– Мы спасены! – закричала я мужу. – Едем на рынок!
Он посмотрел на меня как на больного человека:
– Какой рынок, Лена? Ты что?
Скандал, крики – Андре категорически стоял на своем: на рынок мы не поедем!
Итог этих битв – мои слезы и разбитая тарелка XVIII века.
Но отступать я не привыкла и берусь за печенье.
Наутро мы все-таки поехали на рынок.
Я взяла с собой раскладной столик, льняную скатерть, по дороге собрала в лесу веточки земляники с цветами и ягодами, для украшения.
Разложила свое хозяйство, и тут на меня напал мандраж – меня затопило чувство страха и стыда: я торгую на рынке! «Наша Ленка докатилась до рынка», – отчетливо слышу я голоса родных и знакомых.
«Это временно! – убеждала я себя. – И никто из русских не узнает про мой позор! А пока мне просто надо накормить своих детей!» Через полчаса возле нас остановилась французская пара:
– О! Грибочки пошли! Уже? И как рано!
Я, лучезарно улыбнувшись, включив все обаяние, объяснила, что это – печенье. Конечно, дала им попробовать. Они улыбнулись, одобрительно покачали головами и – взяли три корзинки, на день рождения своим сыновьям.
Так мой позор обернулся триумфом. Я расправила плечи, я ликовала: мы спасены! В тот день мы заработали очень прилично. И я уже думала, что на следующие выходные нужно удваивать, а то и утраивать количество выпечки.
Я победила! Что там мой гонор, мои амбиции? Все это – пыль у дороги! Зато будут сыты мои мальчишки!
Как-то ко мне подошла очень приятная дама.
– Вы полька? – спросила она.
– Нет, я русская! – улыбнулась я ей в ответ.
– Странно! Такие печенья пекла моя бабушка. Эти грибочки – типично польская выпечка!
Я рассмеялась:
– А мы были уверены, что грибочки – чисто русское лакомство!
Теперь мы смеялись на пару.
– А пирожки? – спросила она. – Почему вы их не печете? У вас это должно получаться!
Я поделилась своими сомнениями – будут ли их брать? Да и с чем печь? Начинок-то масса!
– С капустой! – уверенно ответила моя новая знакомая. – Это понравится точно! А я буду вашим первым клиентом! Я работаю в театре и с удовольствием куплю вашу корзинку с пирожками коллегам – на днях у меня день рождения!
Теперь по ночам я пекла пирожки. Почему по ночам? Да потому что рано утром, уже в шесть часов, открывались рынки, и мои пирожки должны были быть свежими, еще теплыми. Во Франции нет понятия «вчерашний хлеб» и «вчерашние булочки» – знаменитый французский багет к столу покупают ежедневно перед обедом и ужином. А то, что не раскупили, отдается в приюты для бездомных или просто тем, кто не хочет или не может платить.
Мне помогали старшие дети – замешивали и раскатывали тесто, лепили вместе со мной. В мучной пыли было все: кухня, наши лица, руки. Она стояла облаком в воздухе, попадала в рот. На плите жарились капуста и морковь для начинки, припускались в сиропе яблоки, варилось мясо. В огромной сковородке шипел жареный лук – какие пирожки без лука?
А в шесть утра я уже стояла на рынке, отвозил меня Андре.
Фермерские французские рынки устроены так – на площади городка или предместья разбиваются временные шатры – от солнца и дождя, устанавливаются прилавки. Дальше все свое: весы, кассовые аппараты, лотки и одежда – все, что нужно продавцу для работы. Места тоже разные – есть получше, при входе и на центральной аллее. Есть и похуже – как говорят, «на задах».
Французы – народ бережливый. Не скуповатый, как принято считать, а именно бережливый, расчетливый. У них нет нашей русской удали, когда все нипочем. Они заботятся о завтрашнем дне, скрупулезно просматривают чеки, продумывают бюджет. И еще для них важна сила привычки: покупать у того, кто тебе давно знаком, с кем ты уже почти подружился. И покупать то, что знакомо, что уже пробовал.
