Однако проблема заключалась не в Нике, не в Джилл, не в Зоуи, ни в других игроках. Все дело было в Эйми. Пока она не перестала появляться на тусовках в доме Дмитрия, Джилл не сознавала, сколь важна она была не только как участник игры, но и для их компании в целом. Эйми была ее душой, солнцем в их маленькой солнечной системе, силой притяжения, которая держала их всех вместе.
Она – наш Уорделл Браун, думала Джилл.
Уорделл Браун играл вместе с ее братом за школьную баскетбольную команду, и на нем обычно держалась вся игра. Превосходный баскетболист ростом шесть футов шесть дюймов[111], он регулярно забивал больше мячей, чем все остальные игроки вместе взятые. Забавно было наблюдать за матчами с их участием: четверо белых парней среднего роста, довольно неплохие спортсмены, суетились на поле, пытаясь угнаться за грациозным чернокожим великаном, демонстрировавшим совершенно иной уровень мастерства. В тот год, когда Том заканчивал школу, Уорделл вывел «Пиратов» в финал чемпионата штата, но сам финальный матч пропустил из-за травмы лодыжки. Без его участия игра команды развалилась, «Пираты» проиграли с разгромным счетом.
– Уорделл – наша связующая ось, – сказал после тренер. – Его нет, и колеса слетели.
Именно так чувствовала себя Джилл, играя в игру «Снимите номер» без Эйми. Неумелой. Осиротелой. Плывущей по течению. Как маленькая планета, сорвавшаяся со своей орбиты и теперь бесцельно летящая в космосе.
* * *Закуски им несли целую вечность. Или, может быть, ей так просто казалось. Нора отвыкла питаться в ресторанах, по крайней мере, в ресторанах Мейплтона, где все безуспешно пытались делать вид, будто они не смотрят на нее, а на самом деле украдкой поглядывали искоса или поверх меню, исподтишка метали в нее стрелы жалости, хотя, быть может, у нее просто разыгралось воображение. Быть может, ей просто хотелось думать, что она находится в центре внимания, дабы оправдать свою нервозность, ибо ее не покидало ощущение, что она стоит на сцене в ослепляющем луче прожектора, ей отведена главная роль в школьном спектакле, а она забыла выучить текст – как в кошмарном сне.
– Какой ты была в детстве? – спросил Кевин.
– Не знаю. Как все, наверное.
– Дети все разные.
– Не такие уж и разные.
– Ты была настоящей девочкой, не пацанкой, нет? – допытывался Кевин. – Носила розовые платьица и все такое?
Нора чувствовала, что за ними наблюдают со столика, стоявшего чуть позади нее и чуть правее. Там сидела женщина со знакомым лицом, имени которой она не могла припомнить, а с ней – ее муж и еще одна пара. Дочка этой женщины, Тейлор, ходила в детский сад как раз тогда, когда там работала Нора. У девочки был тихий писклявый голосок – Норе всегда приходилось переспрашивать ее, – и она, будто одержимая, вечно болтала о своем лучшем друге Ниле, рассказывая о том, как они здорово играют вместе. Лишь через полгода знакомства с Тейлор Нора сообразила, что Нил – это бостон-терьер, а не соседский мальчишка.
– Платья я иногда носила. Но на маленькую принцессу не тянула, если ты об этом.
– Ты была счастливым ребенком?
– Вполне. Разве что пару лет в средней школе дались мне тяжеловато.
– Почему?
– Скобки, прыщи. Как обычно.
– А подруги у тебя были?
– Конечно. Самой популярной девчонкой на свете я не слыла, но подруги имелись.
– Как их звали?
Боже, вздохнула про себя Нора. Вот неугомонный. Кевин засыпал ее вопросами с тех самых пор, как они сели за столик, словно собирался писать про нее статью для местной газеты: «Мой ужин с Норой: Душераздирающая сага несчастной женщины». Вопросы были довольно невинные – Чем занималась сегодня? Когда-нибудь играла в хоккей на траве? У тебя были переломы? – но они все равно ее раздражали. Она догадывалась, что это лишь разминка, прелюдия к вопросам, которые ему не терпелось ей задать: Что произошло тем вечером? Как ты потом жила? Каково это – оказаться на твоем месте?
– Давно это было, Кевин.
– Ну, не так уж и давно.
Нора заметила, что в их сторону идет официант – невысокий мужчина с оливковой кожей и с лицом, как у кумира немого кино. В каждой руке он нес по тарелке. Наконец-то, подумала она. Однако официант проплыл мимо, направляясь к другому столику.
– Ты, правда, не помнишь, как их звали?
– Я помню, как их звали, – ответила Нора более резким тоном, чем намеревалась. – С головой у меня все в порядке.
