– Вот прямо так все? – тоже засмеялась Эля.
– Нет, есть феминистки, которые не задерживаются. Получают удовольствие и уходят.
– Давай не будем продолжать эту тему? – попросила Эля.
– Стесняешься?
– Просто есть другие темы.
– Вот, давай сюда, видишь, как здесь уютно… Сейчас закажем чай и… выпить чего-то, да? Рижский бальзам со смородиной пробовала?
– Я буду только чай, Никита.
– Мило. Я, кажется, начинаю в тебя влюбляться.
Эля смотрела на симпатичного молодого человека и думала – вот когда так легко, не смущаясь, говорят об этом, это ведь неправда? Ну не стал бы он говорить, что влюблен, если бы это было на самом деле. А Митя? Митя – влюблен? А если нет, зачем тогда утром набрался духа и взял ее за руку… Бесконечный день… Все это было только сегодня утром…
– О чем думаешь? – Никита налил ей чаю и пододвинул чашку. Провел пальцем по руке. – Рука нежная, холеная… Ничего не делаешь дома, да? Булочки сама не печешь?
– Не пеку… – покачала головой Эля. – Есть кому печь…
– А думаешь – о том пацане? Не думай о нем, толка не будет.
– Почему? – Эля подняла глаза на Никиту.
– Потому что не будет. Он весь в своем пупке, понимаешь, что я имею в виду?
– Это такое норвежское выражение?
– Нет, это русское выражение, Эля! Весь на себе зациклен! Не видит дальше своего пупка. И тебя не видит. Смотрит не на тебя, какая ты прекрасная или что у тебя в душе, а как ты к нему относишься. Ловит другие взгляды… Я же видел! Какие-то дуры на него в ночном клубе пялились, так он весь искрутился, раз посмотрел, два, оборачивался, когда мы уходили… Для него важна не женщина, не девушка, а количество поклонниц, уверяю тебя. Я таких знаю.
– А ты не такой, – уточнила Элька.
– Я? Я, конечно, не такой. И послушай, даже если я тебе не нравлюсь и у нас ничего не получится, с этим пацаном тоже не стоит ничего начинать. Или… Или уже начала?
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, насколько далеко зашли ваши отношения.
Эля улыбнулась. Никита не так понял ее улыбку.
– И ничего страшного! Порвать можно в один день. Особенно если есть уже другой…
– Я не это имела в виду, – покачала головой Эля. Как ему объяснить? Если сказать, что Митя взял ее сегодня за руку, наверно, Никите будет смешно, у него другие критерии, другой мир, много разных девушек, которые задерживаются до утра или не задерживаются… – Пойдем? Мне надо спать ложиться.
– К тебе на чаек в номер не проситься? – подмигнул Никита. – Смысла нет?
– Никакого.
– Здорово. Самое неожиданное и приятное приключение в Юрмале. Жду твоего завтрашнего выступления. Будут, кстати, выбирать самую красивую пару фестиваля, я слышал в кулуарах…
– Да?
– Да. Мы с тобой за пару не сойдем? Давай-ка сделаем селфи… – Никита ловко сфотографировал себя вместе с Элькой. – Отцу пошлю. Я ему уже сказал, что влюбился.
– Ты так просто об этом говоришь…
– А что мудрить? Шел-шел и влюбился. Я же знаю цену своим чувствам. Я давно не влюблялся уже.
– А как же те девушки, которые у тебя задерживаются до утра?
– Ты что, думаешь, я в каждую из них влюблен?
– Ужас… – искренне передернула плечами Эля. – Какой цинизм!
– Ты – прелесть, стоило за этим ехать на фестиваль.
– Да я обычная, Никит! Всё, хватит, у меня и так сегодня настроение не очень, а с этими разговорами…
Никита попытался обнять Элю, погладить по спине. Та уклонилась.
– Ладно! – улыбнулся молодой человек. – Ладно. Я не обижаюсь. Это даже мило. Я от такого отвык. Если что, я в тридцать седьмом номере.
