– Добрый вечер, Леонид Сергеевич! Не растрачивайте время на реверансы...
– Тогда я прямо с места в карьер: вам о чем-нибудь говорит фамилия Пряхин?
– Говорит! Точнее, покойный командующий четырнадцатой армии не раз ее упоминал, когда я прилетал в Приднестровье. Была там грязная история, за которую генералу дали по голове. В фигуральном смысле, разумеется. А Пряхин, если не ошибаюсь, координировал там продажу оружия ополченцам. Заверяю, это достоверная информация. Только с какого ляду вы вспомнили об этом Пряхине?
– С того, что Пряхин, скорее всего, вовлек и нашего Добровольского в свою авантюру. Есть косвенные данные, что и в Чечне они баловались тем же. Они, кстати, однокашники по военному училищу.
– Криминальная группировка среди офицеров? – Духон от неожиданности присвистнул. – И о чем говорят ваши выводы? При чем тут валдайская история?
– Объяснить пока не могу. Но настораживает тот факт, что Пряхин на тот момент являлся кадровым сотрудником какой-то из спецслужб, скорее всего ГРУ.
– Не хотите ли вы сказать, что и Добровольский... – Духон замолчал, словно не желая довести до конца свою мысль.
– Все может быть. По крайней мере, если он уже выполнял в прошлом их поручения, то почему бы не выполнять их и сейчас?
Мацкевич начал подробно излагать свои умозаключения. Александр Павлович слушал не перебивая. Когда аналитик закончил, его телефонный собеседник глухо сказал:
– Я допускал нечто подобное. Но ума не приложу, при чем тут Валдай, суд и так далее?.. Как нам вообще действовать в создавшейся ситуации?
– Вариантов не так уж много. Прежде всего нам нужно выйти на человека, который был достаточно близок с Добровольским, чтобы судить о нем более глубоко. Это один вектор ближайших действий. А другой?.. С утра меня тряс Бахтин. Требовал фактуру на Добровольского. Что я могу ему дать? Догадки? Умозаключения? Но вот когда вы спросили, что делать, я вдруг подумал, что Бахтину настоятельно пора вызывать Добровольского на свидетельскую скамью. Не знаю, как она там у них точно называется. И там...
– Точно! – не дал договорить ему Духон, угадав, какое предложение за этим последует. – Пусть старик проявит свое мастерство. И в допросе сломает Добровольского. Мне почему-то кажется, что этот бывший вояка и сам не рад, во что влип. Вам так не кажется?
– Я не настолько глубоко его успел изучить, – уклончиво, с некоторой долей иронии заметил Мацкевич. – Но вы правильно меня поняли. Мы дадим Бахтину что-то вроде полуинформации. Знаете, как в детской игре, один начинает предложение, а другой додумывает, что хотели сказать. Кстати, ничего, что мы столь открыто говорим по телефону?
– Как раз хорошо. И идея у нас хорошая. Только как судья и прокурор проглотят подобную линию защиты? – с сомнением спросил Духон.
– Судья вам, видно, не по душе? О прокуроре я уже не говорю.
– А что мне должно в ней нравиться? Никак не определит свою позицию, все время водит разговор вокруг незначительных деталей. В моем представлении современный судья должен быть совершенно иным.
– Что вы сказали насчет незначительных деталей? Возможно, в процессуальном отношении они и незначительны, но с оперативной точки зрения... – В трубке было отчетливо слышно, как Мацкевич наливал себе воды. – Знаете, кажется, вы навели меня на одну мысль!
– К чему вы клоните?
– Помните, Зуева уточняла позицию надзорных органов по поводу опекунства?
– Не помню. Ну и что с того? Сплошная дидактика.
– Но она привела довод о том, что Добровольскому не следовало доверять воспитание детей, поскольку он одинокий мужчина и давно...
– ...состоит в разводе с бывшей супругой! Точно! Как мы раньше об этом не подумали? Нет ничего ужаснее уязвленного женского самолюбия. Надо немедленно ее разыскать! – оживился банкир.
– Мне этим заняться?
– Пожалуй, нет. Слишком расточительно отвлекать вас на супружеские склоки, – Духон задумался на мгновение и тут же принял решение: – Этим мы попросим заняться Багрянского. Он кого хочешь разговорит. Правда, он сейчас в Ростове. Но пока вернется, мои люди найдут адрес жены Добровольского. Мы же с вами едем на Валдай. Немедленно! Хочу сам увидеть допрос этого сомнительного опекуна.Рано утром они вновь выехали в «Слободу». Александр прихватил аналитика с дальним прицелом. Процесс должен был вот-вот возобновиться, и он очень надеялся, что Мацкевич, обладающий уникальным талантом увязывать разрозненные и на первый взгляд проходные факты, сделает из них столь необходимые для продолжения расследования выводы.
