В голове не было ни одной мысли. Ни единой.
Осталось говорить то, что подсказывало сердце.
- Вы этого хотели? - произнес Рамиро уже громче, чувствуя, как голос вибрирует, словно до отказа натянутая струна. - Вы пришли сюда, чтобы убить своего правителя, который всегда был добр к вам и никогда не взращивал любовь к нему - страхом, доверие к нему - предательством! Видели ли вы, чтобы мы казнили здесь без суда и следствия? Видели ли вы, чтобы мы, лос Домингос, не любили вас, жители Фасинадо? Как посмели вы усомниться в нас, тех, кто живет для вас всех, дышит вами, просыпается с мыслью о вас? Фасинадо - это не только горы и песок, виноградники и дороги! Это вы, его жители, без вас остров пуст. И мы живем для того, чтобы служить вам, ожидая, что вы будете так же служить нам. Без этого все мы - прах и тлен.
Рамиро перевел дыхание. Он чуял, что завладел вниманием толпы.
- Мой отец, который лежит сейчас здесь мертвый, не душил вас непомерными налогами, не унижал вас пытками, не думал только лишь о себе. Возможно, он был не самым великим правителем на земле, но он являлся королем своего народа. А его народ пришел сюда, чтобы убить его.
- Нет! - раздались голоса из толпы. - Мы этого не хотели!
- Тогда почему допустили это? Почему пришли сюда? Вы совершили преступление не только против власти, ибо нет за моим отцом того греха, за который можно было бы отнять у него жизнь!
Гробовое молчание. Рамиро смотрел в глаза - жаркие черные, теплые карие, грозовые синие и небесные голубые, и знал, что прав.
И люди это знали.
- Вы знаете меня. Я жил с вами всю свою жизнь. И сейчас я мог бы наказать вас. Сегодня, в праздник Тела Христова, когда вы убили моего отца. Сегодня, в великий и счастливый день, которому мы так радовались вместе с вами. Что мне делать? Я не привык отдавать приказы, после которых не остается чести, а честь - это то, что принадлежит только мне. И вам, если вы захотите.
Он понял, что должен делать. Рука потянулась к ножнам на поясе, и Рамиро извлек из роскошных ножен кинжал, который носил с собою всегда. Дамасская сталь.
- Сотни лет назад мои предки приняли христианство, обязавшись повиноваться Ватикану. Сегодня католический праздник, который обагрен кровью. Пусть же будет так, и да простит меня кардинал. Задолго до того, как христианство принесло свет на нашу землю, такие, как я, клялись таким, как вы, своею кровью. Вступая на трон, король подписывал ею свою дальнейшую судьбу. Вы помните, как это бывало, вы храните эти предания, которые я слышал от вас, когда играл с вашими детьми, сам будучи ребенком. Если теперь я хочу справедливости, хочу быть достойным вас, я должен попросить вас быть меня достойными. Но после этой клятвы нет пути назад. В ней нет слов, только одно.
И Рамиро, раскрыв левую ладонь, полоснул по ней кинжалом - щедро, от души.
Кровь упала на землю теплыми тяжелыми каплями. Толпа ахнула и чуть подалась назад - про древний обычай помнили все.
- Если так велит Бог, - раздался за спиной Рамиро звучный голос Леокадии, - если так велят обычаи, то мы следуем им.
Она подошла - сейчас в ней, как никогда, видна была гордая стать, - взяла у Рамиро кинжал и проколола себе палец, а затем подняла руку, демонстрируя людям обагренную кровью ладонь. Рамиро не успел и шевельнуться - а сестра уже передала кинжал дальше, бледному до синевы Марко, который, не колеблясь и сжав губы, тоже полоснул по ладони. И вот кинжал уже в руках Дориты поет свою песню. Рамиро на мгновение заколебался - пришел терпкий страх, что сейчас вдова, подобно некоторым девам из сказаний, всадит нож себе в грудь, чтобы в смерти быть с любимым мужем, - однако Дорита также провела клинком по ладони и, подождав мгновение, резко выбросила левую руку вперед. Капли крови полетели веером, падая у ног людей и сворачиваясь катышками в пыли.
