III
Но внезапно новая революционная машина застопорилась. Немецкие военные власти захватили вождей забастовочного движения у себя в стране и расправились с ними — одних бросили в тюрьму, других послали на передовую, на убой. Где террором, а где хитрыми увещеваниями они сломили забастовку и снова погнали своих ропщущих рабов на трудовую каторгу. А вслед затем германские армии начали продвигаться вглубь России.
Это был момент, которого Джимми Хиггинс со страхом ждал с самого начала войны. Толстой писал, что если какой-нибудь народ откажется воевать, то враг не посмеет напасть на него, и, хотя Джимми Хиггинс не был мистиком или религиозным непротивленцем, в этом вопросе он разделял взгляды великого русского. Ну, какой же солдат из рабочих подчинится команде стрелять в своих братьев, заявляющих во всеуслышание о своем миролюбии?
И вот настал час проверки теории: германским социалистам приказали идти войной на русских социалистов и стрелять в красное знамя. Исполнят ли они приказ своих военных богов? Или прислушаются к громкому призыву международного пролетариата и обратят оружие против собственных офицеров?
Увы, на глазах всего мира великолепная революционная машина, на которую Джимми Хиггинс возлагал такие надежды, опрокинулась в канаву и вывалила всех пассажиров в грязь! Германская армия наступала, и социалисты вели себя точно так же, как и не социалисты: они стреляли по красному знамени, словно это было трехцветное знамя царя. Они выполняли приказ своих офицеров, как истые, лояльные германцы, заставляя большевиков беспорядочно отступать; они захватывали их оружие и продовольствие, разрушали города, угоняли в рабство русских женщин и детей точно так же, как делали это в Бельгии и во Франции — ведь сам германский Gott[12] судил, чтобы эти народы стали законной жертвой вильгельмовских культуртрегеров! Немецкие войска разграбили Ригу, Ревель, растащили по частям весь западный край России — Курляндию, Лифляндию и Эстонию; на юге их сапоги топтали российскую житницу — Украину. Оли высадили десант и заняли Финляндию, отняв свободу у прекрасного финского народа; они подошли к воротам Петрограда, и большевистское правительство было вынуждено перебраться в Москву. И про все эти военные успехи германские социалистические газеты писали с неизменной гордостью!
IV
Бедняга Джимми Хиггинс! Для него это было, ка-< удар могучим кулаком в лицо, настолько ошеломивший его, что он лишь спустя несколько недель осознал все значение происходящего, крах всех своих надежд. То же самое переживали и остальные большевики Айронтона. Куда девался весь их боевой задор! Впрочем, наиболее горластые все еще продолжали как ни в чем не бывало требовать революции, но это были люди, привыкшие за два-три десятка лет пользоваться готовыми формулами, имея не больше представления о фактах, чем, например, о строении амебы. Вдумчивые же товарищи понимали, что их Сент-луисская резолюция сражена наповал в окопах под Петроградом.
Особенно интересно было наблюдать Дерора Рабина. По существующему у американцев представлению, еврея трудно возлечь в драку. Есть анекдот о человеке, который, видя, что его сына колотит другой мальчишка, кричит своему: «Дай ему сдачи!» А сын шепчет в ответ: «Не могу, у меня пятак под каблуком!» В течение всей .войны евреи-социалисты были, если не считать немцев, самыми ревностными пацифистами; но теперь речь шла о социальной революции, в которой евреи принимали ведущее участие. Ведь русское правительство дало евреям права гражданства — впервые в истории! По щекам портного Рабина текли слезы, когда, поднявшись на собрании местной большевистской организации, он заявил:
— Товарищи! Я больше не хочу разговаривать! Я иду на войну, как польские социалисты и как чешские социалисты! Я буду драться с кайзером насмерть. И так будут драться евреи-социалисты всех стран!
И Рабин не бахвалился: он в самом деле закрыл свою портняжную мастерскую и уехал—он решил записаться в «красную бригаду», которую формировали в это время в Нью-Йорке еврейские революционеры.
Если бы германские генералы специально старались выбить дух из американских социалистов и заставить их начисто отказаться от требований мира, то они вряд ли могли бы придумать лучший способ. Они потащили несчастных большевиков на переговоры в Брест-Литовск и, приставив им нож к горлу, вынудили их отказаться от захваченных немцами территорий, да еще вдобавок уплатить колоссальную контрибуцию. Они строили планы •превращения России в вассала держав Тройственного союза, а потом закабалить и весь остальной мир. Немецкие армии шли по захваченной русской земле и разоряли ее дотла, отнимая (у крестьян последние крохи, избивая и расстреливая тех, кто сопротивлялся, сжигая их жилища. Они столь ярко продемонстрировали перед целым светом немецкое понятие о мире, что везде и всюду свободные граждане, стиснув зубы и сжав кулаки, клялись выкорчевать навсегда этот позор цивилизации. В том числе и Джимми Хиггинс!