Когда машина наконец вырвалась из дорожной толчеи Московской области, аналитик решился прервать затянувшееся молчание.
– Как вы полагаете, с какой целью затеян весь этот балаган? – спросил он. – Я имею в виду суд. Не знаю, как вам, Александр Павлович, но лично я уверен, что Добровольский здесь – фигура второстепенная. Что-то вроде рабочего инструмента при возведении всей этой пока непонятной нам конструкции.
– Может, политика, – неуверенно пробормотал Духон, то ли спрашивая, то ли предполагая, что дело обстоит именно так. – Но тогда скажите мне, Леонид Сергеевич, как могут Дима и Настя вписаться в политические разборки?
– Не понимаю. Вопрос, на мой взгляд, стоит так: для чего прокурор любой ценой добивается осуждения Дмитрия Сироткина, а следовательно, лишения его свободы? Означает ли это, что кому-то крайне необходимо ограничить гражданские права Сироткина? А заодно нейтрализовать Настю Уфимцеву?
– Каких прав лишены у нас заключенные?
– Простите, Александр Павлович, я не юрист. Вам Бахтин объяснит лучше. Но очевидно, что в заключении Сироткин окажется, как бы точнее выразиться, под контролем. Он будет лишен свободы переписки, передвижения... Даже после освобождения ему могут долгое время препятствовать в выезде за границу.
– Допустим. Но вы забываете, что речь идет о простом детдомовском сироте. Какие, к черту, свободы ему нужны?
– А вот это зря. Мы ничего не знаем о Сироткине. Кто он? Откуда? Кто его истинные родители? Есть в чем покопаться, о чем поразмышлять. Как бы еще на недельку оттянуть процесс? – с надеждой в голосе спросил Мацкевич.
– Ну да. Пока мы будем размышлять, парня засудят. Махать после драки кулаками? Хотя я интуитивно чувствую, что мы вот-вот найдем ключик к разгадке. Придется пока придерживаться старой схемы. Надеюсь, Бахтин сделает все, чтобы избавить Сироткина от тюрьмы. Но действуя вслепую, полностью защитить его мы вряд ли сумеем. Хотя лично я верю, что защита еще устроит нам праздник.
Оставшуюся часть дороги они ехали молча.
Мацкевич с интересом рассматривал живописные места сначала Тверской, а затем и Новгородской области. Дорога то ныряла в лес, то вновь оказывалась среди полей выгоревших от зноя колосьев. Яркие краски лета уже постепенно сменялись тускнеющими пятнами осени, как на картинах импрессионистов, заставляя постепенно забыть о недавно еще палящем солнце.
– Как, кстати, продвигаются дела у Багрянского и Тьерри? – неожиданно вспомнил Леонид Сергеевич, когда машина свернула с трассы, следуя указателю на «Долгие бороды».
– Тьерри звонил, он прямо из Ашхабада вернулся в Москву. Правда, я еще с ним не общался, но главное он успел сказать. Багрянский собирался в Ростов, продолжать поиск наследников Орлова. В ближайшие пару-тройку дней обещал связаться по телефону, – неохотно объяснил Духон, мысли которого были заняты чем-то другим.
– Надеюсь, вы допускаете, что все ваши телефоны прослушиваются?
– Уверен, но сплю спокойно. Вряд ли мифические наследники могут кого-то заинтересовать всерьез.
– Не скажите. Как раз вопросами зарубежных наследований наши спецслужбы всегда занимались активно. Как, кстати, и западные. Довольно выигрышная штука. Причем и когда наследники, как говорится, уже у тебя на промокашке. И когда их не оказывается вовсе.
– Никогда об этом не задумывался. Мне лично никто наследства не оставлял ни за рубежом, ни здесь, на родине. Я вот оставил сдуру. Но это к делу не относится. И вообще я был уверен, что этими вопросами занимается исключительно Инюрколлегия. Постоянно читал объявления в рубрике «Инюрколлегия разыскивает». Их регулярно печатали в «Известиях» очень мелким шрифтом. Ой, вспомнил! Был у меня когда-то давно приятель. Все ждал, когда на него свалится наследство. У него какая-то прабабка, седьмая вода на киселе, вроде жила в Америке.– Ну и как, дождался? – поинтересовался Мацкевич.
– Не знаю, может, до сих пор ждет, – усмехнулся Духон в усы. – Не понимаю, какой смысл мечтать о мифическом наследстве? Разве не разумнее рассчитывать на себя, на свои силы?
– К сожалению, все мы воспитаны на мифах. Такой в нашей стране стиль мышления. Одни всегда завидовали Иванушке-дурачку, обтиравшему бока на теплой печи, другие, уверовав в абстрактные идеалы, как по щучьему веленью, скопом отправлялись строить БАМ. Третьи мечтали стать космонавтами и все ждали, когда их призовут под знамена космоса. Бедные люди...