Рамиро подошел к мачехе и забрал у нее кинжал.
- Отойдите, - негромко велел он, - все, сейчас же, назад.
Сообразительный Лоренсо тут же подхватил Дориту под руку; Леокадия и Марко отступили сами.
- Мы, Домингосы, говорим, что служим вам своею кровью. - Рамиро вновь повернулся к толпе. - Мы отдали ее вам в доказательство. Мой отец отдал ее больше всех нас сегодня. Сейчас, здесь, вы можете попросить чего-то у нас, и мы выполним одну вашу просьбу. Решайте.
Он равнодушно ждал. Если они сейчас крикнут - свободы…
- Прощения, - выдохнула женщина, стоявшая впереди, и заплакала.
И толпа подхватила:
- Прощения! Прощения!
Рамиро кивнул, сошел со ступеньки (Лоренсо испустил очередное сдавленное проклятие) и медленно двинулся прямо на толпу. Гвардейцы во второй цепи расступились, пропуская его. Вот еще шаг, толпа все ближе, ближе… она похожа на море, расходящееся перед Моисеем, чтобы открыть ему путь.
Далеко Рамиро не пошел, остановился напротив первого же крепкого мужчины, попавшегося ему на пути. Это был, судя по одежде, рыбак, здоровенный, заросший и немолодой, но с явственной силой в огромных ручищах. При желании он сломает Рамиро шею за пару мгновений. Принц протянул ему окровавленный кинжал.
- Я поклялся своею кровью. Мы, Домингосы, даруем вам прощение за убийство одного из нас. Вам, пошедшим на поводу, но не убивавшим. Вам, последовавшим за зовом, который не должен был прозвучать. Примите наше прощение… и покажите, что вы его достойны.
Он молился про себя, чтобы его поняли правильно, чтобы островные обычаи, казалось бы, давно позабытые и всплывавшие в старых сказках, оказались сильнее жажды крови или чувства вины.
Рыбак смотрел на принца близко посаженными глазками. Потом отступил на шаг и поклонился - широко, в пояс. Встав на колени, он принял из рук Рамиро кинжал и взрезал свою руку, а затем протянул ее принцу. Рамиро пожал ладонь. Он не чувствовал боли. Кинжал исчез в толпе, и люди стали один за другим опускаться на колени, и вот по площади пошла волна - даже те, кто не коснулся еще кинжала, склонялись перед человеком, стоявшим среди них.
Рамиро смотрел на все это, слегка прищурившись. В голове было пусто. В душе и сердце - тоже. Благословенная пустота, продлись как можно дольше!
- Мы поклялись друг другу, - произнес он негромко. - Будем же хранить эту клятву.
Рамиро развернулся и пошел обратно во дворец, поднялся по ступеням - одна, вторая, третья, - на миг замер рядом с телом отца, у которого скорчилась Дорита, обхватив руками мертвого мужа, поймал ошеломленный взгляд Леокадии - и вошел во дворец. И тут пустота уступила место оглушающей боли. Рамиро пошатнулся и, слепо вытянув руки, оперся ими о стену, оставив на ней кровавые отпечатки.
Глава 15
Потом он почти не осознавал, что происходит. Он куда-то шел; открывались какие-то двери; что-то плотное давило на руку. Исчезло понимание времени и пространства, исчезло понимание всего, осталась невыносимая тяжесть, которая, казалось, сейчас раздавит. И в тот миг, когда Рамиро решил, что не может уже дышать, возвратилось и сознание, и ясность восприятия.
Он лежал на кровати в своей спальне, все в том же костюме, в котором был на балу, кто-то позаботился стащить с принца сюртук, а вот сапоги - не позаботился. Левую ладонь что-то сдавливало; подняв руку, Рамиро обнаружил на ней свежую повязку.
- Лежи, - сказало пространство вокруг голосом Лоренсо.
