– Значит, последний раз мы говорили с ней за два дня до ее смерти. – Инна Петровна вздохнула. – У нее был какой-то странный голос. Я, помнится, спросила ее, в чем дело, не случилось ли у нее чего. Когда я узнала, что она погибла, я попыталась как можно точнее вспомнить ее слова. Теперь я уверена, что она сказала буквально следующее: «Я не понимаю, зачем он это сделал. Это же просто глупо». Мне ее тон показался странным, и я спросила, нет ли у нее каких проблем. – Инна Петровна поджала губы. – Но она просто отмахнулась от моих слов и сказала, что это мелочь.
– Она не сказала, кто был этот таинственный «он»? – осведомился Ласточкин, быстро-быстро писавший в своем блокноте.
– Нет.
– А о ком у вас шла речь до этого?
Инна Петровна немного подумала.
– Вы знаете, это был такой общий разговор. Кажется, мы беседовали о ее поклонниках. Я немножко пожурила ее за непостоянство, на что она ответила, что Антон сам виноват и что если бы он не был постоянно в отлучке… – Она очаровательно улыбнулась. – В общем, вы сами понимаете, что в таких случаях говорят женщины.
– Вы все-таки не помните, о ком конкретно шла речь? – настаивал Ласточкин. – Потому что мы с напарницей, к примеру, уже малость запутались в ее кавалерах. – Ласточкин открыл предыдущий лист. – Тут у меня есть примерный список, может, вы внесете какие-нибудь уточнения. Номер один: Артем Новоселов.
Инна Петровна одобрительно кивнула.
– Хороший мальчик, – заметила она. – Он и Настя знакомы со школьной скамьи.
Ласточкин кивнул, как бы принимая информацию к сведению.
– Номер два: Владислав Высоковский.
– Да-да. Это общий знакомый Настеньки и ее жениха.
– Жених сказал, – мягко вставил Ласточкин, – что Слава его лучший друг.
Инна Петровна повела увядшим плечиком.
– Кто оставляет волка стеречь стадо овец, всегда пожинает соответствующие плоды, – не моргнув глазом парировала она. – Я бы на месте Антоши два раза подумала, прежде чем представлять своего друга такой эффектной девушке, как Настенька… Дальше, прошу вас.
– Номер три, – со вздохом сказал Ласточкин. – Владимир Берестов, поэт.
Инна Петровна скривилась.
– Психопат, – коротко сказала она. – Однажды он посмел сравнить меня с…
– С чем? – спросил Ласточкин с любопытством.
– Неважно, – с металлом в голосе отчеканила Инна Петровна. – Кстати, он вполне мог зарезать Настеньку. Неуравновешенный тип, знаете ли.
– Гм, – заметил Ласточкин, почесав висок, – а мне всегда казалось, что поэзия и злодейство – вещи несовместные.
Теперь металл сверкал и в глазах Инны Петровны.
– Пушкин сказал «гений и злодейство», – сладким тоном напомнила она. – А Берестов – не гений, можете мне поверить. Кто у вас еще в списке?
– Номер четыре. Сергей Будницкий, бывший бойфренд Маши Олейниковой.
– Олейникова – клиническая прилипала, – заметила Инна Петровна в пространство. – На редкость убогая девушка, которая обожает льнуть к богатым и успешным. Когда Настя увела у нее Сергея – собственно, не увела, а так, пару раз попользовалась, – Маша на нее оскорбилась, причем не на шутку. Все та же история с волком-пастухом, кстати. – Инна Петровна подалась вперед. – Я бы на вашем месте в первую очередь проверила алиби этого Берестова и Олейниковой.
– Хорошо, – покорно сказал Ласточкин. – Номер пять – Иван Судейкин, бизнесмен.
– Да? – с любопытством спросила Инна Петровна. – А я и не знала об этом. У него жена беременная, кстати, ну а он… – Инна Петровна покачала головой. – Нет, насколько я его знаю, он не убийца. Кто у вас дальше?
