Однако в практику вошло нечто худшее, нежели контроль: полная национализация. Постепенно, в бесспорном порядке - по идеологическому упущению - все стали полагать, что воздушное пространство принадлежит «народу» и является «общественной собственностью».
Если вы хотите понять интеллектуальное состояние государства в тот момент, я предлагаю вам догадаться о политических воззрениях автора следующей цитаты:
«Радиосвязь не должна восприниматься исключительно в качестве бизнеса, который ведется ради личной выгоды, личной рекламы или развлечения любопытствующих. Это общественная забота, находящаяся в доверительном управлении, и относиться к ней следует с позиции общественного интереса - в той же степени и на такой же основе, как и к любому другому общественному предприятию».
Нет, это сказано не адептом коллективизма и ненавистником бизнеса, озабоченным лишь установлением приоритета «общественных интересов» над «личной выгодой». Автор цитаты - не теоретик социализма и не коммунист-подпольщик. Это сказал в 1924 году Герберт Гувер, в ту пору - министр торговли США.
Именно Гувер боролся за установление государственного контроля над радио, делал многочисленные попытки расширить полномочия государства далеко за границы, очерченные современным ему законодательством, стараясь обставить получение лицензий на радиовещание дополнительными условиями, не имея на то юридического права, - именно поэтому его попытки неоднократно отметались в судах. Во многом именно под влиянием Гувера был принят закон, ставший надгробным камнем для радио (и еще не родившегося телевидения), известный как Закон 1927 года. Он учредил Федеральную комиссию по делам радиовещания с ее широчайшими диктаторскими полномочиями, объем которых так и не был определен конкретно. Именно этот закон с минимальными изменениями и дополнениями - такими как Закон от 1934 года, переименовавший Федеральную комиссию по делам радиовещания в Федеральную комиссию по коммуникациям, - до сих пор во всех основных аспектах является основным юридическим документом, регулирующим вещательный бизнес.
«То, что мы делаем, - говорил глава Федеральной комиссии по коммуникациям Ньютон Миноу в 1962 году, - не имеет никакого отношения к "новым рубежам"». Он был прав.
Закон от 1927 года не стал низводить государство до роли инспектора по регулированию движения в радиоэфире, задача которого - защищать права вещателей от технических накладок (на самом деле это все, что им необходимо, и все, чем стоит ограничиться государству). Он учредил службу «ради общественных интересов, удобства и потребностей» - именно этими критериями следовало руководствоваться Федеральной комиссии по делам радиовещания, рассматривая заявки вещателей на лицензии, отклоняя их либо одобряя. Но поскольку «общественного интереса» не существует, - есть лишь сумма частных интересов индивидуумов, поскольку это понятие, изобретенное государственниками, до сих пор не было конкретизировано, - он открыл возможность тоталитарного управления вещательной индустрией, рычаги которого оказывались в руках любого бюрократа, случайно назначенного в состав Федеральной комиссии.
«Общественный интерес» - вот интеллектуальное острие жертвенной гильотины государственников, действие которой вынуждены проверять на себе вещатели, кладущие головы под нож каждые три года. Однако это лезвие было занесено над их головами отнюдь не врагами капитализма, а их собственными лидерами.
Именно так называемые консерваторы, - включая ряд первопроходцев из числа владельцев радиостанций, выступающих ныне с жалобами и протестами, - требовали от правительства контролирующих директив, с радостью слушали слова об «общественной собственности» и служении «общественным интересам». Именно они кинули в почву семена, из которых вполне закономерно выросли столь малосъедобные растения, как мистер Миноу и мистер Генри. Радиоиндустрия была порабощена с санкции жертв, которые, если разобраться, были не вполне невинны.
Многие бизнесмены - сторонники «смешанной экономики» недовольны истинной природой капитализма. Они полагают, что спокойнее занимать свое место не по праву, а по чьему-то соизволению. Они трепещут от страха перед конкуренцией на свободном рынке, чувствуя, что гораздо легче завоевать дружбу бюрократа. Они предпочитают получать «социальные гарантии» по протекции, а не благодаря собственным заслугам. Они полагают, что всегда смогут улестить, продавить или подкупить бюрократа - «хорошего парня», с которым «приятно иметь дело» и который сумеет защитить их от этого ужасного незнакомца - способного конкурента.