Верный друг, мрачный как туча, склонился над Рамиро. Принц рывком сел, и Лоренсо едва успел отшатнуться.
- Ваше высо…
- Который час? Сколько времени прошло?
- Немного. Всего-то полчаса. Мы привели тебя сюда, врач сделал перевязку. Ты ел сегодня что-нибудь? Пил?
- Не помню.
- Значит, не ел и не пил, да еще и руку себе разрезал, - фыркнул Лоренсо. - Ты как мальчишка, честное слово, Рамиро.
- Хватит. - Он сказал это так, что друг умолк и вытянулся по струнке. - Где… отец?
- Его перенесли в королевские покои. Там женщины и кардинал, они обо всем позаботятся.
- Что происходит на площади?
- Посмотри сам. Если можешь встать.
Рамиро спустил ноги с кровати - все хорошо, только голова слегка кружится - и подошел к окну. Площадь была пуста, однако выглядела странно - словно по ней прошел темный дождь. Все в непонятных пятнах.
- Ты залил всю площадь кровью, Рамиро, - сказал Лоренсо у него за плечом, - и никого не убил при этом. Люди молча вышли отсюда и разошлись по домам - но лишь после того, как каждый из них оставил несколько капель своей крови на этих камнях. - И добавил чуть слышно: - Я всегда знал, что ты великий человек.
Рамиро обернулся: Лоренсо глянул на него бесстрашно и прямо, затем опустился на колено и склонил голову.
- Мой король, примите мою службу. Казните меня, милуйте меня за мою ошибку, делайте все, что захотите. Моя жизнь в ваших руках.
- Не торопись, Лоренсо. Я не король Фасинадо.
- Но это всего лишь вопрос времени, мой принц.
- Совет может выбрать кого-то другого. Дориту. Леокадию. Про Марко, я полагаю, не стоит упоминать. - Он глубоко вздохнул и заложил руки за спину. - Встань. Что ты там говорил об ошибке?
- Мой король, примите мою службу. Казните меня, милуйте меня за мою ошибку, делайте все, что захотите. Моя жизнь в ваших руках.
- Не торопись, Лоренсо. Я не король Фасинадо.
- Но это всего лишь вопрос времени, мой принц.
- Совет может выбрать кого-то другого. Дориту. Леокадию. Про Марко, я полагаю, не стоит упоминать. - Он глубоко вздохнул и заложил руки за спину. - Встань. Что ты там говорил об ошибке?
- Я проморгал этот заговор, - сказал Лоренсо, поднимаясь, - и прощения мне нет.
- А это заговор?
- Ты и сам это знаешь. Кто-то выкрикивал французские лозунги, кто-то пел по-французски. На острове чужаки, мой принц. И мы их найдем. А кое-кого уже обнаружили.
- Убийца? - сухо осведомился Рамиро.
- Убийца под стражей, но речь не о нем. Еще до того, как толпа пришла сюда, случились беспорядки в городе. К сожалению, мои люди были слишком заняты усмирением недовольных, потому мы оказались столь плохо подготовлены. Провокаторы призывали к бунту; пара умело брошенных фраз и вино сделали свое дело. Все это продолжалось до тех пор, пока те люди, которых ты заставил поклясться в верности на крови, не возвратились в город. И вот тогда подстрекателям пришлось плохо. Перед тем как ты очнулся, мне доложили. Тебе, наверное, не стоит видеть то, что от них осталось. - Лоренсо помолчал. - А может, и стоит. Чтобы ты никогда больше не смел делать то, что сотворил сегодня! - Последнюю фразу он выкрикнул, и зрачки его зажглись лютой, отчаянной злостью.
- Ты сам понимаешь: не сделай я этого, неизвестно, чем бы все обернулось.
- Да. Я все понимаю, Рамиро. И я вижу, что ты - человек великий, и так всегда будет, таким уж ты уродился. Ну, а мне выпало проклятие и честь защищать твою жизнь и жизни членов твоей семьи, и поверь, я предпочел бы умереть за твоего отца. Ах, если бы я успел закрыть его собой! - В глазах Лоренсо плескалась истинная боль. - Но я стоял слишком далеко.