V
Да, в том числе и Джимми! Он решил, что будет теперь работать так, как никогда еще не работал, лишь бы давать побольше грузовиков. Но, увы, человек, которого всю жизнь преследовали и угнетали, в чьей душе посеяны ненависть и бунтарский дух, не может за одну ночь забыть все это из-за идей каких-то либеральных интеллигентов, из-за статьи в газете и тому подобного. Сознание Джимми раздваивалось: день и ночь в нем боролись две взаимно исключающие, диаметрально .противоположные точки зрения. То он .призывал .гибель .на ненавистные немецкие дивизии, то вдруг начинал желать гибели тем, кто у него на родине готовил уничтожение немецких дивизий! Ибо эти люди были врагами Джимми от самой колыбели, и они тоже, как и он, не умели разом отрешиться от своих предубеждений. Взять хотя бы лживую капиталистическую «Айронтон дейли сан», которую Джимми приходилось читать каждое утро: прочитает, бывало, в ней ура-патриотическую передовую, и уже в этот день никак душа не лежит помогать делу победы. Или подумает о политиканах, всячески использующих военные лозунги демократизации Европы, для того чтобы уничтожить последние следы демократии в Америке, для того чтобы прижать к ногтю всех радикалов, которых они ненавидят и боятся! Полюбуйтесь кстати, как посредством налогов на предметы первой необходимости и государственных займов они сваливают все военные расходы на бедняков! А капиталисты? Произносят зажигательные речи о патриотизме, а сами как еще держат в узде своих наемных рабов!
Джимми Хиггинс работал на заводе, изготовлявшем грузовики для французской армии; администрация завода не соглашалась признать профсоюз, и началась забастовка. Тогда хозяева подписали с рабочими соглашение принять назад всех стачечников и признать профсоюз, но тут же стали ' предательски нарушать условия, под самыми прозрачными предлогами избавляясь от наиболее активных организаторов. Джимми Хиггинс, который вкладывал в работу все свое умение, дабы «сохранилась в мире демократия», был выброшен на улицу, потому что крупная и жадная до наживы корпорация плевала на всякую демократию и отказывалась предоставить рабочим право бороться за улучшение условий их труда. Желая прекратить эпидемию стачек, которые тормозили работу военной промышленности, правительство пыталось осуществлять арбитраж в трудовых конфликтах, но пока еще это не давало практических результатов. Тем временем слабенький росток патриотизма в душе Джимми Хиггинса изрядно прихватило морозом.
С горя Джимми напился пьяным и потратил часть своих денег на уличную женщину. Потом ему стало стыдно. Память о погибшей жене и малышах не давала ему покоя, и он решил взять себя в руки и зажить по-новому. Как ни странно, он все время вспоминал Лисвилл — единственное место в мире, где ему довелось познать настоящее счастье, а теперь, после отъезда Дерора Рабина в Нью-Йорк,— также единственное место, где у него были друзья. Как там дела у Мейснеров? Как поживает товарищ миссис Геррити, урожденная Бэскервилл? Что думают члены лисвиллской организации о России и о войне? «Поеду и узнаю»,— внезапно решил Джимми. Он навел справки о стоимости билета и подсчитал, что денег у него хватит и даже немножко останется. Он совершит это путешествие и поедете шиком, как гражданин и рабочий, который трудился на оборону, а не «зайцем» в товарном вагоне, как босяк какой-нибудь!
Глава XVI ДЖИММИ ХИГГИНС ВСТРЕЧАЕТ ИСКУСИТЕЛЯ
I
Холодным утром в начале марта, когда земля еще была покрыта снегом и пронизывающий ветер кружил в воздухе белую пыль, Джимми Хиггинс сошел с поезда в Лисвилле. На привокзальной площади собралось много народу, и Джимми подошел посмотреть, что там происходит. Оказалось, что десятка два молодых людей — кто в военной форме, а кто в обыкновенных штанах и свитере — проходят строевое учение. Джимми чувствовал себя джентльменом, у которого сколько угодно свободного времени, и задержался, чтобы поглазеть на это зрелище.