К пяти утра к рынку съезжаются со всей округи торговцы – на маленьких грузовичках, микроавтобусах, внедорожниках с открытым верхом – и начинают выгружать свой товар. Здесь есть все – свои огурчики, помидоры, морковь и капуста, причем множество видов: брюссельская, кольраби, цветная, савойская, белокочанная. Баклажаны, не менее пяти сортов, от белых до полосатых. А еще кукуруза, картошка, горох, кабачки, помидоры, огурчики.
Выгружаются торговцы мясом, выкладывают на прилавки баранину, говядину, свинину, уток, индюков, перепелок, огромных, раскормленных, янтарных от прозрачного жира кур и цыплят с детский кулак – корнишонов.
Обязательно на рынке огромное количество колбас и окороков, ветчин и терринов, паштетов и фуа-гра, утиных крылышек и желудков, буда – кровяных колбасок с яблоком – французы их жарят на гриле. Сосиски, сардельки – куриные, мясные, индюшачьи – делают они же, фермеры, сами выращивают скот, сами производят из него продукты. Как правило, на такой частной ферме работает вся семья – супруги, их дети и внуки. Частенько привлекают и наемных рабочих – двоих или максимум троих здоровых парней.
Сырный ряд похож на длинную широкую улицу – Франция, что говорить. Сыры твердые, средние, пармезан, который крошат специальным ножом, мягкие – в корытцах и в баночках, бри десяти сортов под пахучей, плесневой коркой, сыры плавленые, сыры с плесенью. Мои любимые – «Сэнт агюр» и «Каприз де дьё». Острые, сладкие, терпкие, горьковатые. С орехами, травами, оливками и грибами, сладким и острым перцем. Сортов – миллион! И на каждый есть свой любитель.
В молочных рядах творог, масло, йогурты, крем-фреш.
А еще десятки сортов свежей рыбы, которая с утра еще точно плавала. Если попросишь – почистят, нарежут на нужные куски да еще и скажут спасибо. В пакет с нарезанной рыбкой положат петрушку и пару лимонов. И все – с улыбкой, с прибаутками и пожеланиями хорошего дня.
Фрукты можно на рынке найти сезонные: яблоки, груши, персики, сливу, виноград. Крошечные оранжевые дыньки с невообразимым запахом – их принято есть с ветчиной и хамоном, запивая теплым портвейном.
Я покупаю место – крошечный прилавок далеко не на бойком месте. Служащий рынка смотрит скептически – и кому нужны пирожки этой русской? Французы ведь консерваторы! Привычка для них самое главное. Нет, она, эта иностранка, определенно не в себе! Место покруче, в центральном ряду, я купить не могу – дороговато. Да и потом, надежды на успех моего предприятия, честно говоря, у меня совсем мало! Я неважно знаю язык, я в чужой стране. Моих шуток и прибауток здесь не поймут.
У меня дрожат руки и вот-вот покатятся слезы. Но я беру себя в руки и – натягиваю улыбку – улыбку счастливого и очень уверенного в себе человека. «У меня все получится!» – говорю я себе, пытаясь проглотить застрявшие в горле слезы. «Ничего! – я утешаю себя. – Марина Цветаева в эмиграции вязала шапочки на продажу!»
Дома голодные дети. Есть что-нибудь сильнее, чем эта мотивация?
Кто, если не я? Вечный вопрос. И вечный ответ: ты, детка! Ты! Никто, кроме тебя.
И я включилась в игру. Я, московская девочка Лена, заласканная и залюбленная бабулей и дедом, солистка Локтевского ансамбля, посетительница музеев и театров, торгую пирожками на рынке. Смешно.
