– Миссис Паллик, я иду к миссис Рейнбоу помочь ей расставить цветы. Если к половине одиннадцатого я не вернусь, вскипятите чаю себе и Старому Маку. Кекс в черной коробке.
Миссис Паллик угрюмо оглянулась через плечо, и пена с ее локтей закапала на пол.
– Я должна буду пригласить его сюда?
– Ну, он же обычно пьет чай здесь.
Миссис Паллик всколыхнула толстые плечи столь величественно, что выражение «пожала плечами» было бы для этого движения слишком слабым.
– Как вам угодно. Но в этом случае вы разрешите мне выпить чай в столовой? Я не привыкла пить чай за одним столом с садовниками.
– Если я пью с ним чай за одним столом, то почему не можете вы?
Плечи миссис Паллик вновь всколыхнулись.
– У австралийцев есть странные обычаи. Так я могу пить чай в столовой?
– Хоть в гостиной, – резко сказала Элис.
– Там холодно. Кроме того, с тех пор, как у вас больше нет телевизора, пить там чай совсем неинтересно. – Она пошла за Элис к дверям. – Передайте миссис Рейнбоу, что я приду, как только кончу тут. А когда это будет, известно одному богу, столько тут работы.
G трудом сдержавшись, Элис торопливо ушла. Если бы только обучать новую прислугу было не так мучительно, она сейчас же указала бы миссис Паллик на дверь. Какая чванливость! Кем, собственно, она была у себя на родине? Даже посуду не умеет вымыть как следует, а ее уборку и уборкой-то назвать нельзя.
Ли-Ли, мяукнув, вспрыгнула на столб калитки, которая вела на задний двор дома Рейнбоу. Идти дальше она не желала: она ненавидела Лулу, их собаку, а Лулу ненавидела ее.
Полотер натирал эстраду, выстроенную на газоне, а двое рабочих готовились натянуть над ней огромный голубой тент в золотую полоску – все вокруг было голубым с золотом (цвета школы Св. Этельбурги). И для танцев приглашен оркестр! Рейнбоу празднуют день рождения дочери на широкую ногу, ничего не скажешь.
Если бы только Лиз была другой, какие званые вечера они могли бы устраивать в «Лаврах»!
Насколько легче ей было бы, если бы Лиз выросла похожей на Розмари Рейнбоу! Именно о такой юности она мечтала для себя и надеялась прожить ее хотя бы в своей племяннице.
Розмари в девятнадцать лет была такой же хорошенькой, как когда-то ее мать, такой же очаровательной и задорной. Когда она прелестно сыграла роль Титании в школьной постановке «Сна в летнюю ночь», даже самые консервативные члены Ассоциации родителей пришли к выводу, что образование для девушек вещь не такая уж плохая, если оно заслуживает даже фотографии в «Приложении для женщин».
То, что Лиз гораздо лучше сдавала экзамены, Элис не утешало. Зачем женщине экзамены?
Гвен Рейнбоу с шумной радостью встретила ее на кухне, полной запаха пекущихся пирогов. Волосы ее были повязаны косынкой, и она еще не сняла халата, плотно облегавшего ее стройную фигуру. Элис не могла понять, почему она не полнеет. Ведь она всегда ела то, что хотела и сколько хотела. Некоторым людям везет во всем.
– Ах, Элис! Какие великолепные цветы и сколько их! – воскликнула Гвен. – Пожалуйста, поставь их в столовой и гостиной. Ведь у тебя такой тонкий вкус! – Она заглянула в список. – А мне еще стольким надо заняться!
– Прости, что я задержалась, но мне надо было передать поручение Лайше, а кроме того, у нас сегодня и Старый Мак и миссис Паллик. Она сказала, что придет к вам помочь попозже.
– Чудесно! Чем больше рук, тем лучше.
– Она сегодня в одном из своих «настроений», так что будь осторожна. Как мне надоели эти истеричные иммигрантки!
Гвен засмеялась.