– Извини, – сказал Кевин. – Я просто пытаюсь поддерживать застольную беседу.
– Знаю. – Ей было неловко, что она сорвалась на него. – Ты тут ни при чем.
Кевин беспокойно глянул в сторону кухни.
– Что они так долго-то?
– Народу много, – сказала Нора. – Их звали Лиз, Лиззи и Алекса.
* * *Макс начал раздеваться сразу же, едва Джилл затворила дверь, словно он пришел на прием к врачу, который не любит, чтобы его заставляли ждать. Под шерстяным свитером у него была футболка, но он одним торопливым движением стянул с себя разом и то, и другое, чем вызвал разряд статического электричества: его тонкие волосы затрещали, встали на голове дыбом. Грудь у Макса была узкая, гладкая, немускулистая, не то что у Ника; живот – упругий и впалый, но далеко не такой привлекательный, как у сексуальных мужчин, рекламирующих нижнее белье.
– Давненько мы с тобой не уединялись, – сказал он, расстегивая джинсы, которые сползли к лодыжкам по его тощим ногам.
– Не так уж и давненько. С неделю примерно.
– Не, больше, – возразил Макс, выступив из своих штанов, которые он отшвырнул к стене, на футболку со свитером. – Двенадцать дней.
– Считал, что ли?
– Точно. – Голос невыразительный, злой. – Считал.
Макс все еще был обижен на нее. Его злила ее горячность, с коей она набрасывалась на Ника, едва тот попадал в ее распоряжение. Однако таковы были правила игры. Ты делаешь выбор, выражаешь свои симпатии, причиняешь кому-то боль и страдаешь сам. От случая к случаю, если тебе везло так же, как Нику и Эйми, объект твоего вожделения сам тебя выбирал. Но обычно все было гораздо запутаннее.
– Ну вот, теперь я здесь, – сказала она ему.
– Вижу. – Макс сел на край кровати, снял носки и швырнул их на груду своей одежды у стены. – Тебе достался утешительный приз.
Джилл могла бы запросто ему возразить, напомнить, что буквально несколько минут назад она добровольно отказалась от мнимого первого приза – да еще в День святого Валентина, хотя никто из них не придавал большого значения этому празднику, – но почему-то ей не захотелось быть добренькой. Джилл знала, что она несправедлива к Максу. Живи они в более разумном мире, разочаровавшись в Нике, она стала бы больше ценить Макса, но… не тут-то было. Контраст между ними лишь подчеркивал недостатки каждого: один сексуальный, но не славный; второй славный, но не сексуальный.
– В чем дело? – спросил Макс.
– Ни в чем. А что?
– Чего тогда стоишь там? В постель не идешь?
– Не знаю. – Джилл попыталась улыбнуться – не получилось. – Робею я сегодня что-то.
– Робеешь? – Макс невольно рассмеялся. – Поздновато уже робеть.
Она неопределенно взмахнула рукой, пытаясь жестом объять все сразу – игру, комнату, их жизнь.
– Тебя это никогда не утомляет?
– Случается, – ответил он. – Но не сегодня. Джилл не двигалась с места. Через несколько секунд Макс вытянулся на кровати, скрестил лодыжки, подоткнул под голову руки, сцепив пальцы. Трусы, что были на нем – коричневые, с оранжевой окантовкой, необычайно стильные, – она видела впервые.
– Красивые плавки, – похвалила Джилл.
– Мама купила в «Костко». Целую упаковку – восемь штук. Все разных цветов.
– Мама мне тоже раньше белье покупала, – сообщила Джилл. – Но я ей сказала, что это бред, и она перестала.
Макс повернулся на бок, подпер рукой подбородок, пристально глядя на нее с задумчивым выражением на лице. Теперь он действительно стал похож на модель, рекламирующую нижнее белье, если есть на свете модели с тощими волосатыми ногами и ненакачанными мышцами.
– Забыл сказать, – произнес Макс. – Я видел маму твою на днях. Шел с урока игры на гитаре, и она проводила меня до дома. С ней была еще одна женщина.
– Правда? – Джилл постаралась придать своему тону беспечность. Ее смущало, что у нее сердце едва не выпрыгивало из груди каждый раз, когда кто-то упоминал про маму. – Ну и как она?
– Трудно сказать. Они ведь просто подходят к тебе вплотную и пялятся. Так и в этот раз было.
– Не выношу этого.
– Да, жуть берет, – согласился он. – Но я ничего обидного им не сказал. Просто позволил проводить до дома.
Джилл аж дурно стало от тоски. Она несколько месяцев не видела маму, никогда не натыкалась на нее на улицах Мейплтона, хотя та, судя по всему, постоянно бродила по городу. Другие ее регулярно встречали.