В те годы, на мое счастье, на русских и русское была мода – спасибо перестройке и лично Михаилу Сергеевичу. Я надела павловопосадский платок, украсила рабочее место хохломскими ложками, плошками и ладьей, включила записи удалых русских песен – «Вдоль по Питерской», «Калинку» – и вперед! Где наша не пропадала!
На меня обращают внимание – уже успех! Осторожно подходят и недоверчиво смотрят. Но постепенно оттаивают и начинают приветливо улыбаться. На гжельской тарелке лежат мои румяные красавцы – на пробу. Дамы осторожно отламывают крошечные кусочки, кладут опасливо в рот… и лица их освещают улыбки.
– Супер! Манифик! Фантастик! – слышу я.
Пирожки лежат в красивой корзинке, прикрытые кружевной салфеткой – важна еще и подача! Французы – большие эстеты. На прилавке – хохломские уточки, самовар, богородские игрушки – маленький уголок моей любимой России.
В общем, не хватает только медведя с гармошкой!
Постепенно выстраивается маленькая очередь – три, пять человек. Берут помалу – пять, шесть пирожков. А они у меня махонькие, с крупный вареник. Итог дня – я продала все корзинки! Все двести штук! В кошельке деньги, огромные деньги! Целых две тысячи франков! А это означает, что мои дети, моя семья, будут сыты всю неделю! Ну, каково?
Покупаю у своих коллег ветчину, колбасы, сыры и свежую рыбу – устроим семейный праздник! Все это мне достается с огромной скидкой. Теперь я – своя!
Долой экономию и отварную картошку три раза в день! Долой макароны с томатным соусом! И с этого дня начинается моя карьера рыночного торговца. Каждый день я на рынке и постепенно обрастаю своими покупателями. Берут уже не по три пирожка, а по двадцать и больше. Начинают поступать заказы – на дни рождения, семейные праздники, к приему гостей. Нашими клиентами и хорошими приятелями становятся потомки Федора Сологуба, Римского-Корсакова. Французы, любящие Россию.
Служитель рынка, продающий места, подходит ко мне и таинственно шепчет:
– Мадам Элен! Я предлагаю вам лучшее место! Лучшее место по прежней цене!
– Ух ты! – радуюсь я. – Вот что такое успех! Теперь и я в авангарде!
Но… Везде они есть, эти «но». Я устаю как собака, дети мои не высыпаются и тоже валятся с ног, приносят из школы замечания и плохие отметки. Печь пирожки раз в неделю для меня – удовольствие. А когда это становится рутиной… Всю ночь я у плиты. Уезжаем очень рано, едем за семьдесят километров. Там, на рынке, надо держать лицо, улыбаться, украшать прилавок, со всеми общаться – и с покупателями, и с другими продавцами.
А потом, усталая, замученная, я возвращаюсь домой, а там – кухня с кучей грязной посуды, плита и пол, усыпанные мукой. Андре смотрит на все критически. Ему сложно признать, что я стала кормильцем, сложно с этим смириться. Его мужское «я» ущемлено, он раздавлен. К тому же долги-то висят! Никто их не отменил и отменять не собирается.
Да, нам хватает на оплату жилья, на хорошее питание. Но мы еще в яме, и в глубокой. Хорошо, что я так устаю, что совсем нет сил думать об этом и переживать.
Я никогда не стыдилась работы – никогда и никакой, честное слово! Но сейчас меня что-то гнетет. Я не хочу провести свою жизнь на фермерском рынке, стуча хохломскими ложками и приплясывая под родную «Калинку»! А может, я просто устала? Два года каторги, ни одного выходного за целых два года! Утро, день, вечер, ночь. День сурка. Я сплю в машине и улыбаюсь на автомате. Я очень устала. И нет рядом того, кто меня пожалеет.