- Я тоже не успел.
- Ты… Если бы следующий выстрел был нацелен на тебя, я бы успел. Ты не видел, но мы сомкнули кольцо вокруг тебя сразу, пока ты не впал в священное безумие и не сделал все то, что сделал. - Лоренсо скривился. - Будь моя воля, я бы отдал приказ стрелять.
- И тогда сейчас на площади лежали бы две сотни трупов? - холодно осведомился Рамиро.
- Да. Пускай так. Они заслужили.
- Они виновны лишь в том, Лоренсо, что подвержены влиянию. И это вина правителя, упускающего сей факт из виду.
- Господи, - сказал де Ортис, обращаясь к потолку с лепниной, - дай же ему благоразумия, а мне - терпения!
- Хватит молиться. Степень твоей вины мы определим позже. Что с гостями, которые были на балу?
- Они по-прежнему в зале, все напуганы и боятся разъезжаться по домам.
- Мне нужно пойти к ним. - Он огляделся. - Сюртук?..
- Он непригоден для ношения, и… Рамиро, не хочу тебя огорчать, но твоя рубашка в крови. Ты не хотел бы ее сменить?
Принц рассеянно посмотрел на себя в зеркало - и не узнал сначала. Черты лица заострились, на щеках - серые тени, темные круги под глазами, и обычный живой блеск в них сменился стальным. На рубашке спереди - большое, уже подсохшее пятно и брызги крови, штаны испачканы, сапоги тоже, левая ладонь забинтована, волосы взъерошены… Вид что надо.
- Где мой обруч?
- Что? Ах, обруч. - Лоренсо обошел кровать и протянул Рамиро узкую золотую полоску - корону принца, которую тот носил во время официальных праздников и которую с него, видимо, сняли, когда принесли сюда. - Держи.
Рамиро надел обруч на голову и повернулся к двери.
- Все, идем.
- А костюм?..
- Нет, Лоренсо. Пусть все остается как есть. Это… нюанс.
Прошло три часа, прежде чем принц смог войти в покои отца, чтобы с ним проститься.
Разумеется, церемония отпевания состоится через три дня. Тогда отца отнесут в фамильный склеп и навеки закроют тяжелой плитой, на которой высекут его лицо - в мельчайших подробностях, в будто живых морщинках. Тогда будет много речей и высокого горя, но Рамиро хотел попрощаться… сейчас.
В королевских покоях царила странная тишина, резко контрастирующая с привычной здесь живостью. Рамиро прошел в спальню, где лежало тело отца, и остановился в дверях. Дорита и Леокадия, обе в черном, стояли на коленях по обеим сторонам кровати и молились. Они даже не обернулись при появлении Рамиро. Сейчас они обе в своем горе, и он не может и не должен им мешать.
Рамиро подошел ближе и остановился в изножье, привычным жестом заложил руки за спину. Леокадия окинула брата непонятным взглядом, ничего не сказала и забормотала вновь. Из курильницы поднимался дымок, пахнувший ладаном. Лицо отца в наступивших наконец сумерках, в пляшущих тенях и отсвете смертного холода казалось уже высеченным из камня.
Рамиро любил отца, хотя не всегда его понимал. Ему самому чужда была та плохо уловимая беспечность, что сквозила подчас в поступках и словах короля; его нерешительность временами; его пренебрежение тем, чем не стоило пренебрегать. И все же Рамиро считал, что понимает отца неплохо, что между ними есть прочная связь - а как же иначе? Кровь от крови, плоть от плоти. Сейчас, хотя он вымыл руки, принц все равно чувствовал на них отцовскую кровь. Она не ушла, растекшись меж линиями жизни, и пусть Рамиро ее не видит - она все равно есть, и так будет уже всегда.
