Не шевелясь, Федя чуть вытянул вперед шею и неожиданно увидел прямо перед собой, за кустом молочая, пушистого зайчонка. Зайчонок сидел на задних лапках, навострив свои длинные кисточки ушей, готовый в любой миг дать стрекача.
«Глупый, ну чего ты напугался! — спросил Федя зайчонка. — Неужели этого увальня жука?»
А зайчонок, повертев туда-сюда головой, и на самом деле успокоился. Опустив мягкие передние лапы, он присел возле бледного зеленого стебелька и стал подгрызать его корень.
Так прошла добрая минута. И вдруг — Федя вначале глазам своим не поверил — зайчонок будто в землю провалился. Он удрал, удрал так поспешно и осторожно, что не шелохнулась ни одна травинка.
Недоумевая, Федя огляделся вокруг. Ничего подозрительного. Но только было он собрался повернуться на бок, как в траве мелькнула желтовато-оранжевая полоска — словно солнечный лучик пробежал. Федя снова замер. Прошла еще томительная минута.
И вот на том месте, где только что сидел пугливый зайчонок, остановилась длинномордая лиса с опущенным книзу хвостом-метелкой. Она обнюхала землю и возбужденно зацарапала лапами.
К лисе подбежали два неуклюжих, поджарых щенка. Мать перестала царапать землю, как бы приглашая лисят самим удостовериться в том, что всего какую-то минуту назад тут было чем поживиться.
Федя, никогда до этого не видевший на воле ни зайцев, ни лис, лежал ни жив ни мертв, почти перестав дышать. Но немного погодя Федя забыл о предосторожности и вдруг так засопел, что и лиса и ее лисята с перепугу бросились бежать.
Вскочив на ноги, Федя посмотрел в ту сторону, куда скрылась лиса со своим выводком. Их и след простыл.
«Растяпа! — выругал себя Федя. — И надо ж было так засопеть… Ну прямо медведь, да и только. А еще в разведчики собирался. Никакой из меня разведчик не выйдет. Никакой!»
И Федя опять опустился на землю. На этом бугре, под своим любимым топольком, Федя пролежал сегодня половину дня.
Мутный диск солнца, наливающийся краснотой, уже клонился к сиренево-пепельному горизонту, а Федя все еще не знал, что ему делать: идти ли домой или оставаться тут ночевать?..
Ну как все это могло случиться? Ведь когда Федя впервые увидел на столе сверкающую, кипенно-белую клеенку с розовеющими мальвами по краям, он даже ахнул от восхищения. Он ходил вокруг стола будто завороженный, боясь прикоснуться к новой клеенке пальцем.
А потом… а потом приехал обедать отец. И пока сидели за столом, отец то и дело принимался расхваливать свою умную Ксюшу за ее покупку, как будто решительно ни о чем другом нельзя было и поговорить.
Сама Ксения Трифоновна, смущенно краснея, отмахивалась от похвал. Но отец и за ужином не удержался, чтобы не сказать:
— А ты знаешь, Ксюша, у меня нынче прямо-таки утроился аппетит. Ей-ей! И всему виной твоя волшебная скатерть-самобранка.
Федя вылез из-за стола, оставив чашку с недопитым молоком.
А наутро он уже с ненавистью смотрел на сверкающую клеенку с пышными мальвами. Федя даже не сел завтракать за обеденный стол, застеленный новой клеенкой, а, взяв бутерброд с колбасой, отошел к этажерке с книгами и тут торопливо его сжевал.
А потом — Федя и сейчас не помнит, как все это случилось, — он вдруг схватил пузырек с фиолетовыми чернилами и выплеснул чернила на самую середину белой, без единого пятнышка, клеенки.
Чтобы ему не влетело по первое число и от мачехи и от отца, Федя и удрал в степь к своему топольку.