– Это точно, – грустно подтвердил банкир, который сполна испил чашу надежд возведения замков на песке. – Однако не спешите никого осуждать. Эта вера – результат искренности, наивности. Люди безоглядно верят в то, что им говорят. Увидите, как все изменится, когда мы камня на камне не оставим от нелепых обвинений.
– Вы о чем? – удивленно спросил Мацкевич.
– О чем можно думать еще? О суде, конечно. А мы все о каких-то наследствах, – охотно пояснил Духон.
Они подъехали к воротам «Никольской слободы».
Глава 17 Тайник
Убаюкивающий стук колес сменился беспорядочной дробью. Поезд нервно побежал по стрелкам и, не останавливаясь, миновал какую-то станцию. В окне промелькнули пустой перрон и небольшое здание вокзала, выкрашенное в желтый цвет. Названия Багрянский не успел разглядеть и посмотрел на часы – если верить расписанию, маяться в поезде оставалось недолго. Лев нетерпеливо забарабанил пальцами по откидному столику.
Тащиться в Ростов на перекладных из самого Ашхабада, как предлагал Пьер Тьерри перед возвращением в Москву, было выше всяких сил. Багрянский решил, что не выдержит подобной пытки – уж лучше пусть его выследят, если для кого-то этот вояж представляет интерес, в чем он очень сомневался. Политикой тут и не пахнет, а кому сегодня нужна всеми забытая графиня, пусть даже с противоречивой и запутанной судьбой? Вон, Романовы зачастили в Россию, как будто вот-вот вернутся на родину, и то никого это не удивляет.
Одним словом, Лев на свой страх и риск сел в поезд с его вонючими туалетами и грязными вагонами и вот наконец подъезжает. Настроение несколько улучшилось. Поезд глубоко вздохнул, заскрипел тормозами и медленно вкатился на станцию.
После долгой и утомительной дороги Лев достаточно бодро выскочил из вагона, и, не позволяя себе заглядываться на статных, ядреных ростовчанок, быстро вышел на привокзальную площадь и стал ловить такси.
Ехать в гостиницу было рано, так как по старой памяти он знал, что раньше полудня его не поселят. Поэтому не обремененный вещами журналист решил не тянуть и немедленно приступить к поискам следов.
– Одиннадцатая линия?.. – задумчиво и многозначительно спросил водитель такси, когда журналист сел на заднее сиденье. – Так это вам в Нахичевань...
У Багрянского, который с пронумерованными улицами до сих пор сталкивался лишь на Манхэттене в Нью-Йорке, предполагаемый адрес дочери графини Орловой изначально вызвал подозрение. Он почемуто ассоциировался с неким трамвайным маршрутом. Но тут Лев решил, что таксист его попросту дурачит.
– Какой Нахичевань? Я ж вроде в Ростове, а не в Азербайджане?
– Не волнуйся, папаша! В Азербайджан нам ехать не придется. У нас тут свой Нахичевань, преимущественно армянский. Только вот... – Таксист замялся.
– Что еще?
– Как платить будете, папаша?
– Не волнуйся, не обижу! Тоже мне, сынок...
– Что ж, тогда понеслись! – Разом повеселев, таксист резко тронул машину с места.
Они объехали площадь и свернули на проспект. Багрянский с видимым удовольствием вспоминал давно знакомый и давно забытый южный город. Впереди выросло здание театра немыслимо жуткой архитектуры, тяжеловесное как трактор. Интересно, что хотел заявить архитектор столь выразительным решением? Показать, что советское драматическое искусство преданно и бескорыстно служит трудовому народу, которому даже в театре привычнее чувствовать себя, как в тракторе? Или, напротив, скрытно намекнуть на то, что советское искусство своими тяжелыми гусеницами может вполне реалистично проехаться по неугодному творчеству? Впрочем, здание театра быстро осталось позади вместе с еще не так давно казавшимся незыблемым методом социалистического реализма.
Домчались они минут за двадцать. Убедившись, что дом номер шесть по Одиннадцатой линии стоит на своем месте, Багрянский, как и обещал, не поскупился на чаевые. Вокруг царил строительный хаос, суетились рабочие в оранжевых касках, буйствовали подъемные краны, беззастенчиво подминая под себя одноэтажные строения вокруг. Лев с затаенным интересом рассматривал приземистый дом довоенной постройки. На два окна, выходивших на улицу, были навешены старомодные деревянные ставни, как в лихих казачьих станицах. К боковой стене примыкал покосившийся забор, за ним ютился небольшой дворик. Над калиткой в заборе многозначительно торчал полинявший шнур. Багрянский нерешительно дернул его и тут же где-то в глубине мелодично откликнулся колокольчик. В окно высунулось любопытное лицо пожилой дородной казачки.
– Тебе чего?