– Что поделаешь, приходится терпеть. Впрочем, на свою Ванду я пожаловаться не могу. Настоящее сокровище. Попробуй в следующий раз найти польку. Они гораздо приятнее этих прибалтийцев, которые всегда ноют о своих потерянных домах и земле.
– Мне иногда так и хочется спросить миссис Паллик, зачем же они иммигрировали, раз уж там был такой рай.
– Наверное, нам следует быть благодарными и за них – ведь все наши девушки уходят на фабрики, а о том, чтобы стать прислугой, и слышать не хотят. Обри говорит, что нам нужна хорошая долгая депрессия, чтобы поставить их на место.
– Он совершенно прав.
Гвен снова заглянула в список.
– Дай мне сообразить. Ужин будет накрыт под тентом. В прошлый раз они безнадежно испортили ковер в гостиной, и больше я рисковать не намерена. Метрдотель приедет к шести часам и всем этим займется. Не знаешь, Сильвия еще не вернулась?
– Должно быть, вернулась. Утром верхнюю квартиру смотрел новоавстралиец…
– Да? На что он был похож?
– Прекрасно одет, красив, большой автомобиль.
– Ну, иначе и быть не могло, если вспомнить, сколько они за нее просят.
– Да. Он выглядит совсем не так, как эти наши женщины. И очень милые манеры.
– О да, очаровательные, – согласилась Гвен. – Обри не слишком высокого мнения об этих выходцах из Средней Европы, которые кормятся своим обаянием, но, по-моему, нашим мужчинам не мешало бы у них кое-чему поучиться.
Она вышла на стеклянную веранду.
– Я собрала вазы здесь, так как знаю, что ты терпеть не можешь кухонного жара. Вода в ведре, а вот маленькая лейка. Ну, ты знаешь, где что, а Ванду я оставлю натирать пол в гостиной и холле, не то она заговорит тебя до смерти. Наверх я ее пускать не хочу, пока Розмари не проснется. Сегодня ей надо как следует выспаться. Вчера она вернулась поздно, а вечером должна быть свежей. Ты видела ее фотографию в сегодняшнем номере газеты?
Элис поглядела на фотографию, на которой Розмари выглядела почти такой же хорошенькой, как в жизни. Она прочла заметку под фотографией, и ее сердце сжалось от зависти.
– Удивительно хороша, – сказала она.
Гвен с заговорщицким видом открыла стенной шкаф.
– Я тебе дам взглянуть на ее платье, только не проговорись. Его сейчас привезли. Чудо, правда?
Элис согласилась.
– Кружево обошлось в восемьдесят фунтов, но, по-моему, оно этого стоит, ведь верно?
Элис согласилась и с этим.
Гвен вдруг быстро повернулась к ней.
– Лиз и Лайша придут вечером?
– Конечно! Они так любят бывать у Розмари, – солгала Элис.
– Не верь! У них на нее последнее время какой-то зуб. Иногда мне кажется, что они невзлюбили ее за то, что она пользуется таким успехом у мальчиков. Но согласись, разве она виновата, что они кружат около нее, как мухи?
Элис поджала губы.
– Ну что ты! Лиз и Лайша слишком заняты своими экзаменами и всем прочим, чтобы думать о мальчиках.
– По-моему, это неестественно. И все-таки мне кажется, что тут замешан Дональд. Я ему не доверяю.
– Но, Гвен, он ведь очень милый, серьезный мальчик.
– Ну, он не такой тихоня, каким кажется. Только представь себе: несколько месяцев назад он пытался соблазнить мою девочку!
– Да не может быть! – ужаснулась Элис.
– Представь себе! Я все от нее узнала, когда начались эти обиды из-за того, что она порвала с ним и поехала на студенческий бал с Тоби Эпплгейтом. Очень милый, чистый юноша и спортсмен. Да и чем, по их мнению, могло кончиться это детское увлечение?
