— Не это ли стало причиной смерти Тамуры? — спросил Судских. — Может, не сама лаборатория, а уединенный райский уголок?
Момот помедлил с ответом, а Судских перестала волновать дилемма «ехать — не ехать». Загадочная смерть Тамуры как-то увязывалась с этим островом. Причин гибели Тамуры выяснить не удалось, расследование шло из рук вон плохо. И это человек, завещавший России громадное состояние.
— Не люблю говорить о смерти друзей, — весьма лаконично ответил Момот и закончил: — Одним словом, остров принадлежит России.
— А Гречаный? — заинтересовавшись, спросил Судских.
— Нет, Игорь, — понял насмешку Момот. — Он довольно слабо представляет, где этот остров и что превратился он в подлинно драгоценный камень в короне Российской империи. Я не особо нахваливал его. Остров и остров.
— И под эту марку ты решил уединиться там?
— Именно так. Мне до чертиков надоела вся эта российская свистопляска, глупое прожирание жизни. Помогая Семену, мы надеялись сделать Россию счастливой, а получили от него кукиш с маслом и забвение, а страна от его беззубой политики — неверие. И ради чего была нужна такая жизнь, полная лишений? Мы почти одногодки, Игорь, а так и не жили для себя и детей.
— Ты-то пожил, — прозрачно намекнул Судских.
— Да, в Литве я пожил для себя и людей. Это мой неукоснительный метод. Не люблю утруждаться напрасно и себя забывать не хочу. Я создал абсолютно принципиальное направление в науке, неплохо заработал, помог племяннице обрести свое счастье.
— И тут ты, — усмехнулся Судских. — Не без пользы.
— А ты разве не счастлив? Зачем пытаешься укорить меня?
— Только в одном. Сейчас ты будешь шантажировать меня этим счастьем. Ты всюду рационален.
— Плохо ты обо мне думаешь, Игорь. Рационален, но не сквалыга. Я создавал свою семью из умных, красивых и добрых. Чего ж ты не женился на уродине? Почему с пилой не ужился?
— Оставь, — нахмурился Судских.
— Оставляю, — сразу согласился Момот. — Не собираюсь, как ты выразился, шантажировать тебя. Решай сам. И Лайма, уверяю, на мозги тебе капать не станет. У меня единственный весомый довод в пользу острова: мы сможем работать для людей, и нам не будут мешать корыстолюбцы.
— А я хочу остаться! — упрямо воскликнул Судских. — Есть еще ответственность, которую я обязан делить с людьми. На моей совести лежит клеймо за искаженный вариант этого поступательного движения. Мы оба повинны!
— Боже! — дурашливо вскинул руки Момот. — Ты громил путчистов без зазрения совести, я — банкиров и лжегадалок, мы оба выводили страну из мрака и мракобесия, так не повеситься ли нам от избытка патриотических чувств?
— Мы не имеем права удаляться от России! — был тверд Судских. — Я согласен работать в твоей лаборатории, но здесь!
— А здесь нам не дадут работать, — спокойно возражал Момот. — Сначала нам будут мешать на правительственном уровне, потом натравят толпу, дескать, мы дьяволисты и сжечь нас самое правильное. С кем ты хочешь остаться, Игорь? Со стадом? Тогда обзаведись ищейками и волкодавами. Одного урога тебе мало? Ты спроси еще: тогда зачем нужны все эти эксперименты? А я тебе отвечу: ограниченные и тупые могут умнеть или оставаться прежними по собственному усмотрению, а умный человек не имеет права опускаться до полудурков.
— Но зачем покидать Россию! — негодовал Судских. — В Сибири, где города растут как грибы, трассы проложены с двойным покрытием, разве трудно расположить лабораторию там, засекретить, если уж без этого нельзя?
— Нет, ты определенно чокнутый, — всплеснул руками Момот. — Я ему про Фому, а он про Ерему. Да не дадут нам работать! Сник наш атаман Гречаный, не сегодня-завтра уберут его и разгонят нас к чертовой бабушке из-за элементарной зависти, не сообразуясь с элементарной безопасностью. Так вот, слушай самое главное: на острове создается установка, аналогичная уничтоженной в Зоне. Это задание Гречаного, его условие и необходимость. С безымянного островка легче осуществлять контроль за планетой.
Судских кольнула ревность. Выходит, его побоку, на порог не пускают, а Момоту вверены ключики и тайны.
— Перестань лапшу на уши вешать! — разозлился Судских. — Зазнался Гречаный, а ты про секретность мелешь. В стране опять бардак, а он царя-батюшку изображает!
— Я откровенен с тобой, — урезонил Момот. — Я бескорыстно предложил тебе участие, а ты брыкаешься. Я-то помню о тебе и твоих уникальных способностях.