– Насчет шестого я не уверен, – признался Ласточкин. – Георгий Столетов, художник.
– Вряд ли, – безмятежно ответила Инна Петровна, покачивая носком туфельки. – Если бы он был настоящим художником, я бы его знала. Наверное, это какой-нибудь халтурщик. Откуда вы его взяли?
– Он реставрировал картину расстрелянного прадедушки, – сказал Ласточкин.
– Да какая это картина – обыкновенная мазня, – отмахнулась Инна Петровна. – Если Настя им и увлеклась, то только на одну ночь. Есть, знаете ли, такие одноразовые кавалеры, которые не годятся для длительного употребления. – Сенбернар, дремавший на ковре, поднял голову и укоризненно поглядел на свою хозяйку. – Кто же числится под номером семь? – осведомилась она как ни в чем не бывало.
– Аркадий Багратионов.
– Бизнесмен, и притом женатый. – Инна Петровна прищурилась. – Да нет. Он слишком богат, чтобы позволять себе развлечения вроде убийства. Ни к чему ему это.
– Номер восьмой – Иннокентий Левицкий.
– Ха-ха, еще один женатый бизнесмен! Нет. Уверена, это не он.
– Потому, что он богат?
– Именно, дорогой капитан. Если ему понадобится от кого-то избавиться, он просто-напросто наймет киллера, а сам мараться не будет. В вашем списке осталось еще четверо. Жду их с нетерпением.
– Да ради бога. Виктор Буйленко, Анатолий Березин, Савелий Рытобор, а также Алексей Буйленко, брат Виктора.
– Гм, – задумчиво промолвила Инна Петровна, – Виктор – журналист, Анатолий – бизнесмен, Савелий… погодите-ка, ему же лет шестьдесят… Нет, все не то. Алексей… он спортсмен, насколько я знаю. Да нет, вряд ли кто-то из них мог убить Настеньку. Они же все знали ей цену.
– Ну, а ее подруги? – внезапно спросил Ласточкин. – Могли ли они иметь на нее зуб?
Инна Петровна снисходительно улыбнулась.
– Дорогой капитан, у Настеньки не было подруг по той простой причине, что она была слишком популярна среди мужчин. Вот так-то.
– А Маша Олейникова?
– Маша считала себя подругой Насти, но это вовсе не так. Во-первых, она Насте вовсе не ровня. Во-вторых, Настя в принципе не заводила подруг. Видите ли, капитан, подруга – это в конечном счете та же гадюка. Вы можете сколь угодно хорошо обращаться с ней, в конце концов она вас непременно укусит. – Произнеся эту жизнеутверждающую истину, Инна Петровна мило улыбнулась. – Дело в том, что женщины в принципе не умеют дружить. Приглядитесь к ним, сплошь и рядом они называют дружбой посиделки на кухне, во время которых так называемые подруги активно сплетничают о знакомых и дружно ругают своих мужей. Это, знаете ли, не дружба вовсе, и чаще всего она завершается самым плачевным образом.
– Какие ужасы вы нам рассказываете, – вздохнул Ласточкин. – Прямо сердце разрывается.
Инна Петровна нахмурилась и вгляделась в его лицо, но оно было таким простодушным, что она, видимо, решила, что капитан и в мыслях не имел посмеяться над ней.
– Больше вы ничего не хотите нам сообщить? – осведомился Ласточкин.
– К сожалению, это все, – сказала Инна Петровна с чарующей улыбкой. – Если я вдруг вспомню что-то еще…
– Да-да, конечно. – И Ласточкин продиктовал ей свой телефон.
– Ну, до свидания, – проворковала Инна Петровна, поднимаясь с обитого кожей дивана.
Мы без особых сожалений попрощались с ней и под пристальным взглядом сенбернара покинули квартиру, полную зеркал, одиночества и тонкого яда. Клянусь, оказавшись на улице, мы оба одновременно вздохнули с облегчением. По крайней мере, мы поглядели друг на друга и дружно рассмеялись.