Следует сказать еще несколько слов о привилегиях, которые дает статус «сертифицированного защитника общественных интересов» и лицензированного пользователя «общественной собственности». Он не только защищает от экономической конкуренции, но и избавляет от обязанностей и расходов, связанных с обладанием частной собственностью. Такие люди получают возможность бесплатно пользоваться радиовещательной частотой, за которую на свободном рынке им пришлось бы выложить огромную сумму, - и все равно они бы не сумели сохранить свое приобретение надолго, если бы выдавали в эфир столько бессмысленного мусора, сколько выдают сегодня.
Вот таким образом личная заинтересованность вызвала к жизни доктрину «общественного интереса» - и вот кто получает выгоду от любой формы, версии или степени использования доктрины «общественной собственности».
Теперь рассмотрим примеры, подтверждающие что право собственности лежит в основе всех остальных прав. Если в этой стране когда-либо возникнут цензура и подавление свободы слова, то начнутся они с телевидения и радио.
Закон 1927 года отдал в руки Федеральной комиссии по делам радиовещания власть над профессиональной судьбой вещателей, предложив в качестве критерия руководствоваться «общественным интересом». В то же время он запретил комиссии осуществлять цензуру радиопрограмм. С самого начала - и чем дальше, тем громче с течением лет, - звучат голоса, утверждающие, что подобные противоречивые указания невозможно реализовать на практике. Если сотруднику комиссии предстоит решить, кому из вещателей следует дать лицензию, исходя из «общественного интереса», - как он может решить это, не представляя содержания, характера и ценности программ, которые радиостанция передает и будет передавать в эфир?
Если бы у капитализма были достаточно разумные защитники, именно им следовало бы высказаться против данного противоречия. Однако в реальности на данную ситуацию ополчились вовсе не они, а, наоборот, сторонники сильного государства, требуя для комиссии права осуществлять цензуру программ. И, поскольку критерий «общественного интереса» так и остался вполне умозрительным, логика, безусловно, была на стороне государственников.
Результат оказался предсказуемым, еще раз продемонстрировав силу базовых принципов: постепенно, исподволь, все дальше простирая свою активность, комиссия стала контролировать содержание радио- и телепрограмм. В конце концов дело дошло до открытых угроз и ультиматумов, которые стал выдвигать мистер Миноу, сделав явным то, что было интуитивно понятно многими годами ранее. Нет, комиссия вовсе не занималась цензурой отдельных программ - она лишь знакомилась с сеткой вещания в момент выдачи очередной лицензии. Подобный подход оказался хуже открытой цензуры (которую можно победить в суде законными средствами): это была недоказуемая, неосязаемая, коварная цензура в форме немилости - обычный, а равно и единственный результат любого необъективного законодательства.
Все без исключения СМИ оказывают друг на друга влияние. Невозможно подсчитать тот вклад, который унылое, покорное, охваченное страхом и стремящееся лишь к умиротворению, беспросветно посредственное, но при этом обладающее значительной властью сегодняшнее телевидение внесло в деморализацию нашей культуры.
Если уничтожается свобода одного из средств массовой информации, это непременно скажется и на всех остальных. Когда цензура на радио и телевидении безропотно воспринимается как свершившийся факт, не приходится сомневаться, что другие средства коммуникации - книги, журналы, газеты, публичные лекции, - вскоре постигнет та же судьба. Их возьмут в оборот ненавязчиво, неофициально, и тем же методом: открыто говоря об «общественных интересах» и скрытно грозя государственными репрессалиями (и этот процесс уже идет).
Что ж, именно так соотносятся права человека с правами собственности.
«Общественная собственность» - это фикция. Абстрактное «общество» не в состоянии ни использовать, ни контролировать эту свою «собственность». Неудивительно, что она итоге оказывается под контролем некоей «политической элиты», небольшой клики, которая таким образом получит возможность управлять тем самым обществом, состоящим из вполне конкретных обездоленных пролетариев.