— Сумбур, — ответил Судских и действительно не понимал: верить Момоту или нет, что он всего лишь прикрывает красивыми словами простецкое желание сбить компашку из своих и красиво исчезнуть. Не поеду — решил Судских.
И получил удар под дых:
— Со мной Луцевич Алька, — промолвил Момот. — И еще кое-кто.
Опять ревность.
— Кто?
— Пока не скажу. На острове увидишь сам, — посулил Момот таинственно. — И будешь очень рад встрече. Давай приводи мысли и вещи в порядок, и в путь.
Любой рефери скажет: Судских встречу по очкам проифал.
Дома у Лаймы был такой прозаический вид, словно весь разговор состоялся при ней.
«Уж дядя Жора поработал тут заранее», — отметил он не без досады. Доводы Момота основательны.
Отказавшись от ужина, Судских поднялся к себе в кабинет. Лайма — ни слова, зато старший, Петька, притащил за собой младшего, Карлушку. Они без церемоний забрались с ногами на диван, наблюдая за отцом. В доме Судских не принято было ругать детей или срывать на них плохое настроение.
Стали играть в гляделки, но по-взрослому. У пацанов мамкины зыркалки, темные и настойчивые. В четыре глаза они быстро справились с папаней.
— А что, чеграши, — спросил он, проиграв этот поединок. — Вы бы не прочь уехать на маленький остров и пожить там в свое удовольствие?
— Я согласен, — по-взрослому ответил старший. — А Карлушку я уговорю. Он согласен.
Судских рассмеялся. Железная логика сильного.
— А мама?
— Мама ждет третьего братика, — вставил младший. — Ей надо на курорт. В Москве очень сыро.
Судских развел руками.
— В этом доме все знают раньше папани. Тогда уж скажите мне, куда мы собираемся ехать?
— А это знаешь только ты, — ответил Петька.
Маленький дипломат развеял сомнения отца окончательно.
— Принимается, — кивнул Судских. — А день отъезда мы с маманей согласуем.
«Но почему друг Алька помалкивает?» — вспомнил Судских про Луцевича. Пошалив с малышами вволю, он отправил их вниз и позвонил ему.
— А Олега Викентьевича нет, — ответил знакомый и непривычный для холостяцкой квартиры женский голос. — Это вы, Игорь Петрович?
— Я, — недоуменно подтвердил Судских.
— А это Женя Сичкина! — радостно сообщила она. — Сестричку свою помните?
— Как не помнить! — обрадовался Судских.
— Скоро стану Луцевич, — с гордостью сообщила она.
«Так, — отметил Судских. — Старые блудливые козлы образумились в конце концов и спешно обзаводятся потомством».
— И когда намечается сей важный день? — осведомился он.
— Олег Викентьевич вернется из Хатанги послезавтра. Это будет в четверг, а в субботу свадьба. Вы не думайте, Игорь Петрович, Олег Викентьевич вам первому подписал приглашение, вы получите его с нарочным. Вы его дружка.
Судских не успел умилиться, его удивило другое:
— А зачем он поехал в Хатангу? Если, конечно, это не секрет. — Как Судских и Момот, Луцевич оказался вне игр окружения Гречаного, занимался сугубо хирургической практикой, да и то редко. Собственную клинику Луцевич открывать не стал, а в прочие его не допускал нынешний министр здравоохранения Толмачев. Примитивный сюжет, как в со-1 ветском кино.
— Это не секрет, — ответила Женя. — Он поехал разыскивать Пармена и Кронида. Их все забыли. Вот и поехал.
Легкий укольчик напомнил Судских о Крониде. Как-то он совсем потерялся во взрослых играх, безразличен всем. И он сам забыл божьего человека, сына погибшей Марьи. Совсем еще ребенок с поводырем бродит по России…
«Что ж это происходит со всеми нами? — с укоризной размышлял Судских. — Строили-строили светлый храм, а божества внутри не оказалось. Вправе ли я сам был, помогая разрушать христианство? Но Бог велел мне. Или это произошло в моих сумбурных видениях и все абсолютно не так?»
Сказано в Библии: «…ибо мудрость мира сего есть безумие перед Богом, как написано: «Уловят мудрых в лукавстве их».
Но кем? «…истребите все места, где народы, которыми вы овладеете, служили богам своим, на высоких холмах и горах, и всяким ветвистым деревом».
Всевышний и сказал:
«…блажен, кто разобьет младенцев твоих о камни».
Кто сказал? Кто услышал божий глас. Кто свершил? Тот же князь Владимир. Прежняя религия сама утверждалась на веки вечные. Отрицание отрицанием.
Но кем? «…истребите все места, где народы, которыми вы овладеете, служили богам своим, на высоких холмах и горах, и всяким ветвистым деревом».