Глава 12. Поэзия всегда права
– Что вы от меня хотите? Я ничего не знаю!
– Но вы были знакомы с убитой?
– Ну, предположим, был. А если и был, то что? Это не преступление!
– Успокойтесь. Вас никто ни в чем не обвиняет.
– Ага, вот как вы запели! Обвиняет! Вас что, мои конкуренты подослали? Ну, этот номер у вас не пройдет!
– При чем тут конкуренты? Мы расследуем убийство.
– Ага, какой умный! А ко мне вы зачем явились? И вообще, не знаю я никакой – как ее там? Мало ли давалок на свете! И вообще, убирайтесь отсюда!
– Между прочим, мы представители закона.
– Ой, ой, ой! Испугал! Вот что: я буду говорить только в присутствии адвоката. Ясно? А теперь валите! Валите, нечего тут торчать!
– Вы отказываетесь отвечать на вопросы?
– Да пошел ты! Охрана!
– Вы не имеете права так с нами обращаться. Все равно вам пришлют повестку.
– Он мне – повестку! Да я тебе сам… венок на могилу пришлю! Пошел вон!
Вот так и закончился наш разговор с одним из любовников убитой графини Караваевой, темпераментным Аркадием Багратионовым. Нас просто выставили на улицу, и нам пришлось подчиниться. Не драться же с целой толпой ублюдков в униформе.
Ласточкин в сердцах грохнул дверцей, садясь в машину.
– Ладно, – сказал он, немного успокоившись. – Я этого так не оставлю.
– Ну что, будем копать дальше? – спросила я без особого энтузиазма в голосе. – Между прочим, там в списке еще целых три бизнесмена. Может, потрясем лучше Машу Олейникову?
– Да ну ее, – отозвался Ласточкин, скривившись, как от политого уксусом лимона. – Поехали к поэту.
Владимир Берестов проживал в четырехэтажном панельном доме. Входная дверь была распахнула настежь, в подъезде воняло мочой, а стены были густо испещрены надписями, в которых между прочим какой-то Костя клятвенно уверял, что любит какую-то Масю. Вместо электрического звонка из стены торчал провод, и Ласточкин постучал в дверь. Девочка лет двенадцати, поднимавшаяся за нами по лестнице, поспешно взлетела на этаж выше и нетерпеливо затрезвонила. Кто-то отворил ей.
– Мама, – звонко, на весь подъезд заверещала она, – за этим уродом приехали менты, щас его заберут!
– Слава богу, давно пора, – ответил ворчливый голос матери, и дверь наверху затворилась.
Мы с капитаном молча переглянулись, и он снова постучал в дверь, которая внезапно распахнулась. На пороге возник небритый тип лет сорока пяти с сивой щетиной на щеках. Он был грузный, но не мелкорослый, а из-под сальной челки неопределенного цвета поблескивали необыкновенно умные глаза. Одет он был в потрепанный неопределенного цвета халат, драные тапочки и… и, пожалуй, все.
– Полиция, – сказал мой напарник. – Мы бы хотели побеседовать с вами по поводу Насти Караваевой. Можно войти?
Он сделал шаг вперед, но тип неожиданно выставил руку и величественным жестом преградил вход.
– Какие люди! Нет, так не годится, товарищ мент. Скажи пароль.
– Какой пароль? – насупился Ласточкин.
Поэт шмыгнул носом.
– Пароль – вроде как «Сезам, откройся», – нараспев продекламировал он. – Вот сейчас и проверим, знаешь ли ты его. Кто написал эти стихи:
Ну? – Он победно прищурился и почесал брюхо под халатом.
Ласточкин кашлянул. Мне показалось, что он находится в замешательстве, и, очевидно, от поэта тоже не ускользнуло это обстоятельство. Он приосанился и скривил рот в глумливой ухмылке.