Глава XVI ДЖИММИ ХИГГИНС ВСТРЕЧАЕТ ИСКУСИТЕЛЯ
I
Холодным утром в начале марта, когда земля еще была покрыта снегом и пронизывающий ветер кружил в воздухе белую пыль, Джимми Хиггинс сошел с поезда в Лисвилле. На привокзальной площади собралось много народу, и Джимми подошел посмотреть, что там происходит. Оказалось, что десятка два молодых людей — кто в военной форме, а кто в обыкновенных штанах и свитере — проходят строевое учение. Джимми чувствовал себя джентльменом, у которого сколько угодно свободного времени, и задержался, чтобы поглазеть на это зрелище.
Вот-вот, именно об этом он думал и говорил почти целых три года! Милитаризм страшно калечит души. Это сила, которая хватает людей и превращает их в машины, в ходячие автоматы, гуртом подчиняющиеся приказам и выделывающие то, на что ни один из них, отдельно взятый, не способен даже во сне! Дивой пример — эта группа, простые, славные лисвиллские парни, служащие местных магазинов: бакалейщики, продавцы сельтерской воды, приказчики, до сих пор умевшие лишь ловко примерять ботинки на красивые женские ножки. А теперь их точно дьявол околдовал — все они безропотно подчиняются этой мерзкой солдатской муштре.
Джимми обвел глазами ряды: вот знакомый трамвайный кондуктор, а вот механик с завода «Эмпайр», там сын Эштона Чалмерса, председателя правления Первого национального банка в Лисвилле. И вдруг Джимми обомлел. Не может быть! Нет, нет, невозможно! И все-таки да — это он, Эмиль Форстер! Социалист Эмиль, немец Эмиль, юный ученый и мыслитель Эмиль, который сквозь всю толщу лицемерия добрался-таки до сути империалистической войны и каждую пятницу геройски отстаивал истину на собраниях лисвиллских социалистов. И вот теперь этот самый Эмиль под ружьем, в солдатской одежде на щуплом теле, с выражением угрюмой решимости на лице, предается упражнениям шагистики: левой, левой, левой; на-ле-во! Шагом марш! Раз, два; раз, два; левой, левой, и так далее в том же духе. Для наглядности представьте себе грохот нескольких десятков ног в унисон —топ, топ, топ, топ; вообразите напряженные физиономии марширующих рекрутов и краснолицего молодца, зычным голосом подающего команду, причем слово «марш» он каждый раз выкрикивает так, словно бьет вас по сердцу. Этот молодец с багровой рожей показался Джимми Хиггинсу воплощением армейского деспотизма: Он, как коршун, следил за всеми, чертыхался, тыкал кулаками и подгонял отстающих, ничуть не интересуясь чувствами подчиненных ему рабов, пренебрегая самыми элементарными нормами приличия, существующими в цивилизованном обществе.
— Кейси, уже шаг! Следите за фланговым, что ему из-за вас ноги себе разодрать? Левое плечо вперед, марш! Раз, два, раз, два... хорошо... нет, опять не так... вот теперь лучше. Чалмерс, господи, что вы как дохлый? Если вы такой походкой войдете в Берлин, подумают, что вы из инвалидной команды! С правого фланга по четыре, шагом марш! Фланговый, соблюдайте дистанцию! Сколько раз надо повторять?
И так без конца — топ, топ, топ, топ. Рядом с Джимми мальчуган, очевидно убежавший с уроков, снова и снова выкрикивал в такт марша:
II
Если вы когда-нибудь стояли под открытым небом, наблюдая спортивную игру или тренировку, и это было в марте, и на земле лежал снег и дул пронизывающий ветер, вы, вероятно, знаете, что при этом делают. Чтобы согреться,— притопывают на месте; ну, а если рядом двадцать левых ног, а затем двадцать правых ног ударяют о мостовую в унисон, то вы — можно ручаться — начнете притопывать в такт. Далее «ритм сообщится всему вашему телу, и скоро ваши мысли тоже потекут в такт с шагающей ротой: топ, топ, топ, топ, левой, левой, левой! Психологи отмечают, что когда человек делает движения, соответствующие какой-нибудь эмоции, то ему заодно передается и эта эмоция. Именно так случилось с Джимми Хиггинсом. Он и сам не подозревал, что тонко, исподволь действующие силы превращают его в милитариста. Кулаки его были сжаты, нижняя челюсть выпячена, ноги — топ, топ, на Берлин, покажем этим прусским генералам, как грозить свободным гражданам великой республики! Но что-нибудь то и дело нарушало это состояние и гасило вспышки благородного волнения в душе Джимми.
— Пит Кейси,— орал краснорожий сержант,— черт бы вас побрал! Неужели так трудно помнить про дистанцию в полшага? Рота, стой! Кейси, вы что, больны? Выйти из строя! Смотрите, показываю для вас!