Эля пожала плечами. Отвык-то отвык…
У себя в номере Эля подождала, не зайдет ли Митя, не стала переодеваться ко сну. Митя не зашел, родители больше не позвонили. Эля попробовала почитать – нет, не читается, даже Чехов, которого она может читать в любое время, сегодня как-то говорил о своем. Не о ней. То, что было у нее в душе, не интересовало никого. Эля открыла группу Вконтакте. Одноклассники, как обычно, шутливо переругивались, девочки всё ставили фотографии с пикника в парке.
Вот Ирочка уселась на колени к Костику Волоконскому, Костик смущен, смеется во весь рот, красный, во рту зеленеют яркие брекеты… Ирочка его то ли нюхает, то ли щекочет носом, обвив руками, ногами… Вот Таня фотографируется, нарочно скривив и без того не очень красивое лицо.
Какая удивительная мода – чем страшнее, чем более отталкивающая получается фотография, тем моднее, тем она популярнее. Мода на страшное, на извращение, на перевернутое, неправильное… Что-то ведь такое уже было в истории культуры? Вот об этом она бы с удовольствием поговорила с Никитой, а не о том, до которого часа у него задерживаются девушки, которых он пригласил домой.
Эля полистала дальше фотографии класса. Все старались сняться как-то уродливо, необычно и обязательно в неприличном виде. Даже сдержанная София умудрилась сесть в такую откровенную позу, что вряд ли бы ее восточным родителям это понравилось. А понравилось бы Федору и Ларисе, если бы они узнали обо всех Элиных приключениях за сегодняшний день? Хорошо, что она не делает фоторепортажи о себе и не выкладывает в сеть.
Вот она с Митей за ручку, вот она с Митей в обнимку – неловко, ну и ладно, все равно в обнимку, вот он ее оттолкнул, она ударилась головой, вот Митя сидит, рыдает, она рядом с ним на корточках, предлагает ему воды, вот Митя ушел, обернулся, плюнул, его яростное лицо, глаза, полные ненависти… А вот она с Никитой, сладким, приятным, обходительным… Сколько раз сегодня Никита пытался ее обнять? Раз сорок? И по руке погладил, и по волосам, и по щеке, и по плечу, и по спине, и опять по руке, она уворачивается, а он все гладит и гладит… Если бы все это снять, вот бы класс взорвался… Это тебе не нарочитые селфи – смотрите, вот я с вытянутыми вперед губами, с одним закрытым глазом, вторым подсматриваю, чтобы не промахнуться, а меня как будто тайный поклонник, очень загадочный, фотографирует…
Эля услышала, как кто-то тихо постучал в дверь. Митя. Больше некому так робко стучать. Она быстро подошла к двери и открыла ее. За дверью стоял Никита с милым букетиком.
– Это вам, девушка. Чтобы вы засыпали с уверенностью, что о вас думают.
– Спасибо… – Эля не смогла скрыть своего разочарования.
– Не пустишь?
– Нет. Я…
– Хорошо. – Никита извернулся и чмокнул ее в щеку. – Вот, не более того. Спокойной ночи, детка.
Эля вздохнула и закрыла дверь. Танька бы порадовалась. Она коллекционирует даже каждое «Пошла ты!», считая и такие слова проявлением особого мужского интереса. А Эля ждала другого человека, который не удосужился зайти или написать короткое сообщение. Может быть, стоит спросить о здоровье его отца? Эля видела вечером, что Митя шел по улице с телефоном в руке совершенно не огорченный, разговаривал сосредоточенно, но без слез, спокойно, нормально. Наверно, все с отцом в порядке.
Эля легла спать, думала о сегодняшнем дне и никак не могла уснуть.
Как отец? – все же написала она.
Спасибо, уже лучше, – тут же ответил Митя.
И больше ничего не написал.
Эля подождала, написала сама:
Ты волнуешься перед конкурсом?
Нет.
А я волнуюсь.