– Итак, господа, – не унимался он, – делайте ваши ставки! Кто же сочинил эти волнующие строки? Пушкин? Лермонтов? А может – чем черт не шутит – гражданин Некрасов?
Вообще-то я человек незлобный, но меня так и подмывало заковать этого самодовольного типа в наручники. Однако Ласточкин в который раз поразил меня. Он насупился еще сильнее и объявил:
– Эти стихи написал Афанасий Фет. Можно войти?
Рука поэта замерла, а нижняя челюсть, наоборот, пришла в движение согласно законам земного тяготения, то есть строго вниз.
– Во дела! – объявил он, когда обрел дар речи. – Впервые, чтоб мне провалиться, встречаю подкованного в поэзии мента! Ну, твою мать! – Он радостно покрутил головой, оскалив зубы.
– Все имеют право читать книги, представьте, – сухо заметил Ласточкин. – Можно войти?
– Конечно, конечно, проходите! И вы тоже, дорогуша!
За порогом примерно на два шага простиралась до невозможности захламленная прихожая, которая вела в комнату, являвшуюся одновременно библиотекой, гостиной и свалкой всяких бумажек, которые валялись повсюду, даже под диваном. У окна располагался большой стол, на котором как попало были сложены книги, тетради, листки, а также притулилась большая пепельница, полная окурков, источавших жуткое амбре.
– Вы Владимир Берестов? – на всякий случай уточнил Ласточкин.
– Си, синьор, – отозвался обладатель халата, – а вас как величать?
– Капитан Ласточкин, Павел Иванович.
– Ага, ага… А это ваша подруга жизни? – Он кивнул на меня, освобождая стул от наваленных на нем книжек.
– Нет, – сухо ответил Ласточкин, – это моя напарница.
– Да ну? Садитесь. – Поэт плюхнулся в раздолбанное кресло, придвинутое к столу. Я обвела взглядом стены. Полки, полки, полки. Книги, книги, книги. Стихи, классика, издания на самых разнообразных языках. Поневоле я начала проникаться к грузному типу уважением. Заметив мой взгляд, он произнес:
Он снова почесал пузо и довольно гыгыкнул:
– Хорошо писал Брюсов, вы не находите?
– Блок, – тихо поправил Ласточкин.
Улыбка сползла с лица поэта.
– Сдаюсь, – промолвил он. – Так о чем будем говорить, а?
– Об Анастасии Александровне Караваевой. Вы знаете, что ее убили?
– Правда? – встрепенулся Берестов. – Как? Когда?
– Зарезали в собственной квартире в это воскресенье.
– Фу, – с отвращением произнес Берестов. – Как гадко. Зарезали! – Он передернул плечами. – Значит, доигралась девочка. Нет, об этом я говорить не желаю, предупреждаю сразу же.
– Вы не знаете, кто ее убил? – напрямик спросил Ласточкин.
– Не знаю и знать не хочу, – коротко ответил поэт.
– Или кто хотя бы мог убить?
– Кто? – Берестов пожал плечами. – Да кто угодно. У кого хватило бы на это духу, разумеется. Лично я ее не убивал.
– У вас случайно есть алиби на утро воскресенья? – небрежно осведомился Ласточкин.
Берестов наморщил лоб.
– Воскресенье… ах да! Я провел его наедине с Рембо.
– Переводили? – задал Ласточкин следующий вопрос, и глаза его блеснули.
– Ага, – вздохнул поэт. – Но, хотя Артюр – отличный парень, алиби мое он подтвердить не сможет. – Он чихнул. – Вы когда-нибудь читали его? Хотя бы в переводе?
– Я не люблю переводной поэзии, – признался Ласточкин. – Скажите…
– Я тоже, – перебил его поэт. – Стихи, переложенные на другой язык, – всегда жуткая дрянь, а если и встречается что приличное, то всегда оказывается, что это гнусная отсебятина, не имеющая ничего общего с оригинальным текстом. Возьмите переводы Эренбурга из Вийона, например. Читали их? Хотя бы в серии БВЛ, к примеру?
