— Мудрое ли это решение, сынок? Учитывая, что в машине будет Сторми?
— Сначала я отвезу ее домой.
Эту идею Сторми отмела с ходу:
— Черта с два, Малдер.
— Я все слышал, — отозвался чиф Портер.
— Он все слышал, — сообщил я Сторми.
— Что с того?
— Она зовет тебя Малдер, как в «Секретных материалах»? — спросил чиф.
— Нечасто, сэр. Лишь когда думает, что я проявляю отеческую заботу.
— А ты когда-нибудь зовешь ее Скалли?
— Только когда мне хочется получить пару пинков или оплеух.
— Из-за тебя я больше не смотрю этот сериал.
— Почему, сэр?
— Благодаря тебе непознанное становится слишком уж реальным, можно сказать, переходит на бытовой уровень. И сверхъестественное перестает увлекать.
— Меня тоже не увлекает, — заверил я его.
К тому времени, когда мы с чифом Портером закончили разговор, Сторми собрала все обертки и контейнеры из-под еды и засунула их в один пакет. Покидая автостоянку «Мексиканской розы», мы бросили его в мусорный контейнер, который стоял на выезде.
— Давай сначала заедем ко мне, чтобы я могла взять пистолет, — предложила она, когда, выехав со стоянки, я повернул налево.
— Пистолет ты можешь держать только в доме. У тебя нет лицензии на ношение пистолета вне его стен.
— У меня нет лицензии и на право дышать, но я тем не менее дышу.
— Никаких пистолетов, — отрезал я. — Покружим по городу и посмотрим, что из этого выйдет.
— Почему ты боишься оружия?
— Слишком уж оно грохочет.
— И почему ты всегда уходишь от ответа на этот вопрос?
— Я не всегда ухожу от ответа.
— Почему ты боишься оружия? — настаивала она.
— Возможно, в прошлой жизни меня застрелили.
— Ты не веришь в реинкарнацию.
— Я не верю и в налоги, однако плачу их.
— Почему ты боишься оружия?
— Может, потому, что мне приснился вещий сон, в котором меня застрелили.
— Тебе приснился вещий сон, в котором тебя застрелили?
— Нет.
Она не знала жалости:
— Почему ты боишься оружия?
Я могу быть глупцом. Вот и теперь пожалел о своих словах, едва они сорвались с губ:
— Почему ты боишься секса?
С внезапно обледеневшего и далекого насеста, в который вдруг превратилось пассажирское сиденье, она одарила меня долгим, суровым, пробирающим до костей взглядом.
На мгновение я попытался прикинуться, будто не понимаю, как больно ударил ее мой вопрос. Сосредоточился на дороге, изображая из себя дисциплинированного водителя, который ни на что не отвлекается.
Но притворство не относится к числу моих сильных сторон. В конце концов я посмотрел на нее, на душе аж кошки скребли, и сказал:
— Извини.
— Я не боюсь секса.
— Знаю. Извини. Я — идиот.
— Я просто хочу быть уверена…
Я попытался закрыть ей рот рукой. Не получилось.
— Я просто хочу быть уверена, что ты влюблен в меня не столько из-за этого, как по другим причинам.
— Так и есть, — заверил я ее, чувствуя себя злым карликом. — По тысяче причин. Ты знаешь.
— Когда у нас это случится, я хочу, чтобы все было как положено, чисто и прекрасно.
— Я тоже. Так и будет, Сторми. Когда придет время. А времени у нас предостаточно.
Остановившись на красный свет, я протянул ей руку. Мне полегчало, когда она коснулась ее своей, сердце забилось сильнее, когда сжала.
Красный свет сменился зеленым. Теперь я ехал, держа руль только одной рукой.
— Извини, Одди, — какое-то время спустя она нарушила затянувшееся молчание нежным голоском. — Это моя вина.
— Никакой твоей вины нет. Я — идиот.
— Я загнала тебя в угол вопросом о том, почему ты боишься оружия, а когда надавила слишком сильно, ты дал мне сдачи.
Она говорила чистую правду, но от этой правды чувство вины за содеянное ничуть не уменьшилось.
Через шесть месяцев после смерти отца и матери, когда Сторми было семь с половиной лет и она носила фамилию Брозуэн, ее удочерила бездетная, хорошо обеспеченная пара с Беверли-Хиллз. Они жили в большом поместье. Будущее рисовалось в самом радужном свете.
Но как-то ночью, на второй неделе жизни в новой семье, приемный отец зашел в ее комнату и разбудил ее. Вывалил перед ней свое хозяйство и принялся лапать ее, пугая и унижая.