Если вам любопытно самому оценить, насколько выкладки государственников расходятся с действительностью, спросите себя: каким невообразимым образом следует руководствоваться, чтобы объявить радиоволны собственностью безграмотного крестьянина, который не в состоянии понять саму идею электроники, или безграмотного фермера, чьих технических познаний не хватит, чтобы справиться с кубом для перегонки кукурузного спирта. Неужели радиовещанием, над созданием которого работали множество научных гениев, должны управлять именно такие владельцы?
Да, представьте себе: именно на этом принципе основано все законодательство, касающееся радиовещания.
У этой проблемы существует единственное решение. И начинать следует с самых основ, иной подход не даст результата. Необходимо передать радио- и телевизионные частоты в частную собственность. Единственный способ сделать это - продавать частоты в соответствии с аукционными принципами (при этом продажа должна быть организована объективным и понятным способом, открыто и справедливо). Только так можно положить конец страшной сказке про «общественную собственность».
Подобную реформу невозможно провести в одночасье. Предстоит долгая борьба, однако защитники капитализма не должны забывать об этой высокой цели. Это - единственный способ исправить ужасную, атавистическую ошибку, допущенную мнимыми сторонниками капитализма.
Я употребляю слово «атавистический», поскольку примитивным кочевым племенам дикарей потребовалось много столетий, чтобы додуматься, наконец, до идеи частной собственности, - в том числе собственности на землю, с которой началась реальная цивилизация. Трагическая ирония состоит в том, что новую реальность, ставшую итогом гигантского научного труда, наши политические и интеллектуальные лидеры ментально низвели до уровня первобытного кочевья. Не будучи в состоянии постигнуть идею права собственности, они объявили новую территорию местом племенной охоты.
Пропасть между научными достижениями и идеологическими заблуждениями человечества ширится с каждым днем. Пора понять: человечество долго не протянет, если каждый шаг научного прогресса публика будет сопровождать движением вспять, в сторону идеологической дикости.
11. Патенты и копирайты
Айн Рэнд
Патенты и копирайты - это законное закрепление лежащих в основе любого права собственности прав человека на продукт его умственного труда.
Любой вид продуктивной работы - это комбинация умственных и физических усилий: мысли и действий, призванных воплотить мысль в материальную форму. Соотношение этих двух элементов различно для разных типов работы. На нижнем конце шкалы находится неквалифицированный физический труд, для которого необходимость умственных усилий минимальна. На противоположном конце - работа, где роль умственных усилий в создании материальных ценностей чрезвычайно высока, результаты которой как раз и защищают патентное законодательство и законы о копирайте. Эти законы защищают результат умственной работы в его чистом виде: в форме идеи. Предмет патента и копирайта - интеллектуальная собственность.
Идея как таковая не может быть защищена, пока она не примет материальную форму. Изобретение, прежде, чем на него станет возможным получить патент, должно быть воплощено в виде реальной модели; художественный текст - написан или напечатан. Однако патенты и копирайты защищают не физический объект как таковой, а воплощенную в нем идею. Запрещая несанкционированное воспроизведение объекта, закон, по сути, утверждает: физический труд по созданию объекта не является источником его основной ценности, созданной автором идеи, которая поэтому не может быть воспроизведена без разрешения последнего. Таким образом, закон утверждает право интеллекта на владение тем, что было создано его усилиями.
