Я уже решила уходить, как дверь открылась снова и появились братья Томми. Один достал коробочку снюса, выковырял пальцем дозу и торопливо сунул под верхнюю губу. Другой присел и долго вытирал башмаки носовым платком. Хотела подойти к ним и спросить насчет Томми, но что-то меня останавливало. Я не двигалась с места. Наблюдала.
Внезапно пошел холодный моросящий дождь, и меня начал прошибать озноб. Братья продолжали спорить о чем-то и никак не могли договориться. Один постучал пальцем по виску. Они засмеялись, обнялись и пошли по дороге в деревню. Но Томми остался, я видела, как он закрыл за ними дверь.
Я дождалась, пока братья скроются из виду, перелезла для быстроты через забор, по асфальтированной дорожке добежала до хижины и постучалась.
— Кто там?
— Это я, Нелла.
— Какого черта ты здесь делаешь? — Он скорее испугался, чем разозлился.
— Пытаюсь тебя найти.
— Иди отсюда! И поторопись.
— Почему это? Нам надо поговорить.
— Отойди от двери, они могут тебя увидеть!
— Кто — они?
— Братья!
— Не уйду, пока не откроешь.
Он замолчал — решал, наверное, как поступить. Брякнула задвижка, из двери появилась рука Томми, и он рванул меня в темноту.
Вначале я вообще ничего не могла разглядеть — единственное маленькое окно под крышей занавешено брезентом.
— Тебя кто-то видел?
— Не думаю. Почему ты спрашиваешь?
Томми встал на табуретку, дотянулся до окошка и сдвинул брезент. Выглянул и вроде бы успокоился немного. Спрыгнул и зажег лампу.
Я уже несколько месяцев не была у них в рыбарне. Ничего не изменилось. На стенах развешаны сети, сломанный барометр постоянно предвещает шторм. Бухты канатов на полу. Черпаки и поплавки в покосившихся картонных коробках. И посреди комнаты — Томми, бледный, точно у него и вправду температура.
— Зачем ты погасил свет?
— Хотел уходить. Важно, чтобы снаружи никто ничего не видел, когда я открываю дверь. И потом… оно не выносит света.
Я только сейчас заметила — Томми стоит в самом углу, лампа освещает только небольшое пространство, а весь сарай по-прежнему тонет в полумраке. Вдруг я услышала странный звук — словно кто-то вдохнул с присвистом.
— Что — оно? Здесь кто-то есть?
Томми засмеялся — но не так, как обычно. Я никогда не слышала, чтобы он так смеялся. Как-то… безрадостно.
— Можно и так сказать… Вернее, не кто-то, а что-то…
Он посмотрел на меня, как будто ни разу до этого не видел, как на совершенно чужого человека.
— Даже не знаю, с чего начать… здесь столько всего наворочено…
Рядом стоял деревянный ящик — тот самый, который привезли на фургоне. Он, оказывается, битком набит рыбьей требухой, молоками, головами, плавниками и хвостами.
— А кто этот парень на машине?
— Парень из братниной бригады. Йенс. Он тоже там был.
— Где — там?
Томми вынул из ящика тресковую голову и с отвращением на нее посмотрел:
— Мы еще не знаем, что оно ест. Не любую рыбу — это точно. Но, похоже, требуха, плавник — то, что надо. На раков и креветок даже не смотрит.
Он бросил голову в ящик. Ляпнул какую-то глупость, и выражение лица такое же — глупое.
— Моей родне везет. Вечно выловят какую-нибудь невидаль из моря. То планктонную акулу, то какую-то солнечную рыбу,[16] то морскую свинью. Как-то мину вытащили, еще военную… В пятидесятые годы, например, было нашествие тунца. Отец рассказывал, видел стаю больше тыщи, самые крупные под центнер. Они скумбрию насаживали на переметы. Стальной трос в палец, поводки тоже стальные. Скумбрию насаживали, надо же… скумбрия, по-моему, вкуснее тунца. — Томми засмеялся, на этот раз не так напряженно; его, похоже, успокоили старые рыбацкие байки. — У отца даже снимок есть — стоит у борта и поднимает здоровенного тунца за жабры. И дед там же, мой дед по отцу, Йон, тот уже готов петлю на хвост накинуть, чтоб не ушел. А знаешь, как они нашли стаю? Увидели в самый обычный бинокль. Море кипело, как в кастрюле. Представь себе кастрюлю в сто пятьдесят метров диаметром! А потом, в начале шестидесятых, тунец исчез. Как обрезало. Ни с того ни с сего появился и ни с того ни с сего исчез.
Томми присел на табуретку, но тут же вскочил, точно его током ударило.