Она все еще переживала смерть родителей, всего боялась, чувствовала себя одинокой и покинутой, многого не понимала, стыдилась того, что происходит, в общем, три месяца терпела приставания этого извращенца. Но наконец рассказала обо всем социальному работнику, женщине, которая периодически навещала ее по поручению агентства, обеспечивающего права приемных детей.
После этого, нетронутая, она прожила в приюте при церкви Святого Бартоломео до завершения учебы в средней школы.
Мы с ней начали встречаться в первом классе средней школы и больше четырех лет были лучшими друзьями.
И несмотря на то, как много мы значили друг для друга, несмотря на то, что собирались достигнуть еще большего в грядущие годы, я смог обидеть ее («Почему ты боишься секса?»), когда она слишком уж прижала меня моим страхом перед оружием.
Циник как-то сказал, что самая характерная черта человечества — наша способность вести себя с другими не по-человечески.
По отношению к человечеству я — оптимист. Полагаю, Бог — тоже, иначе Он давно бы стер нас с лица этой планеты и начал все заново.
И, однако, я не могу выбросить из головы утверждение этого циника. Вот и сам могу вести себя не по-человечески, пример тому — мой резкий ответ человеку, который дороже мне всех на свете.
Какое-то время мы плыли по асфальтовым рекам, не находя Человека-гриба, но возвращаясь друг к другу.
— Я люблю тебя, Одди, — наконец сказала она.
— Я люблю тебя больше жизни, — ответил я осипшим от волнения голосом.
— У нас все будет хорошо.
— У нас уже все хорошо.
— Мы странные, нервные, но у нас все хорошо, — согласилась она.
— Если кто-то изобретет термометр, который меряет странность, он растает у меня во рту. Но ты… у тебя — нет.
— Значит, ты отрицаешь мою странность, но соглашаешься с тем, что я — нервная.
— Мне понятна твоя проблема. Некоторые виды странности кажутся крутизной, но нервность — никогда.
— Именно так.
— Так что, как джентльмен, я не могу отрицать твою странность.
— Извинения принимаются.
Мы еще какое-то время покружили по улицам, используя автомобиль точно так же, как человек, ищущий воду, использует «волшебную лозу»,[41] пока я не свернул на стоянку «Дорожек Зеленой Луны». От торгового центра, где находилось кафе-мороженое, в котором работала Сторми, этот боулинг-центр менее чем в полумиле.
Она знает о повторяющемся тревожном сне, который я вижу раз или два в месяц в течение последних трех лет. Его неотъемлемая часть — убитые работники боулинг-центра: лужи крови от пуль в животе, сломанные конечности, изуродованные лица, не пулями, а чем-то большим и тяжелым.
— Он здесь? — спросила Сторми.
— Не знаю.
— Так этой ночью он станет явью… твой сон?
— Я так не думаю. Не знаю. Возможно.
Рыбные тако плавали в кислотных потоках в моем животе, вызывая изжогу в горле.
Ладони стали влажными. Я вытер их о джинсы. Очень хотелось поехать к Сторми и взять ее пистолет.
Глава 22
Автомобили заполнили стоянку боулинг-центра на две трети. Я поездил по ней в поисках «Эксплорера» Робертсона, но не смог его найти.
Наконец припарковался и выключил двигатель.
Сторми уже открыла дверцу со стороны пассажирского сиденья, но я ее остановил:
— Подожди.
— Не заставляй меня называть тебя Малдером, — предупредила она.
Глядя на бело-зеленые буквы, складывающиеся в название боулинг-центра, «ДОРОЖКИ ЗЕЛЕНОЙ ЛУНЫ», я надеялся понять, произойдет ли бойня, которую я видел во сне, прямо сейчас или в недалеком будущем. Но неоновые буквы ничего не сказали моему шестому чувству.
Архитектор боулинг-центра отдавал себе отчет в том, каких денег стоит кондиционирование большого здания в пустыне Мохаве. На боковых поверхностях этого квадратного здания с низкими потолками внутри использовался минимум стекла, которое проводило тепло куда лучше бетонной стены. Светло-бежевая штукатурка днем отражала солнечный свет, а с приходом ночи быстро остывала.
В прошлом это здание не казалось зловещим, в нем чувствовались разве что практичность дизайна, прямые линии и простота фасада, свойственные большинству современных зданий, возводимых в пустыне. Теперь же оно напоминало мне бункер, в котором складировались боеприпасы, и я чувствовал, что очень скоро в его стенах может прогреметь мощный взрыв. Склад боеприпасов, крематорий, могила…
— Здесь сотрудники носят черные слаксы и синие рубашки с белыми воротничками, — сказал я Сторми.
