том не знал, что на это ответить.
– Пожалуй, надо им написать по электронке, – пробормотал он.
– Чей ход? – спросил Эгги Кермита.
Ойка достала свой мобильный телефон, положила его на стол и пододвинула к Тому.
– Позвони, – сказала она. – Я уверена, они будут рады услышать твой голос.
В «Грейпфруте»
Нора купила новое платье ко Дню святого Валентина и тотчас же пожалела об этом. Не потому что платье ей не нравилось – как раз наоборот. Оно было восхитительным – из серо-голубого шелка, без рукавов, с V-образным вырезом, приталенное, – и сидело на ней идеально. Даже в удручающе ярком освещении примерочной она видела, что платье ей идет, подчеркивает красоту ее плеч и длинных ног, что на фоне светлой матовой ткани ее темные волосы и глаза, изящные контуры скул и подбородка кажутся еще более выразительными.
Мои губы, говорила она себе. У меня очень красивые губы. (У ее дочери был точно такой ротик, но Нора старалась не думать об этом).
Она без труда представляла, как будут смотреть на нее окружающие, видя ее в этом платье, как все присутствующие в ресторане обратят на нее свои взоры, когда она войдет в зал, как Кевин, с восхищением в глазах, будет любоваться ею, сидя напротив нее за столиком. Вот это-то ее и пугало – та легкость, с какой она позволила себе поддаться ажиотажу праздника. Ибо она уже поняла, что с Кевином ничего не получится, что она совершила ошибку, завязав с ним отношения, что их дни вместе сочтены. Не потому что он сделал что-то не то или, наоборот, сделал то, что нужно, а из-за нее. Из-за того, что она такая, какая есть, из-за того, что она сама больше не способна на глубокие чувства. Так какой смысл прихорашиваться, чтобы выглядеть лучше, чем она имеет на то право? Какой смысл идти в модный ресторан, пить дорогое вино, есть изысканные блюда и затем – неприлично роскошный десерт, кладя начало чему-то, что, скорей всего, приведет в постель и закончится слезами? Зачем причинять страдания и себе, и ему?
Дело в том, что Кевин действовал без предупреждения. Просто вывалил на нее свое приглашение несколько дней назад, когда уже уходил.
– В четверг в восемь, – заявил он, словно все уже было решено. – Отметь это в своем календаре.
– Что отметить?
– День святого Валентина. Я заказал столик на двоих в ресторане «Pamplemousse». Заеду за тобой в семь тридцать.
Это произошло так быстро и казалось настолько естественным, что ей и в голову не пришло как-то выразить свой протест. Да и как она могла отказаться? Она с ним встречается, во всяком случае, пока еще, а сейчас середина февраля. Разумеется, Кевин должен повести ее в ресторан.
– Надень что-нибудь красивое, – напоследок сказал он.
* * *Она всегда обожала День святого Валентина, даже в пору студенчества, когда многие люди, которых Нора уважала, воспринимали этот праздник в лучшем случае, как сексистскую шутку, как дурацкие поздравительные открытки компании «Холлмарк» с изображениями персонажей из старых дурацких телепередач: Уорд дарит Джун коробку шоколадных конфет в форме сердца[109].
– Давай уточним, – имел обыкновение поддразнивать ее Брайан. – Я дарю тебе цветы, а ты раздвигаешь ноги?
– Точно, – отвечала она. – Именно в таком порядке.
И он понял намек. Даже мистер Постструктура-лист[110] подарил ей с дюжину роз и повел ее ужинать в ресторан, хотя лишних денег у него не было. И по возвращении домой она выполнила свое обещание, отплатив ему, пожалуй, даже с бо́льшим энтузиазмом и с большей изобретательностью, чем обычно.
– Вот видишь, – сказала она ему. – Не так уж и плохо было, правда?
– Нормально, – согласился он. – Думаю, один раз в год я могу себе это позволить.
Став старше, Нора поняла, что ей не за что извиняться. Она такая, какая есть. Ей нравилось, чтобы ее угощали ужином и вином, давали понять, что она особенная; ей нравилось, когда на работу к ней приходил курьер с букетом цветов и коротенькой запиской в несколько приятных слов, а ее сослуживицы завидовали ей, говорили: ей чертовски повезло, что она нашла такого романтичного парня, такого внимательного жениха, такого заботливого мужа. И Дуг, надо отдать ему должное – за что она его всегда ценила, – никогда не разочаровывал ее в День святого Валентина. Никогда не забывал подарить цветы, никогда не вел себя так, будто он просто соблюдает формальности. Ему нравилось удивлять ее: то он дарил ей ювелирные украшения, а в следующем году – уик-энд в роскошном отеле. Шампанское с клубникой в постель, сонет в ее честь, изысканный домашний ужин. Теперь она понимала, что все это было для отвода глаз, что он наверняка, стоило ей заснуть, поднимался с постели и писал Кайли или какой другой женщине пылкие сообщения по электронной почте, но тогда она пребывала в блаженном неведении. Тогда каждый его подарок она воспринимала как еще один великодушный жест в нескончаемой чреде приятных знаков внимания, которыми любящий ее славный мужчина вечно будет осыпать ее, потому что она их заслужила.