– Я согласен, что это сложный вопрос, – вывернулся Ласточкин. – Скажите, а какие у вас были отношения с убитой?
– В подробностях или без? – подозрительно осведомился Берестов.
– Можно и без.
Берестов пожал плечами.
– Обыкновенные отношения мужчины и женщины.
– Вы ее любили?
Поэт задумался.
– Не знаю, – сказал он наконец. – Но она мне нравилась. Очень.
– Честно говоря, – Ласточкин немного помедлил, – мне трудно представить вас вместе.
– Почему? – довольно сухо спросил Берестов. – Потому, что она годилась мне в дочери? Это не ее вина. И не моя тоже.
Андрей Белый, – пояснил он, заметив мой недоуменный взгляд.
– Вы бы еще сказали «Саша Черный», – съязвил Паша. – Это «Белые башни» Владислава Ходасевича.
– Черт, – потрясенно промолвил поэт. – Неужели вы его тоже читали? Вот это да!
– Давайте все-таки вернемся к теме нашего разговора, – мягко предложил Ласточкин. – Что связывало вас с Настей?
– Мне кажется, я уже ответил на этот вопрос, – раздраженно сказал поэт, со скрипом качнувшись в кресле.
– Извините, если я вмешиваюсь не в свое дело, – продолжал Ласточкин, косясь на разбросанные повсюду книги, – но, по-моему, у вас с ней были абсолютно разные интересы. Вы понимаете меня?
Берестов снова пожал плечами.
процитировал он. – Снова Ходасевич, кстати. Третья строка не очень, «дышать мраком», но в стихах… Поэзия всегда права – если это поэзия, конечно. – Он вздохнул. – Думаю, вы уже знаете, что Настя была далеко не скромницей.
– Думаете, ее из-за этого убили?
Берестов улыбнулся:
Он прищурился.
– Знаете, в чем разница между Блоком и Есениным? Блок – великий поэт, а Есенин – легендарный. Половину стихов Есенина надо переводить с народного на русский. Диалектизмы! А синтаксис! – Берестов содрогнулся. – Зато: кто спал с Айседорой Дункан? Кто повесился? Биография! Это все знают, все! А Блок не разменивался на такую чепуху, как жизнь. Всю свою жизнь он перелил в стихи, и поэтому он велик.
– Видите ли, – примирительно промолвил Ласточкин, – мы в полиции как-то не склонны считать, что жизнь – это чепуха.
– Ой, – сказал Берестов, страдальчески скривившись. – Только не надо заливать мне, что вы всерьез озабочены тем, кто мог убить Настю Караваеву. Признайтесь, дорогой полицай, что вам на это совершенно наплевать. Я же знаю вас, ментов. Для вас одной больше, одной меньше – никакой разницы. А между прочим, она была образованная, неглупая и очень славная девушка.
– Расскажите мне о ней, – попросил Ласточкин. – Что вообще за человек она была?
– А вы еще не допрашивали ее знакомых? – спросил Берестов, картинно зевнув.
– Мы пока беседовали только с Инной Петровной, – дипломатично ответил мой напарник.
Поэт сразу же прекратил зевать.
– Да ну! Что, старая шлюха все еще корчит из себя гранд-даму?
– Почему вы ее так называете? – не утерпела я.
Берестов повернулся ко мне.
– А вы что, не знаете? Она же держала в свое время бордель, и при советской власти ее как раз арестовали за его организацию. Ну и кто она после этого, спрашивается?
Ласточкин едва не поперхнулся. Я прикусила язык. Так вот откуда это убранство квартиры Василевской, инстинктивно смутившее меня, – все эти зеркала и пыльные бархатные гардины, сквозь которые не проникал солнечный свет. А ларчик-то открывался – проще простого.