В этой связи важно заметить: открытие не может быть запатентовано, в отличие от изобретения. Научное или философское открытие, раскрывающее законы природы, ранее неизвестные принципы устройства мира или факты, относящиеся к этому устройству, не могут стать эксклюзивной собственностью автора открытия. На это есть две причины: во-первых, он не создавал открытого им, а во-вторых, если он стремится сделать свое открытие известным публике и утверждает, что оно истинно, - не в его силах заставить людей продолжать придерживаться прежних ложных убеждений, если автор открытия не позволит им его использовать. Он может поставить копирайт на книгу, в которой описывает свое открытие, требовать признания за собой звания первооткрывателя, чтобы никто не смог присвоить ни само открытие, ни лавры за него. Однако запатентовать теоретическое знание - не в его силах. Патенты и копирайты защищают лишь практические применения теоретических знаний, отдельные объекты, созданные человеком и не имеющие аналогов в природе, - объекты, которые в случае с патентами, скорее всего, никогда не появились бы на свет без своего изобретателя, а в случае с копирайтами - точно никогда не существовали бы.
Государство не «дарит» патент или копирайт, как подарок, привилегию или знак отличия, - оно лишь обеспечивает защиту, подтверждая происхождение той или иной идеи и защищая эксклюзивное право ее автора и владельца на право распоряжаться и пользоваться ею. Изобретатель вовсе не обязан получать патент или проставлять копирайт; при желании он может и вовсе отказаться от авторства идеи. Однако если он захочет воспользоваться своим правом собственности, государство защитит его, как защищает и другие права граждан. Патент или копирайт - это аналог регистрации права собственности и получения соответствующего свидетельства. Патенты и копирайты, относящиеся к физическим объектам, публично извещают об условиях, на которых автор или изобретатель готов продать свой продукт - для личных нужд покупателя, но не для коммерческого использования.
Право на интеллектуальную собственность не сохраняется навсегда. Интеллектуальная собственность - это заявка на владение не материальным объектом, но идеей, которую он воплощает. Это означает, что соответствующие права автора распространяются не только на существующую ценность, воплощенную в этой идее, но и на пока не существующую ценность: то есть будущим пользователям тоже придется оплачивать труд автора или изобретателя. Однако ни один долг не может быть вечным.
Материальная собственность представляет собой статичную ценность, уже существующую в реальности. Ее можно оставить наследникам, однако они не смогут вечно владеть ею, ничего не предпринимая: им придется либо использовать ее для удовлетворения своих нужд, либо заработать право на дальнейшее обладание ею собственным продуктивным трудом. При этом, чем больше стоимость собственности, тем более значительные усилия должны будут предпринять наследники. В обществе, где царит свободная конкуренция, никто не сможет долгое время владеть предприятием или участком земли, не предпринимая серьезных усилий.
Однако интеллектуальная собственность не может быть предметом потребления. Если бы право интеллектуальной собственности длилось вечно, оно вело бы к результатам, противоположным легшим в его основу принципам: не к получению честно заработанной награды за собственные достижения, но к поддержке тех, кто паразитирует, получая не заработанные ими деньги. В этом случае право собственности загнало бы общество в долг к многочисленным поколениям наследников, еще не родившихся на момент изобретения, - и таким образом его смысл оказался бы полностью утерян. Представьте, что было бы, если бы, производя автомобиль, каждый промышленник должен был бы платить комиссионные всем многочисленным потомкам всех изобретателей, сделавших свой интеллектуальный вклад в данное изделие, - начиная от изобретателя колеса и дальше вверх по шкале истории. Даже если оставить в стороне невозможность доказать чью-либо причастность к изобретению спустя значительное время, - представьте себе, сколь случайные люди попытались бы получить незаработанные деньги в подобных случаях!
Право на наследование материальной собственности требует от наследников активных действий, при том что ценность самого наследства остается строго определенной. Получение дохода от наследуемой интеллектуальной собственности не требует никаких активных шагов, а вот сам объем дохода может постоянно меняться.
На самом деле интеллектуальные достижения не могут быть переданы другим лицам, точно так же, как ум, способности и другие личные достоинства. Передать можно лишь материальные результаты своих достижений в форме заработанного с его помощью состояния. Согласно самой сути того права, на котором базируется интеллектуальная собственность, - права человека на то, что произведено силой его разума, - это право на нем и заканчивается. Человек не может распоряжаться тем, о чем он не знает и не в состоянии судить: еще не достигнутыми, непрямыми, потенциальными результатами своих достижений на четыре поколения - или четыре столетия - вперед.