— А отец еще был тогда на «Сенторе», ну, ты знаешь, соседский баркас. В семьдесят седьмом они одним тралом взяли восемнадцать тонн трески! Об этом даже в газетах писали. Заякорили бот под Лэсё, и семь человек, не отрываясь… подумай только: семь человек, не отрываясь, чистили эту рыбу двадцать один час! Я что хочу сказать… странные вещи, конечно, то и дело происходят, в сети попадается что хочешь, но такого… такого еще не было. Это что-то, знаешь…
Я опять услышала звук — на этот раз тихий стон, перешедший в долгий булькающий вдох, точно кто-то растянул мокрые меха.
— Что это?
— Знать не знаю. Он… оно попалось им в сети под Анхольтом. Они от страха начали колотить его по башке, думали, насмерть, ан нет… живет.
Что с Томми? Что-то он совсем не в себе. Может, и правда такая температура, что он бредит? Несет какую-то околесицу…
Только сейчас я заметила коробку, набитую аптечными банками и бутылками со штемпелями ветеринарной лечебницы. Томми отодвинул ее ногой. Под коробкой расплылось большое темное пятно. Кто-то пролил машинное масло. А вдруг это кровь? С чего это его брат так тщательно вытирал ботинки?
— Сейчас спит, слава богу… мы его напичкали лекарствами, иначе с ним не справишься — здоровенный, дьявол. У Йенса знакомый ветеринар. И шприцы тоже есть.
Даже не могу вспомнить, что я на это подумала. С Томми что-то не так. Я его никогда таким не видела. Он молча взял меня за локоть и повел за собой. У короткой стены стоял здоровенный деревянный сундук. Длиной метра три, не меньше, и с метр шириной. Высотой тоже около метра. Только сейчас я сообразила, что странные звуки доносятся именно из этого сундука. И пахло как-то странно: рыбой, морем и кровью.
Заглянула и ничего не поняла:
— Что это?
— Если бы это была самка и я прочитал про нее в сказке, я бы знал, что ответить. А так — не знаю…
Огромный… весит наверняка не меньше центнера. Наверное, даже больше. Руки как у человека или огромной обезьяны… морской обезьяны, если такие есть, длинные и жилистые, а кисти маленькие. Но суставы как бы наоборот, локти сгибаются в обратную сторону, а между пальцами перепонки. И даже ногти есть, вернее, когти, сине-черные, блестящие… Торс совершенно… ну, почти совершенно человеческий — соски, живот и даже что-то вроде пупка, но кожа чешуйчатая, как у огромной ящерицы. Плечи поросли волосами: длинные, жесткие, напоминают конский волос… очень трудно описать, что я увидела, поэтому и сравнения получаются странными: хочется с чем-то сравнить, чтобы поняли, а в голову ничего не приходит. А нижняя часть тела напоминает огромный молоток, длинный сужающийся цилиндр, переходящий в плавник шириной чуть не в метр. Похоже на небольшого кита. Внизу волос нет, но чешуя толще и крупнее, чем на туловище, черная и в то же время серебристая.
А морда… или лицо, даже не знаю, как сказать, — не поймешь, то ли рыба, то ли лошадь. Низкий лоб, на нем что-то вроде гребня. Носа нет, но на месте носа выступает какая-то косточка. Веки полузакрыты, но видны черные зрачки, а глазные яблоки большие, как у и в самом деле лошади. Спит оно, что ли… или и вправду под наркозом.
— Что это? — спросила я опять, невольно перейдя на шепот.
Томми пожал плечами:
— Клянусь тебе, ни малейшего представления.
Я уставилась на странное существо, как околдованная. Челюсти просто гигантские, и до жути широченный рот. Даже страшно представить, что он откроется. Что-то вроде губ с очень тонкой кожицей, а под кожицей косточки в виде подков, как у рыбы, — верхняя и нижняя. Странная, остроконечная голова, напоминающая перевернутый фунтик мороженого, и на ней волосы, такие же, как на плечах, — толстые, черные, какой-то гибрид человеческих волос и конской гривы. А по бокам головы — складки кожи с прорезями. Наверное, уши, решила я. И шея — короткая, толстая, и там, где у человека ключицы, — настоящие жабры…
— У него легкие и гортань, как и у нас, — сказал Томми. — И еще жабры. Не понимаю, как это может быть.
Я не могла произнести ни слова. Смотрела, смотрела и не могла отвести глаз; по-моему, ни на что в жизни и никогда я так не смотрела. Сипящий звук, сообразила я, шел из жабр, но только на выдохе. А дышало это существо через рот. Несомненно.