Убегая, он ничего не сказал и Кузе. Кузя вот уже четвертый день сидел, словно на привязи, около надоедливой Аськи, карауля дом. А их сварливая бабка Степанида уехала на хутор Низинка к заболевшему Митричу и все не возвращалась. И Кузя с Федей со дня на день откладывали и откладывали свой новый поход к Сухой балке на поиски таинственного Батырова кургана.
Федя не заметил, как огромное кровоточащее солнце, готовое вот-вот лопнуть, медленно скрылось за пламенеющим холмистым сыртом.
Кончился короткий час между днем и ночью, когда в степи все так поразительно четко видно — до последней былинки, и она, степь, погрузилась в глухую серую мглу.
На небе ни звездочки, вокруг на много километров ни огонька. На сердце у Феди стало тоскливо-тоскливо, он чуть не разрыдался.
Но в эту самую минуту Федя и увидел в траве зеленовато-голубой огонек.
Федя наклонился вперед, протянул руку, а огонек внезапно ожил и стал удаляться от него в противоположную сторону.
«А ведь это светляк! Мне Кузька про них, светляков, говорил», — подумал Федя, глядя на живую искорку. И он снова потянулся к ней.
Неловко беря светляка в руки, Федя все еще боялся, как бы не обжечь пальцы. А когда поднес сияющую искорку к лицу, чтобы получше ее рассмотреть, на ладони ничего не было. Федя еще ниже склонился к ладони и тут только увидел темно-бурого, ничем не примечательного маленького жучка. Неужели это и был чудесный светлячок? Неужели это он горел в траве зеленовато-голубым пламенем?
А жучок неожиданно расправил крылья и полетел. И Федя был вновь поражен: по воздуху плыла, сияя, манящая искорка. Искорка уносилась все дальше и дальше.
А еще немного погодя совсем неподалеку, как показалось вначале Феде, синевато-лиловые сумерки резанула молочно-серебристая полоска света, и тотчас послышался дробный стук.
Придерживаясь рукой за теплый гладкий ствол дерева, Федя встал и посмотрел на струившийся по степи свет. По гриве дальнего холма шел комбайн. Луч прожектора жарко золотил макушки тяжелых, кланяющихся земле колосьев.
На какой-то миг Федя представил себя на месте комбайнера, стоявшего на мостике сильной, умной машины. Послушная воле человека, она горделиво плыла среди необъятного вечернего простора.
«Этот комбайнер… ну прямо как настоящий капитан большого океанского корабля. Ничем не хуже!» — подумал он.
И впервые за свою пока еще недолгую жизнь в Озерном Федя позавидовал тем, кто здесь денно и нощно трудился в поте лица, чтобы преобразить эту малообжитую, неоглядную степь в цветущий и счастливый для людей край.
И на душе у Феди стало немного легче. А пролетевшая над его головой какая-то неугомонная пичуга, заботливо приглашавшая: «Спать пора, спать пора!..» — напомнила ему о доме, о чистой удобной постели, о вечернем чае и сладких коржиках.
— Что будет, то и будет, — ворчал себе под нос Федя, направляясь к поселку. — Пусть выпорют, если им нравится. Пусть. Только моя мама никогда меня не била.
Когда Федя подходил к дому, нервы у него были напряжены до предела. А тут еще, будто нарочно, зашумела под окном листва сирени, и Федя вздрогнул и прыгнул в сторону.
— Стой, Федька! — раздался чей-то угрожающий шепот.
Из-за куста вылез Кузя:
— Ты чего по-козлиному прыгаешь?
— Ничуть и не прыгаю. Откуда ты взялся? — оправившись от испуга, сказал Федя.
— Тише, могут услышать, — опять зашептал Кузя, вплотную подходя к товарищу. — А ну-ка, скажи, Федька, где ты полдня мотался?
— Я? — Федя замялся. — Ну… гулять ходил, а что?
— Пони-ма-аю, — многозначительно протянул Кузя и скрестил на груди руки, — Теперь всё до капельки понятно… какой ты есть настоящий друг!