– Я думаю, дело вовсе не в этом. Карен ничего такого мне не говорила, и ведь они с Фрэнком тоже обещали сегодня прийти.
– Карен умная женщина и очень милая. Нет, это все девчонки – и не только Лайша, но и Лиз, хотя я не понимаю, какое это имеет к ним отношение и какое право у них вести себя так только потому, что Розмари порвала с Дональдом. Неужели они думали, что лучшие годы жизни она потратит на то, чтобы дожидаться, пока он сдаст свои экзамены? И он такой скучный! Конечно, он очень умен, но для нее он слишком скучен. Розмари нужен кто-нибудь повеселее. Представь себе, за весь прошлый год Дональд пригласил ее только на бал студентов-медиков!
Элис, пытаясь сохранить лояльность по отношению и к тем и к другим своим соседям, сказала растерянно:
– Но он всегда так занят, Гвен! Ведь он вообще нигде не бывает. Он постоянно занимается вместе с Младшим Маком.
– У Младшего Мака нет другого выхода, и нельзя отрицать, что Старый Мак вправе им гордиться. Но старик не может его содержать, а Мандели, должно быть, получают бешеные деньги. И есть за что, этого отрицать нельзя. Карен говорила тебе, что «Мир женщины» собирается поместить статью о том, как они перестроили и отделали наш дом?
Элис ощутила горечь во рту.
– Неужели? Очень рада за вас!
Раздался мелодичный бой часов в холле. Гвен вздрогнула.
– Боже мой! Половина десятого! Надо пойти взглянуть, кончила ли Ванда гостиную? – Она легонько шлепнула Элис по плечу. – Элис Белфорд, сколько времени ты отнимаешь у меня своей болтовней, подумать страшно!
Элис, совсем расстроенная, начала разбирать цветы, и прикосновение к ним не принесло ей обычного утешения. Когда она взяла мелкие розы, срезанные с беседки, ее грудь почему-то сжала судорога боли.
Глава восьмая
Когда Лиз и Лайша, выйдя из библиотеки, спускались по лестнице, куранты на башне пробили половину пятого. Лиз прилепила объявление между ушами каменного льва у подножья лестницы и дернула его за язык, потемневший и отполированный прикосновениями пальцев многих поколений студентов. Она пересчитала оставшиеся листовки.
Глава восьмая
Когда Лиз и Лайша, выйдя из библиотеки, спускались по лестнице, куранты на башне пробили половину пятого. Лиз прилепила объявление между ушами каменного льва у подножья лестницы и дернула его за язык, потемневший и отполированный прикосновениями пальцев многих поколений студентов. Она пересчитала оставшиеся листовки.
– Всего пять! Штат библиотеки стойку на руках сделает, когда заметит, что мы развесили по столам на лампах.
– Мне кажется, многие из них на нашей стороне, только они боятся сказать это открыто. Когда я положила сегодня листовку на стол Фредди, он тихонько сунул мне фунтовую бумажку.
– Конечно, они на нашей стороне. Не все же они сумасшедшие.
Они вышли на большой двор, где косые лучи солнца золотили темный бок башни с курантами.
Лиз остановилась в нерешительности.
– «Мэннинг» или «Фойе»?
– «Фойе». Я еще утром разложила их в уборной «Мэннинга». Это единственное место, где люди сохраняют неподвижность достаточно долго для того, чтобы внимательно прочесть несколько строчек. Да и ястребихи найдут их там не так скоро.
В открытой галерее уже скапливались сизые сумерки, придавая что-то средневековое мантиям двух проходивших там профессоров.
– При таком освещении галерея мне нравится больше всего, – задумчиво произнесла Лайша. – Она дышит стариной. Наверное, вот так выглядит Вена.
– А мне противно! – яростно воскликнула Лиз. – Псевдоготика – как наш псевдоанглийский дом. Словно у нас нет ничего своего. Я предпочитаю чисто функциональные лабораторные корпуса. Будь моя власть, я снесла бы все это старье и пошвыряла бы в огонь академические одеяния. Чтобы не приковывали наше сознание к средневековью!