Митя ничего не ответил. Она тоже не стала продолжать разговор. Не хочет говорить, так не хочет. Он даже не извинился за сегодняшнюю грубость.
Эля долго не спала, слышала, как по коридору бегали дети – вся гостиница была заполнена конкурсантами, их отправляли спать, они затихали, потом снова раздавался смех, топот… Эля наконец уснула и через некоторое время проснулась оттого, что услышала звук виолончели. Или ей это показалось? Приснилось? Тихий, далекий, мучительный… Да нет, играет… Кроме Мити, некому. Больше с виолончелью на конкурсе никого нет. Что-то его мучает, что-то не дает спать. Или же он просто волнуется и репетирует, до бесконечности, свою несложную партию.
Глава 17
– Прости. – Митя через силу посмотрел на девочку. – Я был груб вчера.
Эля улыбнулась. Митя вышел на завтрак взъерошенный, видимо, только что помыл голову и не расчесал волосы.
– Ладно, прощу. Больше так не ори, хорошо?
– Я псих, – сказал Митя. – Мы с батей – психи.
– Митя! – Эля даже всплеснула руками, так легко и серьезно ее друг это сказал.
– Что, все можно просто так брать? – Митя оглянулся.
– Ну, вчера же брали…
– Я думал, это как на фуршете было… Продолжение…
– Ну да, вроде того. Шведский стол, завтрак, каждый день. Бери, не стесняйся.
Митя набрал себе огромную миску творога и столько же каши.
– Лопнешь, – предупредила Эля. – Играть не сможешь. Впрок не наешься, зря.
– Наемся, – буркнул Митя. – Что, деньги, что ли, тратить, когда можно бесплатно? У тебя денег слишком много?
– Ненавижу такие разговоры.
– Когда денег много, такие разговоры можно ненавидеть, – упрямо ответил Митя.
– Когда денег много, такие разговоры можно ненавидеть, – упрямо ответил Митя.
– Митя, ну пожалуйста… Не сейчас… Мы сюда ехали ради этого дня, чтобы нормально сыграть… Не надо говорить о деньгах, не надо наедаться так, чтобы стало плохо…
– Сам разберусь, – негромко, но резко ответил Митя.
– Только что извинился за грубость… – покачала головой Эля.
Со стороны никто не мог бы подумать, что этот симпатичный, симпатичнейший, интеллигентный с виду мальчик может быть так груб.
– Я же сказал: мы – психи.
– Митя… – Эля отложила булочку. – Ну, послушай. Ты – это ты. А твой отец – совсем другой человек. Другая личность. Почему ты так часто говоришь «мы»?
– Ты хочешь меня воспитать? Переделать?
– Нет, я… – Эля растерялась.
Митя жадно стал есть.
– Ты не ел ничего вчера? – догадалась Эля. – Экономил деньги?
– Ничего я не экономил! – проговорил Митя с набитым ртом.
Эля вздохнула. Неожиданная сторона жизни. Может, ей и полезно в такое окунуться.
– Я хотела сказать, что у вас с отцом… как будто сросшиеся личности, как братья-близнецы… сиамские…
– Ага! – радостно кивнул Митя.
Эля развела руками.
– Но так же не должно быть! Сиамские близнецы – это уродство, несчастье! У ведь тебя – одна жизнь, судьба, у него – другая…
– Я люблю его! – упрямо пробубнил Митя. – Ешь, а то сил не будет!
– Да я и вчера поела, и выспалась отлично… Это ты ночью играл, кажется…
Митя поднял на нее глаза.
– Я умею переводить свои чувства в творческую энергию…
Что-то он такое хотел еще сказать, отчего Эле неожиданно стало приятно и горячо. Митя задержался взглядом в ее глазах, сам растерялся, побыстрее уткнулся носом в чашку.
– Привет! – к ним подошел улыбающийся Никита с тарелкой в руках. – К вам можно присесть?
– Садись, – кивнула Эля.