Всевышний и сказал:
«…блажен, кто разобьет младенцев твоих о камни».
Кто сказал? Кто услышал божий глас. Кто свершил? Тот же князь Владимир. Прежняя религия сама утверждалась на веки вечные. Отрицание отрицанием.
«И это жизнь? — пришел к жалкому заключению Судских. — Ну не так все, не так!»
Но как?
Еще с год назад они с Лаймой любили прогуливаться по ночным улицам Москвы. Все спокойно, никто не безобразит. Приятно… Зашли в ночное кафе выпить по чашечке капуччино. В кафе музыка, веселье и сплошь молодежь развлекается. Упитанные, при деньгах, откровенные в чувствах.
В кофе им отказали. «Это молодежное кафе, поищите себе другое, стариковское», — сказал кельнер. «Почему я не могу выпить кофе здесь?» — возмутился Судских. Подошли два симпатичных парня. «Дядя, — сказал один, — забирай тетю и уходи». «И желательно прыжками», — добавил второй. Судских разозлился. Сжал кулаки, набычился. Оборвалась музыка, отшатнулись смельчаки. Молодежь насторожилась, полукругом окружив Судских и Лайму.
«Вот за это мы вас и не любим. Вы все можете и в любой момент готовы помешать нам жить так, как нам хочется», — выразил общее мнение подросток в очках. «Живите, — ответил Судских. — Только на подобную жизнь зарабатывайте сами». Заулюлюкали разом, засвистели. Подросток в очках остановил всех: «А зачем вы нас рожали? Кто просил? Нас не спрашивали, поэтому не загоняйте в клетки сейчас. Кстати, наши развлечения безвинны, с презервативами и контрацептивами, а от ваших — мы». Заржали, заулюлюкали, и под злорадные насмешки Судских и Лайма покинули кафе.
— Наши не вырастут такими, — уверенно сказала она, сглаживая неприятное впечатление.
— Не уверен, — зло возразил он. — Мы их учим ходить, а куда идти, они сами выбирают и в обход наших наставлений. Можно подумать, мы очень слушали своих родителей.
— Ты за себя скажи, — возражала и Лайма, но мягче. — Ты волю своей матери выполнил, и ей за тебя краснеть нечего.
— Нечего, — согласился он. — Она случайно не заходила в кафе, где мы развлекались с одногодками. Первую рюмку вина я не за семейным столом выпил…
— Но хамить взрослому человеку ты бы не стал.
— В наше время дружинников хватало останавливать музыку, брюки распарывать, стричь наголо. И нам всегда грозили партийные дядьки выгнать, лишить, заставить. Они во все вмешивались, как мы сейчас в кафе.
— Выходит, не ходить?
— Так, я думаю, умнее, — согласился Судских. — Где ж оно, стариковское кафе? Поищем?
Обыскались. Нашли клуб ветеранов Афгана. Вход по пропускам. Подсказали ехать на Бронную. Там платный вход, чашечек эдак двадцать кофе эквивалент. В развлекательный центр не пошли, шумно, в ночной ресторан — дорого. С тем и домой вернулись.
— Видишь как? — резюмировал Судских. — Старшее поколение любит запреты, окружает жизнь знаменитым «не пущать!», а молодые за это не пущают их в свою жизнь. Логика поколений.
А жизнь показывала не лучшие свои места. Год назад исчез под водой шпиль Петропавловки. Город оставили загодя, вывезли мало-мальски ценное, только что они без Исаакия, без петровских перспектив? Дьявольская неукротимость Петра повелевать наперекор природе и выйти к морю свершилась. Море послушным псом само приползло к Москве. Радуйся, Государыня рыбка.
Гречаный повелел отстроить в Сибири столицу, точную копию Петрограда. Может, оно и разумно: денег хватает, рабочих рук — с избытком, полмира кормится у разбогатевшей тетки России. Полмира и осталось. Австралия выпарилась, Америка запарилась, утопла Европа, Азию потрясывает, как с глубокого похмелья, одна Россия, не торопясь, перебирается в Сибирь. Откуда вышли, туда и пришли. Церковь растерянна, кликушествует, а никто не слышит, сплошная свобода нравов и атеизм. Вот такие чудеса отвалил Господь Руси, подарочек. А вокруг то слезы обездоленных, то угрозы обделенных, то угри прокаженных. А в России — ничего. Крутят комедии по телику, кушают шашлык, детишки в школах учатся, на переменках трахаются, взрослые в течение рабочего дня занимаются обучением и траханьем одновременно, а над всем этим царит двуглавый орел, прилетевший из Византии, и никому дела нет, что двуглавость — не державность, а дебильность и вырождение.
Отсидевшись в утомительных размышлениях, Судских спустился вниз пошарить съестного. Время позднее, все улеглись. Разжился кое-чем, и вполне вкусным, пивком запил. Теперь и спать можно.