И однажды я заболела. Не знаю, как более точно обозначить свое состояние – просто мне стало на все наплевать. У меня больше не было сил – ни физических, ни моральных. Никаких. Я лежала и тупо смотрела в потолок. Не поднималась ни рука, ни нога. Шесть дней я не пила и не ела. Шесть дней находилась где-то «между» – между землей и небом, между жизнью и смертью. Я уже ничего не хотела. Мне сладко было думать о смерти, и я ее не боялась. Для меня она была освобождением, отдыхом и отпуском. Больше от меня никому и ничего не нужно, я свободна от всех и всего!
На шестой день ко мне зашел мой младший. Он лег рядом, взял меня за руку и прошептал:
– Мамочка! Мы хотим есть! Очень хотим!
И я встала.
Помню, как было жалко расставаться со своей, пусть мнимой, свободой. Но, наверное, я отдохнула! И вот я снова на кухне – кормлю своих мальчиков. В меня по капле втекает жизнь – медленно, медленно. Что это было? Истерика, бунт, забастовка? Сильнейший нервный срыв, депрессия? Я не знаю. Но в эти дни я отчетливо поняла – пришло время вернуться домой, в Россию.
Иначе меня просто не станет.
Франция – это мое безжалостное взросление, мое бесконечное преодоление, мое дно с красивым и романтическим названием.
На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, где похоронены тысячи русских эмигрантов: вдова и сын Колчака, Бунин, Тарковский, Мережковский, Гиппиус, Шмелев, я познакомилась с отцом Силуаном.
Произошло это так: мы бродили по аллеям, читали надписи на надгробьях и вдруг услышали странный шум – шум старого и дряхлого мопеда. А через пару минут увидели и нарушителя святой кладбищенской тишины – на древнем мопеде рассекал священник – в развевающейся рясе, с двумя кожаными сумками, переброшенными через плечо.
Он притормозил.
– Русские? – спросил он и расплылся в добродушной улыбке. – Конечно же, русские!
Он провел для нас экскурсию, останавливаясь у могил, рассказывая о тех, кто здесь похоронен, о каждом говорил вдохновенно, с оттенком печали. Он поведал нам много удивительных вещей, читал стихи, пел революционные песни и смешные частушки.
Отец Силуан происходил из семьи русских эмигрантов – его отец, белый офицер, умер в Греции, не доехав до Франции. Мать отдала его в семинарию, а позже он попал в православный приход.
Отец Силуан обожал Россию и русских, хотя помнил ее очень плохо. И очень хотел приехать на родину, но остерегался советских законов.
Прекрасно знал он и русскую литературу, и живопись, и историю. Был истинным патриотом России и очень болел душой за нее.
Однажды отец Силуан подвел нас к могиле, которую чтил особо. Фамилия усопшего нам была незнакома, но надпись на надгробии тронула: «Русские люди! Любите Россию! Где бы вы ни были – любите и помните! Прошлую, настоящую и будущую!» Спустя немного лет мой друг, лицедей Роберт Городецкий («блю-блю-канаре», помните?), снял об отце Силуане фильм.
Отец Силуан был поклонником православного хорового пения, и мы как-то привезли ему подарок – аудиозаписи церковных хоров. Это так тронуло его, что он пригласил нас в Русский дом – место, где доживали свой век потомки аристократических русских фамилий.
И мы снова попали в удивительное место! В место, где звучала истинно русская, очень правильная, теперь позабытая речь – красивая, слегка манерная. Пожилые дамы в платьях с воротничками из старинных, чуть пожелтевших кружев поправляли прически морщинистыми, но ухоженными руками, в старинных перстнях, с обязательным маникюром.
Мужчины опирались на трости с причудливыми набалдашниками. И по длинной галерее, увешанной портретами царской семьи и именитых дворян, все дружно шествовали на утреннюю литургию.
Было у нас странное чувство, что мы попали в давние времена, в еще монархическую Россию.
В то тяжелое, трудное для меня время я нашла новых друзей. Они, мои друзья, прекрасны, и еще – они очень помогают мне как-то держаться. Они – это матушка Ольга и матушка Елизавета, монахини маленького русского прихода в городке Бюси-о-Нот.