И вдруг оно зашевелилось, дрожь прошла по всему телу. Никогда не видела, чтобы кто-то так двигался; должно быть, пустило в ход какие-то кости и мышцы, которых у других зверей не бывает: движение было легким и ловким и в то же самое время тяжелым и неуклюжим. Огромное существо повернуло голову к нам, веки задрожали, и… инстинкт подсказывал мне, что лучше всего повернуться и убежать сломя голову, но я стояла как вкопанная. Меня точно разбил паралич.
Прошло несколько секунд, и мне показалось, что оно сейчас откроет глаза и посмотрит на меня, но нет… снова впало в забытье и почти не двигалось, только грудь медленно поднималась и опускалась. На одной щеке… или как ее называть, да что там, конечно, на щеке, именно на щеке была большая, как коровий язык, сквозная рана, и через нее можно было видеть мелкие рыбьи зубы, сотни зубов. Мелкие и на вид очень острые. И ему чем-то размозжили голову на виске: сквозь запекшуюся кровь видны осколки кости.
— Багром, — тихо сказал Томми. — Всю щеку разодрали. А что делать было? Он бы их убил.
— Как это? Не понимаю.
— Хвостом. Он знаешь, какой агрессивный! Я сам видел. И сила в нем немереная, он же весит, наверное, двести или триста кило.
Томми достал сигарету из забытой кем-то из братьев пачки и закурил. Я никогда не знала, что он курит, это выглядело как-то… неприятно, как на фотографиях уличных детей в бедных странах. И курит, похоже, давно — вон как затянулся и даже не закашлялся. Нагнулся и приподнял толстую складку ниже пупка.
— Сама посмотри, — сказал Томми. — Это самец.
Я не удержалась и посмотрела. Если во всем этом звере и было что-то и вправду похожее на человеческое, так это его орган. Он мог бы принадлежать любому взрослому мужику — большой, перевитый вздувшимися венами. Нет, больше, чем у мужиков. Даже как-то стыдно было смотреть, будто подглядываешь в замочную скважину.
— Оставь его в покое, — сказала я. — Не надо…
— Он все равно не замечает. Можешь трогать как хочешь, его накачали всем этим… — Томми кивнул в сторону коробки с лекарствами.
Подошел и достал коричневую бутылочку, на дне которой плескались остатки прозрачной жидкости.
— Этой штукой усыпляют зверей в зоопарках. Доза была, как для белого медведя. Теперь несколько часов будет спать.
Только сейчас я заметила, что зверь связан. Петля из толстого каната накинута на хвостовой плавник. Руки, или как их называть, прикручены стальным тросиком к болтам на дне сундука. Мне стало не по себе. В голове крутились сто тысяч вопросов, целое землетрясение — что это, откуда, почему он все еще жив и как долго он может так продержаться?
Томми взял мою руку и положил на тело неправдоподобного существа. Оно было холодным и немного слизистым, мне показалось, рука приклеилась к чешуе. Все было неправильно — и то, что он вообще существует, и то, что он мужского пола, что он связан, что Томми заставляет меня к нему прикасаться.
— Не надо, — сказала я, — отпусти руку.
— Не волнуйся… никакой опасности. Он тебя не тронет.
— Не в этом дело… просто все как-то не так. Расскажи лучше, как дело было.
Оказывается, в прошлый вторник братья Томми вышли в море. Погода для лова стояла отменная — насколько я поняла, у них это связано с особым ветром, этот ветер как-то влияет на температуру воды у поверхности, и косяки трески выходят из глубины. В общем, они даже взяли с собой еще одного парня — если улов будет богатым, лишняя пара рук очень даже пригодится.
Сначала пошли по мелякам, где обычно собирается треска, но эхолот показал, что косяки небольшие и игра не стоит свеч. Они остановились к северу от Марстена и обсуждали, что делать дальше — вернуться в гавань или пойти на северо-запад, где тоже были уловистые места. Наконец решили повернуть и идти на Анхольт. По закону они не имели права там рыбачить — это датские воды. Но Анхольт — особый случай. Там полно родственников, женихи из Гломмена, невесты из Анхольта и наоборот, рыбачили вместе, пировали вместе, так что территориальные водные границы существовали только на картах.
Все произошло вечером. Они были уже в датских водах, как вдруг эхолот обнаружил большой косяк. Но двигался он как-то странно, не так, как всегда, рассказывал Томми, рассыпался и собирался без всякой причины, то уходил на глубину, то вновь с бешеной скоростью взмывал к поверхности. Никто не понимал, в чем дело. Решили, что рыбу гоняет морская свинья или что-то в этом роде. А может, кит. Не так уж часто увидишь кита в Каттегате, но случаи такие бывали. Зубатые киты аж в Эстерсунд заплывают. Поговорили-поговорили и решили тралить. Никаких пограничников, никакой рыбоохраны и в помине не было. А если какие-нибудь рыбаки с острова их засекут, ничего страшного. Настоящие рыбаки на такие вещи смотрят сквозь пальцы.