Лайша остановилась и посмотрела на каменные арки галереи, на колышущиеся черные мантии и черные квадраты профессорских шапочек.
– А я бы все оставила так. Мне нравится это смешение. Может быть, потому, что я сама смешанная.
– Всосала с молоком матери, вот и все.
– Ну нет. Меня вскармливали на рожке, как и тебя. И наши родители никогда не упоминают о своей прежней жизни. Семейное табу. Ужасно глупо. Мама и папа ведут себя так, точно нам еще по семь лет. Слово «беженцы» в нашем доме не произносится. Как будто мы не знаем, почему они приехали в Австралию. А если об этом все-таки заходит речь, то всякий раз исполняется симфония радости – счастливые иммигранты, которые обрели то, чего искали. Слишком: уж это полная ассимиляция, чтобы в нее можно было поверить. А мы с Дональдом хотим знать все. Мы хотим знать, как могла Австрия стать такой. Почему венцы, среди которых наша семья жила больше трехсот лет, допустили, чтобы моего деда и бабку убили, а отцу и матери пришлось бежать за границу? Как мы можем сделать из этого правильные выводы, если ничего не знаем?
Лиз остановилась и протянула листовку щеголевато одетому молодому человеку, по он только взглянул на нее и разорвал пополам.
– Голова в песке или песок в голове? – спросила Лиз ласково, а когда он, выругавшись, отвернулся, сказала ему вслед: – Бяка, бяка!
Лайша отломила веточку с куста возле входа в здание геологического факультета и впилась в него крепкими зубами, точно сводя счеты с этим щеголем.
– Папа тоже прячет голову в песок, – грустно заметила Лиз, когда они вошли в вестибюль клуба, где уже собирались студенты.
Лиз раздала последние листовки, парируя добродушные насмешки, и они спустились в «Фойе».
– Не понимаю, как ты еще можешь шутить! – воскликнула Лайша, когда они встали в очередь за кофе. – Меня это бесит.
– Пресловутая отцовская объективность. Меня это тоже бесит, но я взрываюсь только дома.
– Почему ты не переселишься в общежитие? Хотя что я буду тогда делать, просто не знаю. Но на твоем месте я переселилась бы.
– А я на твоем! В отличие от вас с Доном меня по рукам и ногам связывает это пресловутое ощущение моих обязательств по отношению к папе и тете Элис.
– Но с какой стати? Я себя ни в малейшей степени не чувствую обязанной по отношению к моим родителям.
– Ты – другое дело. У вас нормальная семья. А я все время чувствую себя ответственной за них.
– Но почему?
– Трудно объяснить. По отношению к папе потому, что моя мать его бросила.
– Она его все равно бросила бы.
– По отношению к тете Элис потому, что я помогала губить ее жизнь.
– Она сама ее погубила, потому что у нее не хватило характера пойти наперекор этой твоей жуткой бабушке.
– Я знаю. Но когда я была маленькой, она была удивительно милой.
– Все они милые, пока мы маленькие и не спорим с ними.
– И все-таки я не могу их бросить, если не случится чего-нибудь сверхэкстраординарного – например, я возьму и выйду замуж. Это на них тени не бросит.
Лайша вздохнула.
– Тяжело с родителями!
– Безусловно. Но зато нам повезло: мы же нашли друг друга!
Лайша кивнула, глядя, как струйка сливок расходится спиралью в ее кофе.
– Ты даже не представляешь, как тебе повезло, что у тебя есть кто-то, с кем можно делиться чем угодно, – что у тебя есть Младший Мак.
– Ну, не всем чем угодно. Сегодня утром я опять попросила его жениться на мне.
– И ничего?
– Ничего.
– Почему?
– Он ждет, чтобы я стала погорячее.
– Что ему нужно? Розмари?
– Что-то среднее. Кипеть не обязательно.