— Да чего ты ко мне приклеился?! — возмутился Федя. — Неужели я… и погулять не могу, когда захочу? Я ничуть не виноват, что твоя бабка зажилась на хуторе.
— Не финти! — перебил Кузя. — Отвечай прямо: Батыров курган тайком от меня искал? Искал? Говори!
— Тише! — Федя схватил Кузю за руку. — Там вон, у забора, кто-то возится.
Кузя послушал-послушал и презрительно хмыкнул:
— Никого там нет, не виляй!
— Я не рыба… у меня хвоста нет, чтобы вилять! — совсем вышел из себя Федя. — А если ты мне не веришь… если не веришь, то и не верь! А только я никакого Батырова кургана не искал.
И он отвернулся.
Помолчав, Кузя спросил:
— Федька, может, ты дома чего натворил, а потом и убежал? Эта самая… Ксения Трифоновна… раза два спрашивала про тебя. Признавайся — натворил?
— Натворил, — вздохнул Федя. — Клеенку новую… чернилами облил.
— Ух ты! — Кузя озадаченно почесал затылок. — Ну, по всему видно, достанется нынче, Федор, твоим трусам! Да ты не робей! Случается, и меня учат. Ну, поболит немного, а потом пройдет. Только сейчас же иди домой. Они там чай пьют. И она все о тебе расстраивается. Я на завалинке сидел, тебя поджидал, и мне в окошко все слышно было. Она, значит, расстраивается, а отец говорит: «Не беспокойся, говорит, по-пустому, мальчишка он и есть мальчишка. Никуда не денется. Я сам, говорит, бывало, в его пору тоже бегал, как Савраска без узды». Так что ты иди. И на лице изобрази такое… чтобы виноватое-виноватое было… будто ты уж наплакался досыта и во всем раскаялся. Глядишь, и без лупцовки дело обойдется… — Кузя по-приятельски похлопал Федю по плечу. — А наша бабка, кажись, послезавтра вернется. Ну, мы тогда с тобой без всякого промедления навострим лыжи, куда нам надо. Понял?
— Понял, — уныло протянул Федя.
Подталкиваемый в спину Кузей, он нерешительно открыл калитку. У крыльца Федя остановился. Идти или не идти? Или юркнуть на погребицу и там переспать ночь?
Один непредвиденный случай помешал Феде принять окончательное решение: он услышал над своей головой отчаянный птичий писк.
На крыше их дома, у самого конька, был укреплен шест со скворечником. Этот скворечник Федя сделал зимой сам. А весной в новом тесовом домике поселились хлопотливые, веселые свистуны-скворцы.
В середине июля молодые скворчата летали по всему двору, оберегаемые родителями. Федя любил смотреть на маленьких коричневато-бурых, неуклюжих и робких птенцов. Они еще не успели износить свое детское платьице и пока так мало были похожи на крупных взрослых скворцов — жгуче-черных, отливающих то зеленоватым, то фиолетовым блеском.
А потом как-то неожиданно шумное семейство скворцов навсегда покинуло свой домик и улетело куда-то в степь. Через несколько дней в скворечнике поселились бойкие синицы.
Федя рассказал об этом отцу.
— А знаешь, они, по всему видно, собираются класть яйца по второму разу, — улыбнулся отец. — Видишь, как везет твоему дому. Без жильцов не пустует. А зимой воробьи поселятся.
Теперь у синиц появились уже птенцы, и они целыми днями таскали им разных жучков, червячков. И вот сейчас там, в скворечнике, и раздавалась суматошная возня.
Забыв обо всем, Федя кинулся к лестнице, приставленной к сеням, и быстро взобрался на крышу дома.
Отсюда он увидел лохматого кота. Вытянувшись в струнку, кот крался к птичьему домику, а вокруг него летали, неумолчно щебеча, встревоженные синицы.
«Артемкин кот-ворюга… кому же еще быть!» — подумал Федя, приседая и шаря вокруг себя рукой.