Митя протянул Никите руку, они пожали руки. Интересно, стал ли бы Митя протягивать руку, если бы знал, как активно Никита вчера обхаживал Элю? Эля взглянула на Никиту. Тот невозмутимо улыбался, глядя на нее, сел рядом с Митей, напротив девушки.
– Боишься? – спросил он почему-то одного Митю.
– Не-а! – Митя, как мужик, откинулся на стуле, развалился, широким движением вытер рот.
Наверно, так делает его отец, догадалась Эля. Митя был сейчас похож на взрослого, чуть простоватого, грубого мужчину. Так хотел быть похожим…
– А я боюсь, – ответила Эля.
– А ты не бойся! – подмигнул ей Никита. – Я буду в зале, за тебя болеть! Как, цветы мои стоят, не завяли?
Он нарочно спрашивает, поняла Эля. Нарочно подкусывает Митю, провоцирует.
Митя поднял глаза на Элю. Смотрел только на нее, ничего не сказал ни ей, ни Никите, резко отодвинул от себя тарелку, рывком встал, отбросил стул и ушел, не оборачиваясь. Что-то нехорошее проговорил? Или Эле показалось? Так, может быть, надо было с Никитой разбираться, если ему не безразлично, а не на Элю злиться?
– Прости, мне надо спешить… – Эля побыстрее ушла в номер.
Там написала Мите:
Жду тебя через пятнадцать минут внизу. Пойдем в концертный зал вместе.
Ок, – ответил Митя.
Вышел с опозданием, но взглянул на нее довольно мирно, говорить ничего о Никите не стал. Эля объяснила сама:
– Он вечером пригласил меня выпить чаю и потом принес букет цветов в номер.
– Я тоже могу тебе цветы купить, если хочешь, – проговорил Митя.
– Успокойся! – засмеялась Эля. – Разве дело в цветах! Надо будет еще пройти песню…
– Ага…
Эля услышала, как в кармане у Мити зазвонил телефон.
– Да, батя… Иду… Да… Ага…
Митя отстал от девочки и стал разговаривать с отцом, нормально, доброжелательно. Эля слышала, что Митя ничего не спрашивает о его здоровье, говорит кратко о себе, значит, с отцом все не так плохо. Потом Митя стал смеяться, еще больше отстал от нее, Эле даже пришлось приостановиться, чтобы мальчик ее догнал. Митя махнул ей рукой: «Иди, догоню!»
– Да, батя, с ней идем… Да… Хорошо… Иди-иди! – крикнул он девочке. – Не заблудишься?
– Да нет… – пожала плечами Эля. – Странно как-то… Ну, хорошо…
Эля пошла к концертному залу, стараясь не задумываться, не расстраиваться… Ведь, наверно, с этим что-то трудно поделать – то, что с Митей постоянно присутствует его отец. Везде, всегда.
Она подошла к залу, где уже шел конкурс, пожалела, что не пришли раньше – комиссию объявляли в самом начале. На дверях зала висел список конкурсантов, она его знала, им прислали по электронной почте, до их выступления оставалось еще семь или восемь номеров. А вот и список членов жюри. Кто в жюри, до конкурсного дня не разглашалось, наверно, чтобы некоторые конкурсанты или их педагоги не пытались договариваться, не просили прослушать их накануне.
Эля читала фамилии и звания членов комиссии: профессор, зав. кафедрой музыкальной академии, даже проректор, продюсер, главный режиссер музыкального театра, известная певица в возрасте, итальянский композитор… Кроме певицы, Эля никого не знала, но порадовалась, что жюри будет компетентное.
– Председатель – Рушайтис… Ну, понятно… Одних латышей будет отбирать на гала-концерт, притом джаз. Больше никому ничего не даст… – Эля услышала, как переговариваются две женщины рядом, обе чем-то похожие на ее Елену Самуиловну. Жаль, что та не поехала. Эле не было бы так одиноко и тревожно. Еще лучше, если бы поехали родители, но это вообще из области фантастики, чтобы ее родители, как у других детей и подростков, приехали вместе с ней на фестиваль.