«Умный я из себя весь такой, пожрать и выпить тоже не дурак», — снисходительно подумал о себе Судских.
— Вот и рыцарь мой явился, — встретила его мягкой улыбкой Лайма. — Постель согрета, ваше величество, — откинула она одеяло.
— И кто же нас собирается посетить? — дольше скромного задержал взгляд он на рубашке Лаймы.
— Богатырь, конечно, третий по счету, — в тон ему ответила жена, потянулась к нему. — Чего не сделаешь ради царя-батюшки.
— Точно сын, уверена?
— Точно, точно, — засмеялась она. — Мне на роду написано иметь троицу богатырей.
Судских подумал и спросил:
— Как ты смотришь на переезд в другое место, где потеплей?
— И куда же? Мальчишки что-то про остров говорили…
— Разве дядя Жора не посвятил в свои планы племянницу для обработки родственника?
— Нет, Игорек, — беспечно ответила она, и Судских понял: правдиво.
— Георгий предложил перебраться на чудесный островок среди Тихого океана. Там он Центр климатологии достраивает.
— Мимо острова Буяна в царство славного Салтана, — процитировала она.
— Папа, решай сам. Надо, поеду.
— А не жалко от России отрываться?
— Жалко. Только мы с тобой давно па россиян не похожи. Не копаем картошку, сено не косим, яблоки не рвем. Сели на самолет — тут тебе и Канары, сели на другой — у черта на куличках. Так какая разница, где жить? Командировка. Вот если ты скажешь в деревню ехать, тогда меня от земли не оторвешь, на остров не заманишь. Без деревни все мы какие-то командированные в жизни.
— Так поехали в деревню!
— Поехали. Да ты не усидишь. А потому решай сам. Я тебе жена, а не Катька-депутатша. Жить хочу, а не глупостями заниматься. Ну, хватит разговоров? — глянула она на мужа снисходительно. — Ты бы лучше притомил меня, пока можно… Облюлюкал. Так оно доходчивей…
Ночью пришел Тишка-ангел. Давно не виделись, и Судских обрадовался ему:
— Здорово, Тишка!
— Здрав буде, княже. В дорогу собрался?
— Раздумываю.
— Негоже тебе, Игорь свет Петрович. Ты здесь нужен и сирым, и сильным. Всевышний сердится.
Сразу стало жаль, что не увидит он райского островка. Теплое море, фрукты, интересное дело, семья рядом, детишки здоровы. Сплошные удовольствия и покой.
— А если поехать, поработать и потом вернуться? Я ведь не ради одних удовольствий еду.
— Тебе решать.
— Говорят все так. А Всевышний что? Я и Кронида заберу.
— Этого Всевышний тебе не позволит. Сам можешь. Без благословения. Только…
— Что только? — не успел Судских остановить Тишку. Он вдруг растворился во сне.
— Тишка! Куда ты?
Нет ответа.
2 — 6
Пить отвар Пармен отказался.
— Незачем это, внучек. Душа не принимает снадобий, отлетать собирается, — сказал он Крониду и закрыл глаза.
Кронид постоял возле ложа с кружкой пахучего настоя, да так и присел на краешек у ног Пармена.
Старик угасал. Юноше казалось, сам ужас, бесплотный, но властный, терзает тело поводыря, стремясь овладеть его душой. Кронид стискивал зубы, опасаясь не совладать с рыданиями. Оками сидел в углу вагончика на корточках и переживал не меньше Кронида. Как ни худосочен и стар был их поводырь, но до этого дня, когда он отказался вставать, от него исходила уверенность, передаваясь им, и предчувствие осиротелости уже царапало, сердце.
«Отказаться от жизни добровольно может лишь тот, кто не видит больше смысла в ней», — по-взрослому думал Кронид.
Столько пережить испытаний и разочароваться у самой цели. Сколько примеров из жизни ожесточали сердца и души или опустошали их, давая отрицательный пример тем, кто пытался обрести крылья и взлететь.
Для Пармена жизнь кончилась. Он не разыскал книг. Труден был путь к месту, куда стремился Пармен. Одних перевалов не счесть, речушек, заломов на тропах, но путь этот радовал. Пармен приближался к родным местам.
Весь запас пищи из сухарей, муки, соли и чая на привалах чудесным образом превращался в скатерть-самобранку.
Для Кронида не составляло труда испечь на раскаленном камне лепешку, из таежных злаков найти замену луку, чесноку наловить шустрых хариусов на самодельный крючок с искусственной мушкой. Он подучил Оками выискивать съедобные корешки, собирать орехи, тем и питались, чем одаривала природа, ни разу не подняв руки на земную живность. Так учил Пармен, так они поступали.