– Доброе утро, мадам, – изобразил самую замечательную из своих улыбок Багрянский. – Я разыскиваю Волосовых. Мне дали этот адрес в архиве.
– Нету тут Волосовых. Может, когда прежде и жили. Ты бы у деда Михея спросил, он у нас старожил. Погоди, я сейчас. – Буквально через секунду она появилась в дверях, ловко неся свое грузное тело, и постучала в дом напротив: – Михей, вставай! Хватит дрыхнуть, пьяница! Тут по твою душу пожаловали. Давай, давай, выходи!
Дед Михей оказался худющим морщинистым стариком, но серые глаза его глядели живо, с неподдельным интересом. Чувствовалось, что, несмотря на возраст, он по-прежнему не прочь урвать от жизни лакомый кусочек.
– Вон у нас гость приезжий, каких-то Волосовых ищет. А где мне ему их откопать? Я на нашей улице всех знаю...
– Познакомила и отъедь. Не помнит она!.. Куда тебе упомнить, если дурь в голове до сих пор бродит! – Дед явно что-то оживил в памяти, но колебался. – А ты-то сам из каких будешь? – спросил он Багрянского с подозрением.
– Из тех самых, с деньгами в кармане. Давай, Михей, не тяни, выкладывай чего знаешь!
– Были такие, да сплыли, – неохотно выдавил из себя старик. – Дались они вам, эти Волосовы! Приходили тут до тебя, про них спрашивали. За глотку хотели взять, сразу видно, чека. Только времена сейчас другие.
– Дед, ты не темни, колись! Мне глотка твоя ни к чему. Скажи, куда подевались, и спокойно вали к куму самогон допивать.
– Как же, с вами допьешь! Пили, да изжились. Не на что пить.
– Это как раз поправимо, старик.
– Тогда другое дело. Столько лет-то прошло! Все там будем. Пока Гришка со своей бабой жили одни, нормально все у них было. А потом после войны сын объявился с молодухой, как-то все посыпалось у них. Старики разом померли... – Михей достал папиросу и закурил. Видно было, как он вспоминал. Багрянский его не подгонял. – Забрал Гришкин сын, запамятовал, как звали их пацана, свою молодуху в Новочеркасск.
– Ну, старик, а ты молодцом! Только ты точно про Волосовых рассказываешь? А как звали ту, как ты говоришь, молодуху?
– Убей меня гром, не помню. Много от меня, старика, хочешь. Красивая была, это точно.
– А куда они съехали? Где в Новочеркасске их искать?
– Да где ж им было жить? Дом у них был на улице Атамана Платова, рядом с собором. Туда, думаю, и съехали. Куда же еще?
Багрянский припомнил старомодный новочеркасский вокзал, который несколько часов назад проезжал его поезд. Даже стоял там минут пять. Если бы знать...
Где-то часам к трем он вернулся в гостиницу, хотя ноги невольно несли Багрянского на вокзал. Ему хотелось немедленно отправиться в Новочеркасск. Но, немного остыв, он пришел к выводу, что в незнакомый город стоит поехать с утра.
На следующее утро он поднялся засветло и, даже не перекусив, отправился на пригородный вокзал. Поезд тормозил у каждого полустанка, полусонные люди большими группами сходили и поднимались в вагон, мешая сосредоточиться. Дорога благо была недолгой.
У самого Новочеркасска солнце уже уверенно поднялось над горизонтом. Издали его косые лучи живописно играли на позолоченных куполах громадного православного собора. Он доминировал над холмом, вокруг которого уютно примостились дома старой части города.
– Вот она, столица донского казачества, – журналист нечаянно услышал разговор двух мужчин за спиной. – Видите собор? Кто знает, сколько в нем отслужили молебнов во славу Войска Донского и его атаманов...
Его собеседник неразборчиво, но явно ироническим тоном что-то сказал в ответ.
– Вас смущают красные лампасы и шашки? Сейчас их часто воспринимают как маскарадную мишуру, однако не забывайте, что на протяжении многих десятилетий казачество являлось опорой Российского государства, – заметил первый голос. – Мне кажется, это единственное в мире народное воинство, которое реально представляло собой мобильную и грозную силу. Большевики ни с кем не расправились так жестоко и безжалостно, как с ним. Большинство историков предпочитают не заострять на этом внимания, но только за год после революции было вырублено больше двух миллионов казаков! А мы упрямо препарируем лишь тридцать седьмой год. Проклинаем Лаврентия Берия, который, кстати, в Москву попал только в тридцать восьмом.
– Великодержавность – палка о двух концах, – возразил оппонент.
– А вы не объединяйте два этих корня в одно слово, тогда все встанет на свои места. Великой державе всегда необходима опора, а вот дальше спрос с политиков и правителей. Нельзя же, в самом деле, разрушать государство только из страха стать жертвой его бездарного руководства!