– Вы знаете его? – спросила Эля.
Женщины оглядели Элю и ничего не сказали. Эля знала и знает – женщины ее не любят, никакие, ни молодые, ни старые, ни красивые, ни менее красивые. Что-то в ней есть очень раздражающее. Преподавательницы отошли, а Эля прочитала регалии председателя – Э. Рушайтис, оперный певец, профессор Музыкальной академии Латвии и почетный профессор Академии музыки в Торонто.
Хотела посмотреть в Интернете, кто он и что, достала телефон, подумала и не стала. А смысл? Тем более если он не любит русских, а наверняка именно это имели в виду женщины, и из музыкальных стилей предпочитает только джаз, хотя сам поет или пел в опере.
Эля поет на конкурсе португальское фадо – народную песню со сложными голосовыми фиоритурами, но к джазу это не имеет никакого отношения. Джаз по происхождению – тоже фольклор, но совершенно другого народа, другой расы, корни которой уходят в какое-то другое человечество, которое пело и плясало, и так и общалось – друг с другом, с космосом, с духами предков, камней, деревьев – через мелодию, ритмы, они были пропитаны этими ритмами, они любили придумывать несложную мелодию, потом ее ломать, рассыпать на отдельные кусочки, разбрасывать эти кусочки, чтобы совсем забыть про целое, а потом опять – ловко, виртуозно собирать эту мелодию. Это умение у них в плоти. Они умеют рычать, хрипеть, как тигры и львы, петь тонко и высоко, как птицы, там, где уже не поет человек, они умеют слышать ритм и мелодию во всем.
Соревноваться с ними в этом умении бесполезно, так же как с цыганами, горцами – у них поет весь организм, они по-другому созданы, свои песни они поют лучше. Сколько бы ты ни играл ритм дождя, дождь сыграет его лучше – сложный, то замедляющийся, то убыстряющийся, то налетающий шквалом, то еле-еле капающий…
Эля оглянулась – а где же ее друг?
Митя шел, тоже оглядываясь, очки почему-то не надел, в руках у него была сумка, костюм в чехле, он по-прежнему разговаривал с отцом. Неужели все это время они проговорили? И ведь находятся у них темы…
– Понял, батя, сделаю… – Митя кивнул Эле, хотел пройти мимо, но она покрутила пальцем у виска и показала ему, чтобы он остановился. – Понял, все будет, как обещал. Не переживай. Мы с тобой им покажем, да! Целую. Люблю, да. Люблю тебя. Матери тоже привет передай. Позвоню сразу после того, как сыграю.
– Мить… – Эля с ужасом смотрела на своего друга. – А на чем ты сыграешь?
– В смысле?
– Митя, где твоя виолончель?
– Виолончель? – Митя оглянулся, в растерянности огляделся, посмотрел на свои руки. В одной руке были все вещи, в другой – телефон. – Черт…
– Ты останавливался где-то?
– Не помню.
– А из номера ты ее взял?
Эля попыталась вспомнить, была ли у мальчика виолончель, когда они встретились у крыльца гостиницы. Кажется, нет.
– Я сейчас! Ты жди меня, без меня не пой, ладно?
– Митя, ну что ты как маленький совсем…
– Я – не маленький! – мгновенно вспыхнул Митя. – Я просто… Я готовился… Я отцу обещал…
– Обещал, обещал, молодец! Беги уже, я пойду, предупрежу, чтобы нас передвинули.
– А можно?
– Не знаю, наверно, можно. Скажу, мой товарищ голову забыл, пошел за ней в гостиницу.
– Ага, я мигом…
Растерянный Митя, не наглый, не грубый, был похож на того мальчика, который так понравился когда-то Эле. Грубый на самом деле тоже был похож, только когда эта грубость не была обращена на нее саму. Но не договоришься ведь – ты будь грубым с остальными, будь мачо, будь альфа-самцом, а со мной становись зайкой, милым лохматым спаниелем, воспитанным, дружелюбным.