– Она курила?
Джилл аж дурно стало от тоски. Она несколько месяцев не видела маму, никогда не натыкалась на нее на улицах Мейплтона, хотя та, судя по всему, постоянно бродила по городу. Другие ее регулярно встречали.
– Она курила?
– Да.
– Ты видел, как она закуривала?
– Может быть. А что?
– Я на Рождество подарила ей зажигалку. Интересно, пользуется она ею или нет?
– Да чтоб я знал. – Макс наморщил лоб, раздумывая. – Хотя нет, подожди. У них были спички.
– Точно?
– Точнее не бывает. – В его голосе больше не слышалось сомнения. – Это ж было в прошлую пятницу. Помнишь, какой холод был собачий? У нее рука дрожала, она никак не могла спичку зажечь. Я хотел помочь ей, но она не дала. Сама зажгла с третьего или с четвертого раза.
Стерва, подумала Джилл. Так ей и надо.
– Не стой, или сюда. – Макс похлопал рукой по кровати. – Отдохни. Можешь не раздеваться, если не хочешь.
Джилл задумалась над его предложением. Прежде ей нравилось лежать с Максом в темноте – два теплых тела под одеялом, – болтать обо всем, что в голову взбредет.
– Я тебя не трону, – пообещал Макс. – Даже дрочить не стану.
– Очень мило с твоей стороны, – сказала она. – Но я, пожалуй, пойду домой.
* * *Они оба вздохнули с облегчением, когда им наконец-то принесли заказанные блюда, потому что они уже успели проголодаться, хотя главная причина заключалась в другом: у них появился повод на время прекратить разговор, сделать паузу и потом заново начать беседу в более легком ключе. Кевин понимал, что он поступает неверно, засыпая ее вопросами, обращая светский разговор в допрос.
Терпение, напоминал он себе. Мы пришли сюда отдохнуть.
С минуту Нора ела молча, потом подняла голову от тарелки с равиоли, начиненными грибами.
– Вкусно, – сказала она. – Сливочный соус изумителен.
– У меня тоже объеденье. – Кевин наколол на вилку кусочек ягнятины, показывая ей, как идеально он поджарен – подрумяненный по краям, розовый в середине. – Во рту тает.
Нора слабо улыбнулась, и он запоздало вспомнил, что она не ест мяса. Ей противно, задавался вопросом он, что ей предлагают выразить свое восхищение куском жареной плоти, насаженной на вилку? Кевин знал, что можно запросто убедить себя в том, что ты приверженец вегетарианства и мясо – не «нежное и сочное», а «мертвое животное». Он и сам неоднократно это делал, обычно после прочтения статей об агропромышленных фермах и скотобойнях, но, едва он брал в руки меню, все его сомнения рассеивались без следа.
– Ну и как твой день прошел? – спросила Нора. – Было что-то интересное?
Кевин колебался всего секунду. Он ждал этого вопроса и изначально планировал действовать осторожно, ответить что-нибудь банальное и безобидное – Да так, ничего особенного. Ходил на работу, пришел домой, – а правду приберечь на потом, на какой-то неопределенный момент в будущем, когда он узнает ее чуть лучше и их отношения окрепнут. Однако, когда это случится? Как можно узнать кого-то чуть лучше, если нельзя ответить честно на простой вопрос, особенно о чем-то столь важном?
– Сын звонил сегодня, – сообщил он. – Я с лета о нем ничего не слышал. Очень тревожился за него.
– С ума сойти, – не сразу ответила Нора, но эта короткая заминка не успела перерасти в неловкость. – У него все хорошо?
– По-моему, да. – Кевину хотелось улыбнуться, но он усилием воли сдержал свой порыв. – Его голос мне понравился.
– Где он?
– Не сказал. У мобильного, с которого он звонил, код Вермонта, но это не его телефон. Я так обрадовался, когда услышал его голос.
– Поздравляю, – произнесла она чуть натянуто, стараясь привнести в свою реплику нотки искренней радости.
– Это нормально? – спросил Кевин. – Давай поговорим о чем-то другом, если ты…
– Нормально, – заверила его Нора. – Я рада за тебя.
Кевин решил больше не испытывать удачу.
– А ты как день провела? Чем занималась?
– Ничем особенным, – отвечала она. – Вот брови воском подкорректировала.
– Тебе идет. Аккуратные, красивые.
– Спасибо. – Она тронула свой лоб, кончиком пальца провела над правой бровью, очерченной чуть более выразительно, чем обычно. – Твой сын все еще исповедует тот культ? Который возглавляет святой Уэйн?