Между ними на столике горела свеча, и в мерцании пламени казалось, что морщинки в уголках глаз и губ Норы разгладились и лицо ее помолодело. Кевин надеялся, что мягкий свет столь же благоволит и к нему, скрадывает его возраст, и он предстает перед ней таким, каким был когда-то, таким, каким она его никогда не видела.
– Это хороший ресторан, – сказал он. – Очень популярный.
Нора обвела взглядом зал, словно видя его впервые, с нежеланным восхищением разглядывая интерьер в деревенском стиле – высокий потолок с неоштукатуренными балками, лампы в форме колоколов, висящие над столами из нетесаной древесины, дощатый пол, обнаженная кирпичная кладка.
– Почему его назвали «Грейпфрутом»? – спросила она.
– Грейпфрутом?
– Pamplemousse. Грейпфрут в переводе с французского.
– В самом деле?
Нора взяла в руки меню, показывая на большой желтый шар на обложке.
Кевин прищурился, разглядывая рисунок.
– Я думал, это солнце.
– Грейпфрут.
– Надо же.
Он глянул в сторону бара, где у стойки собралась толпа нарядно одетых посетителей, пришедших в ресторан без предварительной записи и теперь ожидающих, когда для них освободятся столики. Кевин не мог понять, чему они радуются. Это ж такая тоска – убивать время на пустой желудок, не зная, когда официантка пригласит вас в зал.
– Наверно, не просто было заказать здесь столик, – заметила Нора. – Восемь часов, праздничный день.
– Вовремя позвонил. – Кевин пожал плечами, словно это был сущий пустяк. – Кто-то отменил заказ буквально перед моим звонком.
Это было не совсем так: ему пришлось попросить одолжения у поставщика вина для ресторана – тот начинал продавцом в одном из магазинов спиртных напитков «Патриот», – но Кевин решил утаить эту информацию. Его умение использовать свои связи произвело бы впечатление на многих женщин, но он был уверен, что Нора не входит в их число.
– Значит, тебе повезло, – сказала она.
– Да, повезло. – Кевин качнул бокалом в ее сторону, ненавязчиво предлагая тост: – С Днем святого Валентина.
Нора приподняла свой бокал, подражая ему.
– Тебя тоже.
– Ты выглядишь потрясающе, – уже не первый раз за вечер произнес он.
Нора неубедительно улыбнулась и открыла меню. Кевин понимал, что она не без труда решилась прийти сюда, выставить себя на всеобщее обозрение, посвятить весь город в их маленький секрет. Но она пришла – пришла ради него, – и это что-то да значило.
* * *Он должен был благодарить Эйми. Если б не она, он никогда не проявил бы настойчивость, никогда не осмелился бы выдернуть Нору из ее зоны комфорта.
– Я не хочу давить на нее, – объяснил он. – Она очень ранима.
– Она пережила трагедию, – напомнила ему Эйми. – Я уверена, что она гораздо сильнее, чем вы думаете.
Кевин понимал, что неразумно обсуждать свои сердечные дела с подростком, с недоучкой, бросившей школу, – что умного она могла ему посоветовать? – но за последние пару недель он гораздо лучше узнал Эйми и теперь воспринимал ее скорее как друга и ровню, а не как одну из бывших одноклассниц его дочери. Для человека, наделавшего кучу ошибок в своей собственной жизни, Эйми была невероятно проницательна в отношении других людей и того, что ими движет.
Поначалу ситуация складывалась щекотливая – после того, как Джилл уходила в школу, они оставались в доме вдвоем, – но оба быстро преодолели неловкость. В немалой степени этому способствовало и то, что Эйми строго соблюдала приличия, спускаясь на кухню умытой и пристойно одетой – ему больше не мозолила глаза сонная Лолита в пикантной маечке, едва скрывающей ее прелести. Эйми держалась с ним учтиво, приветливо и оказалась на удивление легким в общении собеседником. Она рассказывала ему про свою новую работу – судя по всему, труд официантки был более тяжелым, чем она представляла – и расспрашивала про его дела. Они обсуждали текущие события, музыку, спорт – Эйми увлеченно следила за матчами НБА – смотрели смешные видео на «Ютьюбе». Ее также интересовала его личная жизнь.
– Как ваша подружка? – спрашивала она его почти каждое утро. – У вас все серьезно?
Какое-то время Кевин отвечал просто «нормально» и уводил разговор в сторону, давая понять, что это не ее ума дело, но Эйми пропускала его намеки мимо ушей. Потом однажды утром он, не отдавая себе отчета, взял и выпалил начистоту:
– Не ладится у нас что-то. Она мне очень нравится, но, по-моему, мы выдыхаемся.