Но под руку, как назло, ничего не попадало: ни камешка, ни чурки.
А разбойник кот, уже не раз опустошавший погреба и чуланы жителей Озерного, все ближе и ближе подкрадывался к скворечнику.
— Ну подожди, проучу я тебя! — пригрозил Федя нахальному коту. Он сбросил с ног чувяки, поплевал на ладони и схватился за шест.
Все выше и выше он поднимался по гладкому, слегка качавшемуся шесту. Кот не сразу заметил грозившую ему опасность. А когда Федя протянул руку, чтобы схватить ворюгу за длинный облезлый хвост, кот фыркнул, ощетинился и… прыгнул вниз. Видно, этому опытному разбойнику не в первый раз приходилось удирать от преследования.
Очутившись снова на крыше, Федя подул на саднившие ладони и стал спускаться по лестнице. Но лестница вдруг покачнулась, поехала куда-то вбок, и Федя вместе с ней грохнулся на землю.
И сию же минуту на всю улицу раздались истошные, басовитые причитания:
— Караул, Федька-медведька расшибся!
Проворно вскочив на ноги, Федя уже приставлял к стене лестницу, а глупая Аська все кричала:
— Ка-ра-ул! Ка-ра-ул!
На крыльцо вышла Ксения Трифоновна.
— Боже мой, что тут такое происходит? — с тревогой спросила она, вглядываясь из-под руки в темноту.
Аська, сидя на плетне, опять заревела:
— Ваш Федька… он до смерти.
В это время к Аське подбежал Кузя и стащил ее с плетня.
— Ищу, ищу, а она — нате вам! — прячется и подглядывает за всеми! — грозно шипел Кузя, хватая Аську в охапку. — Не реви, дуреха, а то живо ремня на все сто процентов получишь!
Ксения Трифоновна сбежала с крыльца на землю и наткнулась на Федю:
— Это ты, Федя?.. Что с тобой случилось?
Стараясь казаться спокойным, Федя сказал:
— А ничего не случилось… Аська раскудахталась… от нечего делать.
Вышел на крыльцо отец, светя карманным фонариком.
— Ой, да он весь в крови! — ахнула Ксения Трифоновна.
— А это у меня так… из носа. У меня всегда нос некрепкий. Всегда, ка-ак стукнусь, и обязательно кровь, — попытался успокоить мачеху Федя.
Но она, ничего не слушая, уже тащила Федю в дом.
Теплой водой Ксения Трифоновна умыла Феде лицо, смазала чем-то в носу и усадила за стол. И все она делала ловко и проворно, без суеты и лишних слов.
Федя долго сидел с опущенной головой, не решаясь взглянуть на стол. И отважился Федя поднять голову лишь после того, как отец спросил:
— Ты, герой, чего сбычился?
— Я ничего…
— А раз ничего, тогда пей чай.
Федя пододвинул к себе чашку и вороватым взглядом окинул стол, застеленный новой клеенкой. Клеенка, как и прежде, сияла белизной, и страшного фиолетового пятна на ней словно и не было. Федя потер кулаком глаза. Уж не спит ли он?
Еще раз внимательно оглядев середину стола, он только тогда заметил кое-где на белой поверхности клеенки бледно-сиреневые точки. Как же Ксения Трифоновна отмыла это злосчастное чернильное пятно?
— Ну, расскажи, расскажи, где бродяжничал? — заговорил снова отец, набивая табаком трубку. — Шляется целый день, а тут о нем беспокойся.
Говорил отец как будто строго, но Федя сразу понял, что он не сердится и ничего не знает о проделке сына.
— А я в поле был, — степенно ставя на стол чашку, сказал Федя и взял из вазы печенье. — Зайчика видел и лису с лисятами… А потом комбайн. Он ка-ак всю степь прожектором осветит, ка-ак осветит… вот здорово было!