Однажды, гуляя в маленьком городке, мы обнаружили монастырь. Медленно шли по другой стороне улицы и почему-то – вот странность! – боялись перейти на ту сторону, где были открыты двери в монастырский сад. По двору торопливо прошла худенькая женщина в монашеском одеянии. Заметив нас, застывших на месте, крикнула:
– Вы русские? Так что вы стоите? Заходите скорее, солнышки вы мои!
И мы, коротко переглянувшись, перебежали пустынную улочку. Зашли в тихий уютный дворик, присели на деревянную скамеечку и с удовольствием вдохнули аромат цветущей липы. Крошечная, почти игрушечная церквушка – оттуда доносится запах ладана, тающего воска и – ощущение покоя.
Я чувствовала, как по лицу катятся слезы – и мне стало легче. Нам предложили чай, и тут я начала реветь! Это было каким-то чудом – услышать родную речь вдали от моей России, моей Москвы. Увидеть искренние и добрые улыбки, почувствовать, как нам здесь рады!
Моей настрадавшейся и измученной душе был сделан подарок. Царский подарок!
К Андре, католику, в этом православном монастыре относились не то что терпимо, а замечательно, с большим уважением к его вере.
Потом я стала туда брать и детей. С маленьким Даниэлем девочки-монашки лепили иконки и обжигали их в муфельной печке. Рассказывали ему сказки, пели колыбельные песни.
Приглашали нас и на трапезы. Вот там я и узнала, что постная пища не обязательно скудная, бедная. Блюд из овощей и фруктов, из круп великое множество! Например, они запекали айву с сухариками и цикорием, пекли пироги с чечевицей и луком-пореем.
А я училась всем этим премудростям. Благодаря этому опыту сейчас у меня не возникает проблем с гостинцами в пост, когда еду к российским настоятелям, священникам и монахам, с которыми долго и крепко дружу.
Однажды настоятельница Покровского монастыря, игуменья Ольга, подарила мне аудиенцию, а это – большая честь.
Мы собрались в уютной комнате, где был накрыт чай и в старинных разноцветных вазочках лежало варенье из плодов собственного сада. Мне дали возможность не только слушать, но и задавать вопросы этим прекрасным, мудрейшим и умнейшим женщинам весьма преклонного возраста – игуменье и ее наперсницам.
Вместе со мной в комнате сидели паломники со всей Франции. Были и гости из Москвы. А я наслаждалась этим прекрасным обществом и с упоением слушала русскую речь. На этой встрече я познакомилась с близкой родственницей Натальи Дуровой, и она попросила передать гостинец для ее сестры в Москве. По приезде в Москву я, конечно, приехала к Дуровой – передать ей привет и посылку. Мы сидели за старинным круглым столом, принадлежавшим ранее девице Надежде Дуровой, послужившей прообразом героини «Гусарской баллады». Мой сын Даниэль был потрясен этим знакомством. Наталья Дурова дала ему подержать огромного разноцветного попугая и потрогать украшения на своем роскошном, блестящем сценическом костюме.
Мальчик был счастлив!
Не будь в моей жизни Покровской обители, не знаю, выжила бы я тогда? Справилась бы?
Не уверена. И до сих пор со мной маленькая иконка-медальон, которую подарила мне игуменья Ольга. Она и хранит меня – все эти годы.
Еще одна чудесная встреча была мне дарована Богом – с Анной Оболенской, русской принцессой. У Анны было свое фотоагентство, она сотрудничала с крупнейшими журналами, в том числе с GEO. Анна работала и с русскими фотохудожниками, платила им так щедро, что они и мечтать о таком не могли. Она познакомила меня с Францией, буквально вела за руку, помогала, учила успешно выживать в этой стране. Многие события не обернулись для меня драмой только благодаря этой мудрейшей и добрейшей женщине. Сравнивая свои несчастья с бедами Анны, я понимала, как они мелочны и незначительны.