Кевин поведал Эйми историю своих отношений с Норой, опуская скудные подробности сексуальной близости – парад, танцы, спонтанная поездка во Флориду и рытвина, в которой они забуксовали по возвращении домой. Он чувствовал, что Нора отталкивает его, не впускает в свою жизнь.
– Я пытаюсь лучше узнать ее, а она просто замыкается в себе. Это досадно, обидно.
– Но вы ведь хотите остаться с ней?
– Нет – если так будет продолжаться.
– Чего же вы тогда хотите?
– Нормальных отношений. Таких, с какими сейчас она могла бы справиться. Ничего особенного. Просто время от времени выходить куда-то вместе – в кино, куда угодно. Может быть, с друзьями иногда встречаться, чтобы не быть все время наедине. Хочу, чтоб мы общались непринужденно, чтоб мне не приходилось постоянно опасаться, что я говорю что-то не то.
– Она об этом знает?
– Наверное. Это ж ясно как дважды два.
Эйми несколько секунд пристально смотрела на него, оттопырив щеку языком.
– Вы слишком миндальничаете, – заявила она. – Вам нужно сказать ей, что вы хотите.
– Я пытаюсь. Но, когда приглашаю ее куда-нибудь, она отказывается, говорит, что предпочитает остаться дома.
– Не оставляйте ей выбора. Просто ставьте ее перед фактом: «Сегодня мы ужинаем в ресторане. Я уже заказал столик».
– Не слишком ли напористо?
– У вас есть другое предложение?
Кевин пожал плечами, словно ответ был очевиден.
– Попробуйте, – сказала Эйми. – Что вы теряете?
* * *Ник и Зоуи рьяно взялись за дело. Они стояли на коленях, довольно близко к Джилл – она могла бы запросто дотянуться до них рукой. Зоуи удовлетворенно мурлыкала, потому что Ник языком и носом водил по ее шее, возбуждая ее в вампирском стиле.
– Страсти накаляются, – произнес Джейсон в воображаемый микрофон голосом спортивного комментатора, что было вовсе не так смешно, как он думал. – Лазарро предельно сосредоточен, методично продвигается к своей цели…
Будь здесь Эйми, она не преминула бы отпустить какую-нибудь умную презрительную реплику, чем вывела бы Ника из состояния сосредоточенности, напоминая ему, чтобы он не увлекался. Но Эйми с ними не играла – выбыла из игры месяц назад, когда начала работать в «Эпплби», – посему, если кто и мог вмешаться, так это только Джилл.
Но Джилл хранила молчание, наблюдая, как целующаяся парочка повалилась на пол – Ник сверху, на Зоуи, та одной ногой, зачехленной в сетчатый чулок, обвила его ноги. Джилл удивляло, что ей глубоко безразлично это зрелище. Лежи под Ником Эйми, она сгорала бы от ревности. Но это была просто Зоуи, а к Зоуи она не ревновала. Хочет Ник развлечься с ней, ради бога.
Пусть хоть затрахается, думала Джилл.
Теперь она почти со стыдом вспоминала, что осенью потратила на Ника столько времени и душевных сил, сохла по единственному парню, которого не могла заполучить, по парню, которого Эйми присмотрела для себя. Он был все такой же красавчик с квадратной челюстью и густыми ресницами, ну и что с того? Летом, когда она познакомилась с ним, он тоже был милый, веселый, внимательный, чуткий – ей более живо помнилось, как она с ним смеялась, а не сексом занималась, – не то, что теперь: в лице мрачная целеустремленность – зомби в чистом виде, типичный задрот со стояком. И в этом виноват не он один – в его присутствии Джилл становилась неуклюжей и косноязычной, не находила слов, которые всколыхнули бы пустоту на его лице, заставили вспомнить, что они были друзьями, что она нечто большее, чем ублажающий рот или рука, смазанная жирным кремом.
Однако проблема заключалась не в Нике, не в Джилл, не в Зоуи, ни в других игроках. Все дело было в Эйми. Пока она не перестала появляться на тусовках в доме Дмитрия, Джилл не сознавала, сколь важна она была не только как участник игры, но и для их компании в целом. Эйми была ее душой, солнцем в их маленькой солнечной системе, силой притяжения, которая держала их всех вместе.
Она – наш Уорделл Браун, думала Джилл.
Уорделл Браун играл вместе с ее братом за школьную баскетбольную команду, и на нем обычно держалась вся игра. Превосходный баскетболист ростом шесть футов шесть дюймов[111], он регулярно забивал больше мячей, чем все остальные игроки вместе взятые. Забавно было наблюдать за матчами с их участием: четверо белых парней среднего роста, довольно неплохие спортсмены, суетились на поле, пытаясь угнаться за грациозным чернокожим великаном, демонстрировавшим совершенно иной уровень мастерства. В тот год, когда Том заканчивал школу, Уорделл вывел «Пиратов» в финал чемпионата штата, но сам финальный матч пропустил из-за травмы лодыжки. Без его участия игра команды развалилась, «Пираты» проиграли с разгромным счетом.