И бедный Кейси, сутулый человек с кротким лицом, до прошлой недели работавший лифтером в конторском здании Чалмерса, терпеливо шагал на месте, служа как бы осью для всей шеренги, которая колесом маршировала вокруг него. Мелкий деспот, ругавший Пита, решил во что бы то ни стало добиться своего, и Джимми, перевидавший за долгие годы наемного рабства много таких деспотов, обрадовался, когда командир сам запутался в своих приказах и погнал роту прямо на фонтан посредине площади. Передние солдаты перешагнули через парапет и покатились, как с горки, по льду бассейна. Зрители загоготали, солдаты тоже; пришлось и красномордому, отбросив свою спесь, присоединиться к ним.
В душе Джимми происходила борьба. Над такими людьми, что печатают шаг, Джимми посмеивался больше двух лет, называя их олухами. Но эти, признаться, не похожи на олухов; напротив, каждый из них выглядел вполне способным самостоятельно решить свою судьбу. И они действительно решили ее: оставили работу за несколько недель до призыва и рьяно взялись за азбуку военного искусства, надеясь благодаря этому скорее попасть во Францию. Тут были банкиры, лавочники и торговцы недвижимым имуществом, плечом к плечу с газировщиками, приказчиками и лифтерами — и все они подчинялись команде, какого-то подмастерья, в юности бежавшего из кузницы сражаться на Филиппинах.
Последнее Джимми узнал от парня, который стоял с ним рядом и тоже наблюдал; и тут он понял, что вот про это как раз и писали газеты — про новую народную армию, которая воюет за сохранение в мире демократии! Прежде, читая подобные слова, Джимми думал: маскировка, приманка для разных олухов! Но здесь у него на глазах совершалось чудо: банкирского сынка жучил и шпынял какой-то бывший кузнец, который по счастливой случайности умел зычно орать, как копёрщик: «На плечо! К но-ге! На ру-ку!»
Рота рассыпалась цепью, ожесточенно размахивая тяжелыми винтовками.
— Вверх коли! Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь!
Не просто было проделать этот прием с такой быстротой; бедняга лифтер Кейси безнадежно отставал: он успевал сделать только полвзмаха, когда другие уже возвращались в исходное положение. Он озирался по сторонам, пугливо улыбаясь, потом снова попадал в такт и пробовал еще раз. Вид у всех новобранцев был напряженный, дыхание участилось, лица побагровели.
— Направо коли! — кричал тиран-кузнец. — Раз, два! — Внезапно он впадал в неистовство: — Чалмерс, да не растопыривайте вы локти, выше винтовку! Поддайте снизу вверх! Так, правильно! Коли! Коли! Сильнее!
Джимми застыл от ужаса. На конце этих винтовок пока не было ничего, кроме маленького черного отверстия, но Джимми знал, для чего оно и что там будет, когда потребуется. Это упражнение должно было научить молодых дамских угодников из магазинов Лисвилла вспарывать острым, сверкающим штыком человеческие внутренности!
— Коли! Коли! — ревел бывший кузнец, и они из последних сил размахивали тяжелыми винтовками, двигаясь боком, выставляя одну ногу вперед. Ужасно! Просто ужасно!
III
Человек — стадное животное, и основным законом его существования можно считать то, что если группа ему подобных занимается чем-нибудь, и занимается энергично, с подъемом, а сам он безучастно стоит в стороне, он непременно явится объектам насмешек и злобы, и в сердце его закрадутся неуверенность и страх. Даже в тех случаях, когда люди не делают ничего особо замечательного— ну, например, вдребезги напьются всей компанией. А уж если они задумали отстоять демократию во всем мире, тогда держись!
Единственное спасение в таких случаях — сохранять убежденность в собственной правоте и в том, что когда-нибудь это признают; иными словами, обращаться мысленно к людям будущего, которые со временем похвалят твое (поведение. Если ты уверен в завтрашних аплодисментах, тебе легче выдержать сегодняшнее освистание. Но вот как быть, если ты сам начинаешь сомневаться, если тебя преследует мысль: а вдруг люди будущего сочтут правыми тех твоих современников, которые учатся сейчас маршировать по команде и выпускать фрицам кишки?
Это губительное сомнение возникло у Джимми отчасти под влиянием того, что он увидел, как Эмиль Форстер учится маршировать и колоть штыком. Эмиль был одним из героев Джимми, Эмиль был во сто раз образованнее, чем он, и вдруг — Эмиль -пошел в солдаты!