– Другого такого горячего человека, как ты, я просто не знаю.
– Возможно. Но не в том смысле. Он говорит, что я леденею, когда он меня целует по-настоящему.
– А тебе не нравится?
– Нравится, но…
– Чудачка ты! Если бы у меня был кто-нибудь вроде Младшего Мака… – Лайша заложила руки за голову и откинулась на спинку. – Увы мне!
– И мне увы! Лайша, ты правда хочешь спать с мужчинами?
– Не с мужчинами! Я же не Розмари. Но когда я думаю о том мужчине, с которым я хотела бы спать…
– А говорят, что ты недотрога!
– Я вовсе не недотрога. Просто я не кидаюсь на шею всем подряд. Я не хочу крутить с кем попало, пока не найду того, кто мне нужен. Может быть, такой уж у меня характер. А может, мне просто стало тошно, когда я увидела, что Розмари сделала с Дональдом.
– Интересно, как ощущает себя нимфоманичка.
– Как их Лулу во время течки – только всегда. И все кобели в округе гоняются за ней. Я не понимаю одного: зачем ей понадобился именно Дональд, когда у нее был такой богатый выбор?
– А Лулу, когда у нее течка, понимает?
– Не знаю и не интересуюсь. И пожалуйста, не говори, что это патология. Розмари мне противна из-за того, что она сделала с Дональдом, хоть он и показал себя романтическим дураком.
– А он еще не понял?
– Нет. И не хочет понимать. Когда я ему сказала, что она с пятнадцати лет путается со всеми соседскими ребятами, он ответил, что я злобная сплетница и просто завидую Розмари, потому что у нее много поклонников, а у меня их нет. Я ее ненавижу и за это. За то, что она сделала с нашей дружбой. Опыт Дональда с ней и мой с этим слизняком, чудо Оливером… – Лайша откинула блестящую прядь волос и положила подбородок на ладонь. – И все-таки я знаю: между холодильниками вроде тебя и доменными печами вроде Розмари есть то, что нужно мне, и если я когда-нибудь это найду, то тут же схвачу, и к чертям все остальное! Мне не нужна тихая обеспеченная жизнь, которой хотят для меня мама и папа, чтобы компенсировать собственную неустроенную молодость, Профессия, обеспечивающая большой заработок, и брак как главное, пусть даже с человеком, которого я полюблю, – мне такая жизнь не подходит. Я не хочу элегантно одеваться, жить в сверхмодернизированном доме, вкусно есть. Я не хочу тихой обеспеченности. Я хочу быть с людьми, которые борются во имя создания другого мира, хотя я и настолько сентиментальна, что хотела бы в этой борьбе быть рядом о человеком, которому я во всем доверяю.
– Ну вот я доверяю, – жалобно перебила ее Лиз.
– Я не могу тебя понять. Ты влюблена в Младшего Мака так, что, кроме него, для тебя никто не существует, и все-таки ты не хочешь, чтобы он целовал тебя по-настоящему и так далее.
– До «и так далее» мы никогда не доходили, так что на это я тебе ничего ответить не могу. И вообще я хочу, но в какой-то момент мое подсознание останавливает меня.
– А что говорит Младший Мак?
– Он говорит, что моя психика травмирована тем, что я была брошена матерью.
– Тебе повезло, что ты от нее избавилась.
– Конечно. Но мое подсознание этого не знает.
– Ш-ш-ш! – предостерегающе шепнула Лайша.
– Привет! – Младший Мак опустился на стул рядом с ней. – О чем вы, девицы, рассуждаете?
– О психологии, – ответила Лиз.
Лайша засмеялась.
Дональд принес две чашки кофе, сел и принялся угрюмо помешивать в своей чашке.
Младший Мак переводил взгляд с Лиз на Лайшу.
– Возможно, вы сегодня приобрели богатый опыт в психологической войне. Как у вас с листовками?
– Так-сяк. Но лучше, чем в прошлый раз.