За штурвалом стоял старший брат. Он, не торопясь, следовал за косяком, поглядывая на дисплейчик эхолота. А средний брат, Улуф, и тот, кого они с собой взяли, Йенс, прилипли к своим биноклям. Высматривали кита или, еще того чище, датский патруль — тогда надо будет удирать. По возможности с опущенным тралом.
Все это имеет значение, подчеркнул Томми. По правилам их там не должно было быть, они нарушали закон. К тому же в Гломмене испокон веков не доверяли властям — таможне, полиции, рыбоохране… а может, там, на баркасе, у них и еще кое-что было, что они не хотели бы показывать посторонним.
Тралили с полчаса и вдруг решили выбирать. Томми здесь рассказывал не очень уверенно, будто точно не знал, в каком порядке все происходило, но можно понять: его же там не было. Может, вообразили, что на фарватере кит — не дай бог, порвет к черту снасть, — а может, на эхолоте что увидели или тросы себя повели как-то не так… в общем, начали спешно выбирать сеть.
Обнаружили его, когда уже поднимали трал на борт. Он запутался в сетях и отчаянно бился, бился за свою жизнь. Сначала, как Томми понял из рассказов, они попытались выпустить его через клапан, но он был слишком велик. Оставалось только поднять на борт. Он бил изо всех сил хвостом, кидался из стороны в сторону, порвал трал в нескольких местах и вообще был очень агрессивен. Никто и никогда ни с чем подобным не встречался. Сначала они решили, что это маленький кит, и уже это было малоприятно, потому что о подобном следовало немедленно заявить в природоохранное ведомство. И только потом сообразили, с чем имеют дело, вернее, на что это похоже.
А почему они не бросили его назад, в море, поинтересовалась я. Невозможно было, объяснил Томми. К нему даже приблизиться было опасно — тут же бросался как сумасшедший. А они же не могли всю ночь им заниматься! И тут началась паника. Они схватились за багры… господи, я представила все это, как будто сама там была, как они били и били его баграми, как он пытался сопротивляться, открывал пасть, бил хвостом куда попало… я даже услышала звук, когда они проломили ему голову, тупой хруст лопающейся кожи, брызнувшую кровь, увидела весь этот хаос, скользкую палубу, разорванную крюком багра щеку, крик, смертный страх несчастного существа, отчаянно сражающегося за свою жизнь, и, наконец, накренившийся бот, и как он соскользнул в трюм и потерял сознание.
Так и дошли до Гломмена с загадочным животным в трюме. Они не знали, как быть. Самое лучшее — прикончить его, и дело с концом, но оказалось, легче сказать, чем сделать. Во-первых, нужно ружье. А ни у кого из братьев его не было. Поговорили, не взять ли взаймы у кого-то из соседей, у кого была лицензия, но чем меньше посвященного народу, тем лучше. К тому же обычным дробовиком его не возьмешь, нужен калибр покрупнее. Карабин или что-то в этом роде.
В первый день братья никому ничего не рассказали — возможно, боялись расспросов: а что им, собственно, понадобилось в датских территориальных водах? А как насчет закона, который предписывает немедленно сообщать о всех необычных находках? А не превышена ли квота? А может быть, хоть Томми и не сказал ничего, у них и вправду было еще что-то в трюме… Короче, когда они зачалились, загадочное существо еще жило, но было без сознания. Они подняли его подъемным краном, погрузили в кузов древнего фордовского пикапа и отвезли в рыбарню. Перевалили в ящик из-под какого-то механизма, связали и стали размышлять, что делать дальше.
Томми впутался в эту историю случайно. Он заметил, что братья ведут себя необычно — без конца уходят и приходят, обсуждают что-то внизу в подвале. Из окна Томми видел, как они задернули брезентом окна в рыбарне… что-то замышляют. Во вторник, несмотря на температуру, он туда прошмыгнул. Братья зачем-то уехали в город, он открыл рыбарню запасным ключом — и увидел его. В тот же вечер он потребовал объяснений — и оказался замешанным против своей воли.
— И что ты собираешься делать? — спросила я, когда он закончил.
— Понятия не имею.
— А если позвонить в полицию? Его надо вернуть в море, туда, где его поймали. Или куда-то передать… не знаю куда.
По его взгляду я тут же поняла, что сморозила глупость. Уж с кем с кем, а с полицией братья даже не думали связываться.
— Не знаю, что они хотят… Может, дать ему помереть своей смертью. Но он крепкий орешек. И, похоже, может жить без воды очень долго. Он, наверное, жабрами пользуется под водой, а легкими — на суше.