— И что?
— В моем сне все жертвы были в желтовато-коричневых слаксах и зеленых рубашках-поло.
Она все еще оставалась на сиденье «Мустанга», но одна нога уже касалась асфальта автостоянки.
— Тогда нам нужно не это место. И сюда ты приехал по другой причине. Раз уж внутри нам ничего не грозит, давай зайдем и посмотрим, что привело тебя в это заведение.
— Во втором боулинг-центре (я имел в виду «Боулинг — всегда праздник», расположенный по другую сторону центрального района, других боулинг-центров в Пико Мундо и его ближайших окрестностях не было) обслуживающий персонал носит серые слаксы и черные рубашки с именами, вышитыми на нагрудном кармане.
— Тогда твой сон связан с неким третьим боулинг-центром, расположенным вне Пико Мундо.
— Раньше такого никогда не было.
Всю свою жизнь я прожил в относительном покое в Пико Мундо и его ближайших окрестностях. Даже не бывал на границах округа Маравилья, административным центром которого и является наш город.
Если мне будет суждено дожить до восьмидесяти лет, что маловероятно, и такая перспектива меня совсем не радует, однажды я, возможно, решусь покинуть Пико Мундо, поезжу по пустыне, может, даже загляну в один из маленьких городков округа. А может, и нет.
Мне не нужны ни смена обстановки, ни экзотические впечатления. Мне хочется знакомого, стабильного, уютного и домашнего, и от этого напрямую зависит мое душевное здоровье.
В городе вроде Лос-Анджелеса, где люди буквально живут друг у друга на голове, насилие имеет место быть ежедневно, ежечасно. Число его жертв за один год там наверняка больше, чем за всю историю Пико Мундо.
Агрессивность водителей Лос-Анджелеса убивает людей с той же постоянностью, с какой пекарня выпекает булочки. А еще землетрясения, пожары в многоквартирных домах, террористические акты…
Я могу только представить себе, сколько мертвых бродит по улицам этого мегаполиса или любого другого. В таком месте, где множество усопших будет обращаться ко мне за справедливостью, утешением или даже ради молчаливого общения, я, без сомнения, постараюсь найти спасение в аутизме или самоубийстве.
Но пока, еще не став ни самоубийцей, ни аутистом, мне предстояло разобраться с ситуацией в боулинг-центре «Дорожки Зеленой Луны».
— Ладно, — пожалуй, в моем голосе слышалась даже бравада, — пойдем туда и поглядим, что к чему.
С наступлением ночи асфальт начал отдавать солнечное тепло, накопленное за день, а вместе с теплом от него поднимался слабый запах дегтя.
Луна, низкая и огромная, словно собравшаяся свалиться на нас, только-только поднялась над восточным горизонтом. Грязно-желтая, с чуть заметными пустыми глазницами кратеров.
Бабушка Шугарс, кстати, очень серьезно относилась к желтизне луны, верила, что такая луна — верный признак того, что в этот вечер играть в покер не надо: карты придут плохие. Вот и я сдался безотчетному желанию скрыться от ее изрытой оспинами физиономии. Взяв Сторми за руку, увлек ее к парадным дверям боулинг-центра.
Боулинг — один из древнейших видов спорта.
В том или ином виде в него начали играть как минимум за 5200 лет до рождения Христа.
Только в Соединенных Штатах более 130000 дорожек ждут игроков в боулинг-центрах, число которых перевалило за 7000. За год американцы оставляют в боулинг-центрах почти пять миллиардов долларов.
С надеждой прояснить, чем вызван этот повторяющийся сон, и понять его значение я изучил историю боулинга. И теперь мне известны тысячи фактов, связанных с ним, в основном не таких уж интересных.
Я также брал напрокат обувь и сыграл восемь или десять игр. К спорту у меня призвания нет.
Наблюдая за моей игрой, Сторми как-то сказала, что я, даже начав регулярно играть в боулинг, едва ли добьюсь хоть каких-то успехов.
Более шестидесяти миллионов человек только в Соединенных Штатах играют в боулинг хотя бы раз в год. Девять миллионов — заядлые игроки, которые состоят в различных лигах и регулярно участвуют в турнирах.
Когда Сторми и я вошли в боулинг-центр «Дорожки Зеленой Луны», некая часть этих миллионов катала шары по полированным дорожкам, стараясь завалить максимум кеглей. Все они смеялись, приветствовали успехи друг друга, ели начо,[42] ели чипсы, пили пиво, хорошо проводили время. И с трудом верилось, что именно в этом месте смерть вдруг решила собрать очередной урожай душ.