Его ответственность подвела его, сыграла с ним злую шутку. Как бы он хотел переиграть назад этот день! Как хотел бы стать более внимательным, слышать злые чужие мысли, уметь предвидеть. Пусть за это пришлось бы поплатиться… он не знал чем. Здоровьем, любовью, счастьем? Может быть. Судьба всегда требует платы, а если она выделила тебя из толпы, плата возрастает многократно. Он помнил, чем платил отец, помнил каждый шаг, каждый поступок.
Но сейчас на минутку можно об этом позабыть. О том, что Альваро был не только королем, но и человеком; часто это теряется за громким титулом, за выстуженными долгом днями.
Сейчас будет Альваро - человек.
Рамиро помнил, как отец учил его ездить верхом. Стоял жаркий осенний день, шторма и ветра еще не пришли на Фасинадо, и маленький Рамиро радовался, что его взяли на прогулку. Обычно отец сажал сына в седло впереди себя, однако тогда Рамиро подвели статного буланого конька. Не пони. Альваро посчитал, что сын сразу должен привыкнуть к тому, как лошади громадны, быстры и послушны; и Рамиро привык, потом сам удивлялся - насколько быстро. Он помнил запах нового седла, свои руки, стискивавшие поводья, искристо-задумчивый взгляд отца - как же Рамиро хотелось заслужить одобрение! И он ехал сначала шагом, а потом рысью, и только один раз упал, и даже тогда не заплакал. Это был прекрасный день, сбрызнутый небесной синевой.
Потом, однажды (Рамиро было одиннадцать) Альваро взял с собою сыновей проехаться. Королевской семье принадлежала половина виноградников на острове, остальная либо находилась в частной собственности, либо сдавалась в аренду. Леокадия просилась с ними, но ее не взяли, и она потом долго дулась (и перестала, лишь когда Рамиро поставил перед нею корзину, доверху полную золотым виноградом, что собрал специально для нее). Но корзина была после, а сначала - пыльные дороги, и Марко понукал своего ленивого коня Дрозда, и Рамиро, который тогда ездил не на Драконе, а на легкомысленном Пако, обгонял брата. Отец ехал с ними наперегонки. Они устроили скачки, словно в Ньюмаркете, обогнав и обескуражив стражу. А затем обедали, расстелив покрывала на земле, и не было на свете еды слаще.
Рамиро помнил тот день так, как будто все было вчера: узорчатые виноградные тени, крошки на отцовском камзоле, смеющиеся зеленые глаза Альваро - отражение его собственных, хотя, конечно, это он всегда был отражением. Совсем молодой тогда еще Лоренсо, которого только назначили командовать стражей и сопровождать короля с сыновьями, хмуро высматривал врагов, но так ни одного и не высмотрел. Рамиро кинул в отца виноградиной - а тот поймал, вот какой ловкий. И потом они рассказывали друг другу смешные истории и хохотали. Хохотали так, что солдаты улыбались, глядя на них.
И потом, когда Рамиро достиг восемнадцати лет - совсем, кажется, недавно! - возраста, в котором принц в Фасинадо имеет голос в совете, - как смотрел на него отец во время посвящения! Как ласков и вместе с тем серьезен был его взгляд, когда на голову Рамиро возлагали золотой обруч - тот самый, что сейчас стискивает виски. Одна из древних традиций, которые так любят здесь, на острове. То, без чего не мыслил себя ни Альваро, ни его сыновья, ни падчерица. Нечто, бывшее сильнее их - и бывшее ими самими.
Сейчас перед Рамиро лежала пустая оболочка. Душа утекла, и принц надеялся, что теперь она в раю - а как иначе? Нельзя сказать, что Альваро не совершал ошибок, так ведь Господь велик и милостив, Он все взвесит, Он все простит. И когда-нибудь Рамиро увидится с отцом и скажет…
«Господи, спасибо тебе. Спасибо, что дал мне возможность сказать отцу самое важное; спасибо, что он успел меня услышать. Нет этого важнее, нет этого сильнее, нет глубже; это, словно шрам на ладони, останется навсегда. Это - и взгляд отца, золотисто-зеленый, в тот солнечный день в виноградниках».