— Приглядываешься к новым местам? Хорошо-о, — кивал отец, забыв о своей трубке, зажатой в руке. А от нее прямо к потолку тянулась голубая ниточка дыма. — Ну, а на крышу, скажи, зачем лазил?
Так же чистосердечно Федя хотел рассказать отцу и о коте-ворюге. Но тут он заметил на себе пристальный взгляд Ксении Трифоновны, стоявшей у подтопка. Круглое некрасивое лицо ее с добрыми, кроткими глазами было грустное-грустное. Федя поперхнулся и покраснел.
— Ну-ну, — подбодрил отец, — зачем же на крышу тебя нелегкая носила?
— А ни за чем… понарошке, — поскучневшим голосом проговорил Федя, не поднимая от чашки глаз.
И больше он не обронил ни слова.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
На поиски Батырова курганаВ дорогу собирались тайком. Особенно трудно было сохранить тайну от проныры Аськи. Девчонка так и таскалась по пятам то за Кузей, то за Федей.
Возьмет Кузя лопату, чтобы как-нибудь незаметно отнести ее на огород и припрятать там до поры до времени в свекольной ботве, а востроглазая Аська тут как тут.
— Кузя, Кузя, — закричит Аська, волоча по земле большеголовую куклу Немульку с косолапыми тряпичными ногами, — выкопай мне ямку! Я погреб хочу строить для Немульки. Дом у нее есть, а погреба нет.
Ну как тут быть? Чтобы отвязаться от глупой девчонки, выкопает Кузя яму и потихоньку улизнет от Аськи. А возьмется за другое дело — Аська опять вертится под ногами.
— Экая ты оса, Аська! — не выдержит и скажет Кузя. — Только и жужжишь, только и мешаешься. Пошла бы и поиграла с соседской Нинкой.
— Не хочу, — надует губы Аська. — Не хочу к Нинке. А если будешь прогонять, бабушке пожалуюсь. И на Федьку-медведьку пожалуюсь. Погоди вот, придет его мачеха домой, и пожалуюсь.
— А на Федьку за что? — вступится за приятеля Кузя.
— Да-а, он мне утром нос калиткой чуть не оттяпал. Вот за что!
— А ты не ходи по чужим дворам, не мешай людям.
— А разве Федька — люди? — с неподдельным удивлением спросит Аська. — Он же мальчишка!
Тут уж Кузя, потеряв всякое терпение, дернет Аську за косичку да и махнет через плетень к Феде во двор. Ищи-свищи теперь его!
Поорет, поорет Аська и перестанет.
А приятели запрутся у Феди в доме, опустят на окна занавески и — на пол. Развалятся на чистых, прохладных половицах и начнут секретничать. Ведь как-никак на целый день в поход отправляются! И лопаты нужны, и еда нужна, и большой мешок на случай, если на Батыровом кургане, под камнем, клад найдут.
Правда, хитрому и осторожному Кузе так и не удалось ни у кого разузнать точное местонахождение кургана. Но не откладывать же поиски на неопределенное время! А вдруг какие-нибудь другие мальчишки откопают сокровища Батырова кургана!
— Сами найдем курган, не маленькие! — говорил Кузя. — Первый раз мы пошли поздно и искали кое-как. Не по-заправдашнему. А теперь закатимся с утра и будем, как всамделишные разведчики, обследовать местность. А разыщем курган — и сразу за лопаты!
И вот наконец все сборы закончены. Еще с вечера спрятали на Кузином огороде, там, где лежали две лопаты, рюкзак с продовольствием и мешок. Предусмотрительный Кузя даже веревку не забыл в мешок положить.
— А веревку зачем? — спросил Федя, засыпая рюкзак комковатой землей.
— Здрасте! — развел руками Кузя. — Ты, Федька, вроде нашей Аськи. А если клад глубоко спрятан? Как ты его из ямы без веревки вытаскивать будешь? Ну-ка, скажи, умная голова! Молчишь? То-то!