Верилось с трудом, но такое развитие событий уже не представлялось мне невозможным.
Должно быть, я побледнел, потому что Сторми спросила:
— Ты в порядке?
— Да, конечно, все хорошо.
Звук катящихся шаров и грохот падающих кеглей никогда не ассоциировались у меня с опасностью. Но теперь от этих нерегулярных ударов вибрировали натянувшиеся, как струны, нервы.
— Что теперь? — спросила Сторми.
— Хороший вопрос. Только ответа у меня нет.
— Ты хочешь походить вокруг, посмотреть, что к чему, понять, нет ли где плохой ауры?
Я кивнул.
— Да. Посмотрим, что к чему. И где тут плохая аура.
Долго ходить не пришлось. Очень скоро я увидел нечто такое, от чего пересохло во рту.
— Господи, — выдохнул я.
Юноша, стоявший за стойкой выдачи обуви, пришел на работу не в обычных черных слаксах и синей рубашке из хлопчатобумажной ткани с белым воротничком. В этот день он надел желтовато-коричневые слаксы и зеленую рубашку-поло. Такие же были и на трупах в моем боулинговом сне.
Сторми оглядела длинный, заполненный народом зал, указала еще на двух сотрудников боулинг-центра.
— Они все получили новую униформу.
Как и любой кошмар, этот был ярким, но без мелких подробностей, более сюрреалистичным, чем реальным, не определяющим место, время, обстоятельства. Лица убитых перекосила агония, изменил ужас, тени, странный свет, и, просыпаясь, я уже не мог их описать.
За исключением одной молодой женщины. Ее убили выстрелами в грудь и шею, так что лицо осталось нетронутым насилием. У нее были пышные светлые волосы, зеленые глаза и маленькая родинка над верхней губой, около левого уголка рта.
И когда мы со Сторми двинулись дальше, я увидел блондинку из сна. Она стояла за стойкой бара, наливала пиво из крана.
Глава 23
Сторми и я сели за столик в кабинке у бара, но ничего не заказали. Я уже был пьян от страха.
Хотел увести Сторми из боулинг-центра. Она же уходить не хотела.
— Мы должны что-то сделать, — настаивала она.
Единственное, что я мог сделать, так это позвонить чифу Уайатту Портеру и сказать, после короткого объяснения, что Боб Робертсон, решивший отметить вступление в ряды маньяков-убийц, в качестве места для дебютного бала выберет скорее всего боулинг-центр «Дорожки Зеленой Луны».
Для человека, который отработал целый день, а потом наелся жареного мяса, обильно запивая его пивом, чиф отреагировал на удивление быстро, демонстрируя ясность ума.
— До которого часа они работают?
Прижимая телефон к правому уху, левое я зажимал пальцем, отсекая шум боулинг-центра.
— Думаю, до полуночи, сэр.
— Значит, еще чуть больше двух часов. Я немедленно вышлю патрульного. Пусть побудет там, покараулит Робертсона. Но, сынок, ты же сказал, что все это может начаться пятнадцатого августа… завтра, не сегодня.
— Эта дата стояла на страничке календаря, которая лежала в его досье. Я не знаю, что сие означает. Я буду уверен, что сегодня ничего такого не произойдет, лишь когда сегодня закончится, а он еще не начнет стрелять.
— А эти существа, которых ты называешь бодэчами, там есть?
— Нет, сэр. Но они могут появиться вместе с ним.
— Он еще не вернулся в Кампс Энд, — сообщил чиф, — значит, он где-то в городе. Как чурро?
— Восхитительные, — ответил я.
— После жареного мяса мне предстоял трудный выбор между медовиком и пирогом с персиками. Я тщательно все продумал и решил съесть по кусочку и первого, и второго.
— О жизни в раю я точно знаю лишь одно: там на десерт подают пирог с персиками миссис Портер.
— Я бы мог жениться на ней только из-за пирога с персиками, но, к счастью, она еще умна и прекрасна.
Мы попрощались, я прикрепил мобильник к ремню, сказал Сторми, что нам пора ехать. Она покачала головой.
— Подожди. Если блондинки-барменши здесь не будет, не начнется и стрельба, — она говорила тихо, наклонившись ко мне, так что за грохотом шаров, сшибающих кегли, ее, кроме меня, никто слышать не мог. — Надо заставить ее уйти.
— Нет. Увиденное во сне далеко не всегда сбывается во всех деталях. Она, возможно, доберется до дома живой и невредимой, но стрельба все равно начнется.
— Но, по крайней мере, ее мы спасем, и на одну жертву будет меньше.