– Говорит, завязал с этим. – Кевин посмотрел на толстую свечу в приземистом стеклянном подсвечнике: дрожащее пламя поднималось прямо из лужицы растопленного воска. Его так и подмывало опустить палец в горячую жидкость, дать ей застыть на нем, превращаясь во вторую кожу. – Говорит, может быть, домой вернется, снова пойдет учиться.
– Серьезно?
– Он так сказал. Хотелось бы надеяться, что не передумает.
Нора взяла в руки нож с вилкой и принялась разрезать равиоли – крупную, в виде подушечки с витыми краями.
– Вы были близки? – Она не поднимала глаз от тарелки, разрезая половинки на четвертинки. – Ты и твой сын?
– Мне так казалось. – Кевин удивился, услышав дрожь в своем голосе. – Он был мой малыш. Я всегда так им гордился.
Нора посмотрела на него со странным выражением на лице. Кевин чувствовал, что его рот растягивается, в глазах копится давление.
– Извини. – Он поспешил зажать рот рукой, чтобы заглушить рвущийся наружу всхлип. – Я на секунду.
* * *На улице было градусов десять мороза, но чистый ночной воздух бодрил. Джилл стояла на тротуаре и смотрела на дом Дмитрия, где она регулярно пропадала последние полгода. Это был захудалый коттедж – типичная окраинная коробка с бетонированным крыльцом и венецианским окном по левую сторону от двери. Грязно-бежевый при дневном свете, сейчас дом вообще не имел никакого цвета – так, темный силуэт на еще более темном фоне. Странное чувство меланхолии охватило ее. То же самое она испытывала, когда проходила мимо балетной школы, где она когда-то занималась, или мимо футбольного поля в парке Гринуэй, – словно мир представлял собой музей воспоминаний, коллекцию мест, которые она переросла.
Хорошее было время, подумала Джилл, но лишь для того, чтобы проверить себя, убедиться, что она сама в это верит. Потом она повернулась и зашагала к дому. В полнейшей тиши улицы, в разреженном воздухе ее шаги раздавались как барабанная дробь, звучали достаточно громко – того и гляди, она перебудит всех соседей.
Было еще не очень поздно, но Мейплтон походил на город-призрак – нигде ни пешехода, ни бродячей собаки. Джилл свернула на Виндзор-роуд, напомнив себе, что нельзя терять бдительности и вид у нее должен быть целеустремленный. Пару лет назад она посещала курсы самообороны, и инструктор говорил, что нельзя выглядеть жертвой – это правило номер один. Голову держите высоко, смотрите во все глаза. У окружающих должно создаваться впечатление, что вам известно, куда вы идете, даже если вы сами этого не знаете.
На углу Норт-авеню Джилл остановилась, решая, какой дорогой ей пойти. Отсюда до Ловелл-террас было пятнадцать минут ходу, но, если срезать путь через железнодорожное полотно, до дома она дойдет в два раза быстрее. Будь с ней Эйми, Джилл бы не колебалась – они всегда шли коротким путем, – но в одиночку она никогда так не ходила. Чтобы добраться до железнодорожных путей, нужно было преодолеть пустынный участок дороги, пройти мимо авторемонтных мастерских, Управления общественных работ, предприятий с такими загадочными названиями, как «Синген системы» и «Стандартные ниппельные работы», а потом пролезть в дыру в ограждении из проволочной сетки за стоянкой школьных автобусов. За железной дорогой, после того, как обойдешь сзади «Уолгринс»[112], попадаешь в более приятный – жилой – район, где много уличных фонарей и деревьев.
Джилл не слышала, как приближается машина. Та стремительно подкатила откуда-то сзади, внезапно пугающе замаячив на периферии ее зрения. Охнув, она резко повернулась, приняв боевую позу каратиста. Стекло со стороны пассажирского кресла опустилось.
– Ого! – Из салона автомобиля на нее смотрело знакомое восторженное лицо в обрамлении белокурых дредов. – Все в порядке?
– Было в порядке, – с притворным раздражением в голосе ответила Джилл, опуская руки. – Пока вы не напугали меня до смерти.
– Извини. – В пассажирском кресле сидел Скотт Фрост, брат-близнец без пирсинга. – Ты что, владеешь карате?
– Ага, Джеки Чан – мой дядя. Скотт одобрительно улыбнулся.
– Этот умеет драться.
– Где Эйми? – спросил сидевший за рулем Адам Фрост. – Что-то давно ее не видно.
– На работе, – объяснила Джилл. – Ее взяли в «Эпплби».
Скотт искоса поглядывал на нее томным взглядом своих припухших глаз.
– Подбросить тебя куда-нибудь?
– Сама дойду, – отказалась Джилл. – Я живу сразу же за путями.
– Уверена? Ведь холод собачий.
Джилл, проявляя стойкость, пожала плечами.
– Я люблю ходить пешком.